Измайлов Андрей - Белый ферзь
Очки, молодой человек, надо на носу носить, не в куртке. Но что да, то да, – это их не спасло бы, когда мыльниковская гвардия налетела на полузрячего фигуранта. Брякнулись бы сразу на асфальт – вдребезги.
– Сейчас, – ненужно объяснялся Лозовских, ускоряясь по мере приближения к ступенькам института, – сейчас я только очки найду. У меня в столе – вторые, запасные, другие.
Колчин шел следом. Вроде конвоира. Но когда они оказались в вестибюле ИВАНа, из ведущего стал ведомым, – Лозовских приободрился, дома и стены помогают: этот, который сзади, ладно уж, со мной! не отставай, заплутаешь!
Слева – вахта, справа – вахта. Слева – археологический институт, справа – востоковедения. Процедура выдачи ключа. Коридор. Лестница. Лестница. Лестница. Могучая дверь, укрепленная еще и раздвижной решеткой. Тибетский фонд.
16
Очки меняют лицо. Общеизвестно. Однако не до такой же степени! В беспощадном детстве очкариков унижают «профессором». Почему-то кличка (звание?) «профессор» очень обидна в беспощадном детстве. Возможно, из-за несоответствия: мал-глуп, а в очках, будто стар-мудр. С годами гордость очкарика, если тот и в самом деле пошел по научной стезе, становится паче унижения: я-то профессор, а вы? толпа? недоумки? быдло? Кто матери-истории ценен? Башковитый интеллектуал? Или рядовой дуболом? Или мелкий торгаш?
Святослав Михайлович Лозовских, откопав в столе запасные очки, нацепив, разительно преобразился. Было теперь не какое-то там небритое лицо кавказской национальности, был теперь лик библейской принадлежности. Робейте, недоумки!
Колчин отнюдь не оробел, но отдал дань – перед рукописями Колчин, сказано, благоговел. А тут их столько! И таких!
Он предоставил Лозовских время и место отвлечься от уличного инцидента и самоутвердиться:
– О-о, да тут у вас… Ого!
Стеллажи заполняли комнату вдоль и поперек, ксилографические доски, а также древние «блокноты-недельки» с тесемками теснились на стеллажах – волосок меж ними не просунуть.
– А у меня – вот… – он осторожно вытряхнул, постукивая пальцами, шаолиньскую доску из футляра-пенала. – Что вы про нее скажете? – имитируя робость недоумка перед профессором.
– Ну, что скажу… – пренебрежительно скривился Лозовских, как юбиляр, которому преподнесли роскошный «адрес» тисненой кожи с золотым конгревом, только у него, у юбиляра, эдаких «адресов» – вагон и маленькая тележка, нет бы чего пооригинальней! – Доска. Шаолинь. Каллиграфия очень приличная. Научная ценность… относительна. Это все, что вы хотели мне показать?
Колчин удрученно повел плечом: все, извините, осознал, что мое все – полное ничто по сравнению с содержимым Тибетского фонда питерского ИВАНа.
– Я-то думал!.. – с превосходством не закончил фразу Лозовских.
Конечно! Он думал, Колчин привез с собой минимум «Книгу черных умений» – непонятные места перевести.
Лозовских, что называется, оттягивался после уличного инцидента. Он принялся вещать о том, чему был если не хозяином, то распорядителем. Вещать не тоном увлеченного идиота, полагающего заразить собственной увлеченностью дундука, который проявился в достаточной мере на набережной с инсценировкой похищения-освобождения. Вещать он принялся враждебно-лекторским тоном: вот сколько здесь всего, вот насколько обширны и глубоки мои познания, вот до какой степени интель выше дуболома, вот на кого и на что покусился дундук, только и умеющий сёрикены метать. А Лозовских умеет бисер метать, знает он, знает, сколь безнадежно метать бисер перед… перед теми, кто интеллектом не вышел. И эту безнадежность тоном педалирует – обладающий хотя бы зачатками интеллекта почувствует разницу! Лозовских оттягивался, продлевая и продлевая обзорную лекцию, отодвигая на потом основной вопрос, который все не задавался и не задавался: Инна?!
Здесь – буддийский канон. Привезен из провинции Сычуань. Два стеллажа под подлинные слова Будды, сто восемь томов, каждый с кирпич толщиной. 1824 года создания. А напротив – двести двадцать шесть томов, комментарии индийских авторов к Канону.
А здесь – неподъемные тома, с золотым обрезом, в сафьяне. Монахи переписывали специально для многомудрых мужей-академиков – только левые страницы заполнены, правые чисты, дабы многомудрые делали на них свои пометки.
