Джеймс Уилсон - Игра с тенью
Потом — замешательство: короткие возмущенные вздохи; плач миссис Кингсетт; мистер Кингсетт сообщает, что жена нездорова и должна ехать домой; Уолтер и я хором предлагаем отправиться с ними (мысль о том, что они окажутся наедине, запертыми в кэбе, невыносима); мистер Кингсетт заявляет, что это совершенно излишне; леди Истлейк благодарит нас и настаивает на нашем участии.
Дальше — на улице: мы усаживаем миссис Кингсетт в экипаж Истлейков. А потом ее муж, словно он еще недостаточно меня оскорбил, внезапно обнимает меня за талию и говорит (зачем?): «Пожалуйста, мисс Халкомб, мы и сами прекрасно справимся».
А потом, когда я взяла себя в руки и поставила ногу на ступеньку, происходит то самое: из ниоткуда возникает фигура, и слишком близко от себя я ощущаю темную, теплую массу, окутанную запахом джина и грязной одежды. Сильный рывок у запястья, и моя сумочка исчезает.
Топот шагов убегающего. И еще топот. Уолтер кричит: «Стой, вор!» — бежит следом и скрывается за углом площади.
Я плакала. Меня трясло. Я не могла справиться с собой. Элизабет Истлейк была очень добра; она сидела возле меня, предложила остаться на ночь. Но когда минул час, а Уолтер не вернулся, я поблагодарила ее и отправилась на Бромптон-гроув в надежде найти его там.
Но не нашла.
Я не могла спать. Я сидела за письменным столом и ждала, не послышится ли звук отпираемой двери, — так же, как во время нашей поездки в Сэндикомб-Лодж.
Но царила тишина.
Я старалась не думать о том, что могло случиться, но не могла отогнать от себя образ Уолтера — возможно, раненого, убитого, покалеченного в каком-то ужасном происшествии. И это, без сомнения, стало следствием моих действий.
Если бы я была осмотрительнее. Осторожнее. И не знакомила его с Элизабет Истлейк.
Занявшись дневником, я, наверное, отвлеклась бы, но не могла заставить себя взяться за него.
Я молилась: «Возврати мне его, я буду хорошей. Верни мне обычную жизнь, и я приму ее с радостью; никогда больше не посетую на нудную работу, бремя обязанностей, боль разочарований».
Незадолго до рассвета я вздремнула. Меня разбудил звук, донесшийся из сада. Выглянув в окно, я увидела свет в окне мастерской Уолтера.
Даже не подумав о том, что веду себя как налетчик, я сбежала по лестнице, выскочила на улицу и распахнула дверь.
Уолтер стоял перед большим холстом, покрытым черно-красными мазками. Он был небрит, с синяками на щеках и всклокоченными волосами, с налитыми кровью и неестественно блестящими глазами. Мгновение он, казвлось, не узнавал меня. Затем произнес спокойно:
— Ты должна спать.
— Как я могла спать! Я понятия не имела, где ты!
Я зарыдала и обняла его. Он отложил палитру и потрепал мои волосы, словно я была ребенком.
— Я принес твой ридикюль, — сказал он. — Он там, на столе.
— Бог с ним! Что случилось с тобой?
— Я заблудился, вот и все, — сообщил он мягко. — Расскажу обо всем позже. А теперь, пожалуйста, пойди и отдохни.
Не могу описать, что я почувствовала. Я вышла из комнаты и направилась к себе.
LII
Из дневника Уолтера Хартрайта
13 декабря 185…
Я переступил грань. Сегодня. 13 декабря. Чуть позже часа ночи.
Мы думаем, что располагаем собой, однако кто-то ведет или тащит нас по дороге судьбы.
Я догонял обычного вора. Я следовал за ним через площадь, по Карбертон-стрит и Портленд-плейс. Какими были мои намерения? Никакими — я просто делал то, что должен был.
Бог — или удача — оказались на моей стороне. И каждый раз, когда я терял парня из виду, я снова его находил.
Мы пробежали всю улицу Королевы Анны, и в конце ее моя добыча (или вожатый?) нырнула в маленький, тускло освещенный двор. Я двинулся следом, но не сразу разглядел, куда он делся, а поскольку этот узенький переулок заканчивался тупиком, я решил, что вор скрылся в одном из многоквартирных домов, где у меня нет шансов его отыскать. Но потом я расслышал отчетливый стук и, взглянув туда, откуда он доносился, смог различить скрытую среди теней фигуру. Вор отчаянно тряс щеколду, словно хотел спрятаться за дверью, но обнаружил, что она заперта. Когда я кинулся на него, он обернулся и встретил меня лицом к лицу.
Его взгляд должен был насторожить меня. Он смотрел на меня отнюдь не испуганно, как я мог ожидать, но с удовлетворением — почти триумфально.
