Джеймс Уилсон - Игра с тенью
— У вас есть чего-нибудь выпить? — спросила она. Она говорила медленно и невнятно.
Я, конечно же, запасся бренди, но не был уверен, стоит ли в том признаваться. Промолчать казалось невежливым; но разве хозяйка дома не предупредила, что передо мной — алкоголичка, которую нужно оберегать от скверного пристрастия? Женщина без сомнения истолковала мое колебание как признание, ибо немедленно заявила: «Есть, а как же!» — и начала обшаривать мои карманы с неистовым напором собаки, откапывающей кость. Когда она добралась до ридикюля Мэриан, то немного подержала его на весу, словно вещественное доказательство на суде, и проговорила со смехом: «О, вы хитрец, не правда ли?» Затем отбросила ридикюль и возобновила поиски. Спустя секунду она обнаружила фляжку, отвернула пробку и выпила до дна, старательно облизав горлышко, чтобы проглотить все капельки до единой.
— Больше ничего? — переспросила она, когда смогла перевести дух.
— Вполне достаточно, — произнес я, уловив в собственном голосе ворчливо-менторские нотки.
Она посмотрела на меня с любопытством, хотя сосредоточиться ей оказалось непросто.
— Как вас зовут?
— Дженкинсон, — сказал я.
Она коротко вздохнула, и с ее лица постепенно исчезло озадаченное выражение.
— А, поняла, — произнесла она, — всем вам нужно одно и то же.
Она подобрала брошенные на пол веревки, капюшон и бросила их мне. Я не понимал, что она имеет в виду, и просто-напросто тупо глазел на нее.
— Тогда — вот, — нетерпеливо проговорила она, — возьмите их.
Я взял веревки и капюшон и продолжал беспомощно глядеть на нее. Женщина повернулась к противоположной стене, где над маленьким стулом висело овальное зеркало в раме из розового дерева. Медленно, не говоря ни слова, она стала расстегивать платье.
Я застыл на месте. Я был готов упасть в обморок. И все-таки какая-то часть меня — тот Уолтер Хартрайт, которого видели окружающие и которым я считал себя два месяца назад, — не соглашалась смириться с ситуацией, а продолжала убеждать себя, будто находится здесь по вполне уважительной причине; так потерпевший крушение моряк в надежде на спасение цепляется за обломки своей лодки. Я не отвел глаз, когда она сбросила платье на пол и переступила через него. Я был не в силах отвести взгляд, но убеждал себя (Боже! Какое сумасшествие!), что всего лишь пытаюсь определить ее возраст. Судя по пышным широким бедрам, ее возраст колебался между тридцатью и тридцатью пятью годами. Едва выдавливая из себя слова, я спросил:
— Сколько вам было лет, когда, сюда приходил Тернер?
Она не обернулась, но ее глаза отыскали мое отражение в зеркале.
— Кто-о?
— Другой мистер Дженкинсон.
— О, когда он впервые имел меня — наверное, лет двенадцать-тринадцать. Потом он приходил постоянно.
— И как долго? Она пожала плечами:
— Пять, шесть лет?
— А сколько вам сейчас лет?
Она хихикнула, освободила волосы от шпилек и тряхнула ими, так что они рассыпались по спине.
— Эй, вы хотите разговаривать, или как?
Я попытался ответить.
И не смог.
Женщина расстегнула корсет и стащила его жестом скульптора, высвобождающего отформованную статую; стянула через голову сорочку; положила и то и другое на стул. Теперь на ней осталась только пара грязноватых чулок. Она взялась за одну из подвязок.
— Снять или оставить?
Не дождавшись моего ответа, она повторила грубый жест.
— А… А он?…
— О, ему было все равно. Он не суетился вокруг моих ног. Так снять или оставить?
— Снять.
Женщина нагнулась и стащила чулки столь обыденным движением, словно я попросил ее передвинуть поднос.
— Ну вот, — произнесла она, швырнув их на стул. Я увидел, как дрогнули ее тяжелые груди, и скользнул глазами по темной поросли волос внизу живота. Женщина сохраняла невозмутимость и, казалось, не испытывала по поводу собственной наготы ни гордости, ни стыда.
Но я…
Мне явилось чудо.
Никогда раньше я не видел раздетую женщину.
Рухнув на кровать, она лежала, поворачивая голову из стороны в сторону, поигрывая бедрами и раздвинув ноги.
А потом я познал глубину своего безумия. Не безумно ли полагать, будто ты можешь наблюдать другую жизнь, воображать ее — и не переступить порог, не войти в нее?
Безумие — бежать от собственной судьбы.
Ибо этого я не выбирал. Я сопротивлялся так же, как сопротивлялся месяцы и месяцы. Но судьба пересилила и привела меня сюда.
