Тана Френч - Ночь длиною в жизнь
— Потому что ты такой хороший, ты святой, да? Что за хрень, тошнит просто… Дело не в морали, дело не в святости. Ты никого не убил только потому, что тебе девки яйца отдавили. Если бы ты не был подкаблучником, то стал бы убийцей.
В наступившей тишине тени копошились и росли по углам; снизу раздавалось бессмысленное бормотание телевизора. На губах Шая судорогой возникла ужасная улыбка. Впервые в жизни мне нечего было возразить.
Мне стукнуло восемнадцать, ему — девятнадцать. Вечером в пятницу я просаживал свое пособие в «Блэкберде»: к тому времени Мэтт Дейли уже запретил дочери появляться поблизости от сына Джимми Мэки, и я любил Рози тайно, чувствуя, что с каждой неделей все труднее хранить этот секрет, бился головой о стену как загнанный зверь, пытаясь найти способ хоть что-то изменить. По вечерам, когда терпеть становилось невмоготу, я заливал глаза и нарывался на драку с парнями крупнее себя.
Все шло по плану, я подобрался к стойке бара за шестой или седьмой кружкой и потянулся за табуретом, пока бармен на другом конце вел серьезный разговор о гонках; и тут чья-то рука отодвинула стул от меня.
— Ступай, — сказал Шай, положив ногу на стул. — Отправляйся домой.
— Отвали. Я вчера там был.
— И что? Иди снова. Я в прошлые выходные два раза ходил.
— Твоя очередь.
— Он будет дома с минуты на минуту. Иди.
— А ты меня заставь.
Драка кончилась бы тем, что выкинули бы обоих. Шай еще какое-то время ел меня глазами, соображая, насколько я серьезен; потом наградил меня взглядом, полным отвращения, сполз с табурета и отпил из кружки.
— Если бы у нас двоих духу хватило, мы покончили бы с этим дерьмом… — сказал он еле слышно, зло, ни к кому не обращаясь.
— Надо от него избавиться, — произнес я.
Шай замер, поднимая воротник, и уставился на меня.
— Типа, выгнать?
— Нет. Ма пустит его обратно. Святость брака, все такое.
— А тогда как?
— А вот так. Избавиться.
— Ты шутишь…
Я и сам еще этого не понял, пока не увидел выражение лица Шая.
— Нет. Не шучу.
Вокруг нас гудел паб, забитый доверху звуками, теплыми запахами и мужским смехом. Мы двое оставались немы и неподвижны. Я был трезв как стеклышко.
— Ты уже думал об этом?
— Как будто ты не думал.
Шай подтянул к себе табурет и снова уселся, не спуская с меня глаз.
— Как?
Я не моргал: стоит только дрогнуть, и Шай отмахнется, как от детского лепета, уйдет и унесет с собой наш шанс.
— Он приходит домой на бровях — сколько раз в неделю? Ступени хлипкие, ковер драный… Рано или поздно он упадет и пролетит четыре пролета, головой вперед. — У меня горло перехватило оттого, что я произнес это вслух.
Шай, задумавшись, припал к кружке, потом вытер губы кулаком.
— Одного падения не хватит, чтобы наверняка…
— Кто знает. Зато подходящее объяснение, почему у него череп раскроен.
Во взгляде Шая смешались подозрение и — впервые в нашей жизни — уважение.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Так дело же для двоих.
— То есть сам не справишься.
— Вдруг он начнет сопротивляться? Вдруг его нужно будет перетащить? Кто-то может проснуться, нам понадобится алиби… Если браться одному, больше вероятности, что все пойдет наперекосяк. Если вдвоем…
Шай зацепил лодыжкой ножку другого табурета и подтянул к нам.
— Садись. Дома десять минут подождут.
Я взял свою кружку, мы уперли локти в стойку и пили, не глядя друг на друга.
— Я много лет пытался придумать, как выбраться, — сказал Шай.
— Знаю. Я тоже.
— Иногда, мне кажется, если не найду выхода, то свихнусь.
Это взаправду походило на разговор родных братьев, и я поразился, как это приятно.
— Я уже почти свихнулся, — заметил я. — Нутром чувствую.
Шай кивнул, ничуть не удивившись:
— Ага. И Кармела тоже.
— Джеки как-то нехорошо выглядит в последнее время. Она какая-то рассеянная стала.
— С Кевином все в порядке.
— Пока. Насколько нам известно… — Шай помолчал и добавил: — Это лучшее, что мы можем сделать не только для себя, но и для них тоже.
— Если я чего-то не пропустил, это единственное. Не лучшее. Единственное.
Мы наконец взглянули друг другу в глаза. В пабе становилось шумнее; чей-то голос произнес концовку анекдота, и угол взорвался крепким, грязным смехом. Мы двое не моргали.