Но я не успел ничего понять. Я грубо притиснул его к стене, схватил ридикюль и, опасаясь, что он попытается вырвать его, сунул в карман.
Затем я услышал звук открывающейся позади двери, шаги и хриплое, быстрое дыхание. Я хотел обернуться, но толчок лишил меня равновесия. Прежде чем я пришел в себя, некто связал за спиной мои руки. А потом кто-то еще накинул на мою голову капюшон и прошептал:
— Идемте, сэр.
По бокам от меня шли двое мужчин, и третий — сзади. Они повели меня назад, по направлению к улице, и, чтобы пройти переулок, перестроились в цепочку. Когда мы вышли на улицу, они помедлили две-три секунды. Я услышал фырканье и постукивание копыт остановившейся лошади, бормотание, звук открывшейся дверцы. Затем меня подняли и запихнули в кэб.
Судя по моим ощущениям, следом за мной туда забрался только один из похитителей. Но, будучи совершенно беспомощным, я не справился бы и с одним человеком и поэтому заставил себя успокоиться и дождаться более подходящей возможности сбежать. Это оказалось непросто, ибо я был растерян и дезориентирован, а связанные руки мешали устроиться на сиденье удобнее, отчего я подскакивал на каждой выбоине и ухабе. Однако я решил не протестовать — и молчать, пока похититель не заговорит первым; поступив иначе, я лишился бы единственного своего оружия.
Он, полагаю, думал точно так же. Я неоднократно слышал, как он сдерживал дыхание или прищелкивал языком, словно собирался что-то сказать, но менял свое намерение и оставался безмолвным. Из чего я заключил: во-первых, он надеялся спровоцировать меня на нервный срыв, а во-вторых, нервы самого похитителя были далеко не в порядке, и это только укрепило мое решение не открывать рта.
Таким образом, у меня оказалось достаточно времени, дабы поразмышлять о том, кем он может быть и почему он проделал столь долгий путь, заманивая меня в ловушку. Самой естественной целью могло быть ограбление — но, без сомнения, и он, и его дружки с куда большей легкостью ограбили бы меня в маленьком дворике. Мне не приходило в голову, кто мог желать моей смерти, да и кэб казался для подобного намерения совершенно излишним. А не мог ли похититель принять меня за кого-то другого, подумалось мне? Тогда, если я прежде не успею сбежать, ошибка обнаружится в самом ближайшем времени.
Мы ехали, как я полагаю, около десяти минут, пока особенно сильный толчок не поверг меня на пол, в результате чего я ушиб лицо (поскольку не имел возможности прикрыть его руками) и повредил плечо. В этот момент мой компаньон окончательно лишился самообладания и закричал с заметным выговором кокни:
— О! Вы поранились, сэр?
Даже будучи ошеломленным и ушибленным, я ощутил прилив энергии, ибо моя воля победила его. Я не ответил, и мой спутник встревожился еще больше.
— Сюда, — пробормотал он, помогая мне устроиться на сиденье.
Руки его дрожали, а дыхание разило джином. Потом он приложил два пальца к моему горлу. Между ними ощущалось нечто твердое и острое.
— Это лезвие, — сказал он. — Вы понимаете?
Я кивнул. Возможно, мой капюшон помешал ему заметить кивок, ибо он легонько кольнул меня и повторил:
— Поняли?
— Да.
— Вот и ладно. А теперь я собираюсь развязать ваши руки и связать их снова впереди, а не за спиной, чтобы вы могли держаться прямо. Но без глупостей, а то, клянусь, я пырну вас вот этим, — последовал новый укол. — Поняли?
— Да.
Но, несмотря на браваду, его голос подрагивал, что свидетельствовало о неуверенности и едва не подвигло меня воспользоваться развязанными руками и попытаться одолеть его. Но потом я сообразил: он видит, а я нет; а в такой ситуации даже у выпившего трусоватого субъекта достанет сил пырнуть меня ножом, прежде чем я сумею освободиться из капюшона. Поэтому я решил выждать и без сопротивления позволил ему осуществить его намерение, что он и проделал с поразительной ловкостью, развязав на мгновение веревку и тут же снова ее связав — весьма уверенными движениями, которые, как мне показалось, выдавали в нем моряка, по крайней мере, бывшего моряка. Закончив, он уселся на свое место и сказал:
— Простите, сэр, но иначе мы бы не заставили вас повидать её.
Теперь его голос звучал совсем по-иному: печально, почти ласково.
— Повидать кого?
— Мою жену, сэр. Она хочет кое-что сообщить вам. И заходила к вам домой, но ее прогнали.
— Ко мне домой! — вскричал я, сообразив: именно сейчас можно доказать, что я — не тот, за кого меня принимают. — И где же находится мой дом?