А этот вот сундук-ящик, куда рослого человека упаковать можно, – там молитвослов семнадцатого века империи Ганси.
А вот она – знаменитая коллекция Цыбикова. Это наш, отечественный, бурят. Под видом паломника рыскал на Тибете, скупил и вывез из Лхасы в 1903 году. Не иначе, целый караван снаряжал – под мышкой столько не утащить.
Да и коллекция Бородина не намного уступает по объему.
По объему – да, а по содержанию?
Видите ли, от начала до конца собрание Тибетского фонда так и не изучено. Только в первом приближении. Существует стойкое заблуждение у маргиналов: Тибет – такое место, где аборигены по воздуху ходили, с инопланетянами общались накоротке, снежных людей ловили и приручали. Отнюдь, отнюдь. В основном книги посвящены описанию ритуалов, бухгалтерским расчетам при проведении очередных полевых работ. К примеру, те же дуньхуанские свитки – корпели над каждым обрывочком. А там? Рецепт эликсира молодости? Технология изготовления философского камня? Нет. Там:
Фрагмент списка недоимщиков волости Могаосян: «Община Гао Чжу-эр из 82 человек, из них уже уплатили налог 65 человек, числятся задолжниками 17 человек: Ду Лю-дин, больной…» и так далее.
Фрагмент прошения Ду Фу-шэна о предоставлении земельного надела: «… участок под садом и постройками, всего пятнадцать му, примыкает к озеру… Прошу вашего рассмотрения…» и так далее.
Циркулярное предписание о явке монахов на ремонт плотины: «Всем поименованным выше захватить каждому с собой по две вязанки хвороста и по одной лопате… Двоих из опоздавших, которые придут последними, наказать пятнадцатью ударами палок. Те, кто не явится совсем, будут строго наказаны гуанем… Каждый сам делает отметку против своего имени и быстро передает дальше, не должен задерживать…».
И – так далее. Учет и контроль.
Впрочем, снежный человек есть. Есть такой в одной из книг Тибетского фонда. Вот. Своего рода энциклопедия животного и растительного мира. Рисунки, рисунки. Подписи. Эту подпись переводят как «большая обезьяна». Но рисовали на Тибете максимально приближенно к оригиналу, особенно для энциклопедии. Судите сами, большая обезьяна? Типичный снежный человек. Бигфут. И тем не менее, такая находка – исключение, подтверждающее правило: на Тибете люди жили своей естественной, но не сверхъестественной жизнью. Если судить по собранию рукописей в Фонде Азиатского департамента. А собрание это – наиболее полное из всех имеющихся.
Кое-что, конечно, хранится в Санкт-Петербургском Буддийском храме, единственном в Европе. Там поклонники мистики могли бы найти нечто соответствующее своим наклонностям, но не в наши времена, много раньше. Петр Бадмаев, небезызвестный исцелитель и знакомец Григория Распутина, весьма способствовал становлению храма – в прямом смысле: пожертвовал гигантскую сумму на строительство. В 1913 году основано это прибежище буддистов. Так что по прямому назначению использовали его лишь четыре года. Ясно, почему? После октября 1917-го храм превратили в «многопрофильный объект». Первоначально в доме при храме расквартировали красноармейскую часть, древнейшие рукописи пустили на рынок в качестве самокруточной и подтирочной бумаги. Позднее использовали помещения под физкультурную базу, там же разместили радиостанцию- «глушилку» и лабораторию Зоологического института. И только четыре года назад, в 1990-м, храм передали дацану, буддийской общине.
Сегодня при храме живут десять монахов. Каждое утро – служба. Затем доктор буддийской философии, зазванный из Индии, проводит уроки тибетского, монгольского, английского языков. Остаток дня – дежурство по кухне, молельня, медитация, изучение книг… тех, что еще уцелели.
Настоятель – ахалар-лама Федя Мусаев…
(В распечатке файла spb: Федя Мусаев. Есть такой!).
Федя – потому что такой юный?
Федя – потому что они с Лозовских вместе на восточном факультете Санкт-Петербургского университета учились. Он, Федя, старше лет на десять, ему где- то сорок с хвостиком. Но все равно – Федя.
А где этот храм? По месту?
Да на Приморском проспекте, рядом с Елагиным островом. Но там – интерес только с точки зрения экзотики. Серьезных ученых там вряд ли что заинтересует. Были… вместе. Лозовских возил специально по просьбе… Убедились…
Если уж искать нечто уникальное, то не в ИВАНе, где не все изучено, но все инвентаризовано… то не в храме на Приморском, где ничего не осталось… а – в подвалах крупных библиотек. Нет, не в запасниках, именно в подвалах.