— Я об этом думал. Пару раз, — сказал Шай.
— Я годами об этом думал. Думать легко. А вот сделать…
— Да. Это совсем другое. Это…
Шай потряс головой, раздувая ноздри в такт дыханию.
— А потянем? — спросил я.
— Не знаю…
Мы замолкли, прокручивая в голове лучшие моменты отцовской любви.
— Да, — сказали мы одновременно.
Шай протянул мне руку. Его белое лицо покрылось красными пятнами.
— Ладно, — сказал он, тяжело дыша. — Я «за». А ты?
— И я тоже. — Я хлопнул его по ладони. — Заметано.
Мы до боли сцепили руки. Мгновение набухало, ширилось, заползало в каждый угол. Меня охватило головокружительное, сладко-болезненное чувство, как будто ширяешься зельем, от которого станешь калекой, но кайф таков, что только и думаешь, как добавить глубже в вену.
Той весной мы с Шаем в первый и последний раз сблизились по своей воле. Каждые несколько дней мы, отыскав укромный уголок в «Блэкберде», обсуждали наш план, рассматривали его со всех сторон, оттачивали сложные места, отбрасывали все, что могло не сработать, и начинали снова. Мы ненавидели друг друга до глубины души, но это не имело значения.
Шай вечер за вечером обхаживал Нуалу Манган с Коппер-лейн, сволочь и идиотку. Ее мамаша на всю округу славилась своим мутным взглядом, и как только Нуала пригласила Шая домой на чай, он стащил из шкафчика в ванной пригоршню валиума. Я часами штудировал медицинские справочники в библиотеке торгового центра «Илак», выясняя, сколько валиума нужно скормить стокилограммовой женщине или семилетнему ребенку, чтобы обеспечить беспробудный сон ночью и пробуждение в нужное время. Шай пешком отправился в Баллифермот, где его никто не знал и где копы не стали бы искать, чтобы купить отбеливатель — замывать следы. Меня почему-то охватило желание помогать ближним, и я каждый вечер вместе с ма готовил десерт — па отпускал грязные шуточки по поводу моего превращения в педика, но каждый день приближал нас к развязке, и я все легче переносил насмешки. Шай слямзил на работе ломик и спрятал его под половицей рядом с нашими сигаретами. Мы оба действовали сноровисто, стали отличной командой.
Считайте меня извращенцем, но весь месяц, пока мы строили планы, меня обуревал восторг. Да, спал я беспокойно, однако чувствовал себя то ли архитектором, то ли режиссером — видел перспективу, строил планы. Впервые в жизни я сооружал что-то громадное, сложное — и чрезвычайно полезное.
Неожиданно па предложили работу на две недели; стало быть, в последний вечер он появится дома в два часа ночи с таким уровнем алкоголя в крови, что любые подозрения копов рассеются как дым. Медлить было нельзя. Мы начали обратный отсчет: две недели.
Мы отточили наше алиби так, что от зубов отскакивало: семейный ужин, на десерт — бисквитные пирожные, пропитанные хересом (плод моих новых домашних обязанностей — херес не только растворяет валиум лучше воды, но и маскирует вкус, а отдельные пирожные означают индивидуальную дозу); поход на дискотеку в «Гроув» с целью порыбачить в свежем омуте милых дамочек; впечатляющий скандал в полночь — с шумным выдворением из клуба за оскорбительное поведение и за принос и распитие напитков; поход домой, с освежающей остановкой на берегу канала, чтобы прикончить контрабандное пиво. Дома оказываемся примерно в три ночи, когда валиум начнет рассасываться, — и обнаруживаем ужасающую картину: любимый отец лежит у подножия лестницы в луже крови. Безнадежно запоздалое искусственное дыхание рот в рот, безумный стук в дверь сестер Харрисон, дикий телефонный звонок в больницу. И все — кроме остановки на берегу канала — будет правдой.
Возможно, нас зацапают. Несмотря на врожденные способности, мы слишком многое упустили, еще больше могло пойти неправильно. Я даже тогда понимал это — и не огорчался: нам выпал шанс. Внутри себя я уже проживал каждый день как отцеубийца. А потом я и Рози Дейли отправились в «Галлиган», и она сказала — «Англия».
Я заявил Шаю, что иду на попятный. Он сначала не понял, решил, что я тупо шучу. Убедившись, что я серьезен, он разъярился, стал запугивать меня, угрожал и даже умолял. Когда ничего не вышло, он схватил меня за шкирку, вытащил из «Блэкберда» и отметелил — я целую неделю не мог ходить прямо. Я даже не защищался, в глубине души понимая, что он имеет право. Когда он утомился и рухнул рядом со мной в проулочке, то мне показалось — хотя я почти ничего не видел от крови, — что он плачет.