Я знал: никто меня не видел.
И эта женщина не знает моего имени.
Я был свободен.
Она наблюдала, как я приближался, но когда я подошел, закрыла лицо рукой. Я присел рядом, не зная, что делать.
— Ну, надень его, — сказала она.
Она пошевелила рукой, но глаза ее оставались закрытыми.
— Надень его, — повторила она.
Я прикрыл ее голову капюшоном. Женщина раскинула руки, изображая распятого, и на ощупь передвигала их, пока оба запястья не оказались над подпирающими кровать столбиками.
Намек был вполне понятен. Одну ее руку я привязал веревкой. Женщина молчала. Вторую руку я привязал чулком.
Я разглядывал ее. Она не могла смотреть на меня. У нее не было глаз.
Слишком много плоти. Целый океан кожи — плотной, будто сливки, и гладкой, за исключением тех мест, где отпечатались планки снятого корсета.
Не моя жена. Незнакомая мне женщина. Просто женщина.
Я медленно разделся, не сводя с нее глаз. Куда спешить? Мне не требовалось соблазнять, упрашивать, просить позволения. Она не могла от меня избавиться. Она была полностью в моей власти.
Когда я вошел в нее, она, вздохнув, испустила крик, вырвавшийся, казалось, против ее воли.
А когда я кончил, она содрогнулась и прошептала:
— Ты больше мужчина, чем он. Хочешь повторить? Или развяжешь меня?
Она уснула, но я не спал. Я ощущал удивительную бодрость. Я встал и прислушался к звукам за дверью. Ничего, кроме отдаленного храпа. Видимо, мой похититель перепил в кабачке и отключился.
Я подошел к окну. Облака исчезли, светила луна. Внизу виднелась крутая крыша, а еще ниже — пристройка или сарай, с крыши которого можно было бы легко спрыгнуть на землю. Везде лежал толстый слой снега. Снежный покров, подумал я, смягчит мое падение и заглушит шум.
Я не испытывал страха. Я знал, что должен довериться судьбе.
Я тихонечко оделся, положил на подушку соверен и открыл створку окна. Оно оказалось слишком маленьким, чтобы пролезть в одежде, поэтому мне пришлось снять пальто и бросить его вниз. На мгновение пальто зависло, зацепившись за сломанный водосточный желоб, но потом собственный вес потянул его вниз, и оно спланировало на нижнюю крышу. И очень кстати: когда я на нее приземлился, то ощутил короткую колющую боль и обнаружил под снегом поверхность, утыканную битым стеклом, вероятно, препятствующим мальчишкам взбираться на крышу. Пальто сильно порвалось, однако ридикюль и моя фляжка уцелели, а я получил всего несколько порезов.
Доверьтесь своей судьбе, и зло вас минует.
Я слез вниз и оказался в маленьком переулке, позади ряда домов. В конце переулка виднелась череда ветхих строений, силуэты которых ярко высвечивала луна. Я направился к ним и вышел на грязную улицу, по краям которой располагались постоялые дворы, таверны, склады. Я понятия не имел, где нахожусь и куда нужно идти; но слева было немного светлее и просторнее, и я двинулся в этом направлении. И снова судьба вознаградила меня, ибо через пару минут я вышел на главную дорогу и почти немедленно поймал кэб.
Заметив, в каком состоянии моя одежда, возница заколебался, однако вид моего кошелька его успокоил.
— Какая это улица? — спросил я у него, указав туда, откуда только что пришел.
— Нью-Грэвел-лейн, сэр.
Итак, я посетил Уэштинг, где бывал и Тернер. Я познал свободу, которой он обладал. Я обрел часть его могущества.
LIII
Мой дорогой Уолтер!
Скверный мальчик! Разве ты не обещал мне писать каждый день? Или обед в обществе сэра Чарльза Ист-лейка так на тебя подействовал, что заставил забыть о своей бедной семье?
У нас все в порядке, хотя мы очень по тебе соскучились.
Скорей бы наступило Рождество, которое принесет нам самый замечательный подарок.
Твоя любящая жена
Лора
LIV
Необычный постскриптум к вчерашней записи, поскольку вчера я была слишком измучена и огорчена, чтобы писать, и легла в постель.
Большую часть дня я занималась своим дневником и отдыхала. Уолтер не заходил в дом, и поэтому около шести я отправилась в его мастерскую — узнать, придет ли он к обеду. Думаю, мое появление его удивило, поскольку он увлеченно писал, но остановился, едва услышав мои шаги, и встал у стола — как мне показалось, что-то от меня пряча. Он выглядел еще более дико, взъерошенно и, без сомнения, не спал и не переодевался с самого утра.
