Кит Маккарти - Тихий сон смерти
Стирлинг. Во вторник в Стирлинге Ариас-Стелла снял в уличном банкомате сто сорок фунтов, таким образом полностью опустошив свой банковский счет. Не нужно было иметь ученую степень по географии, чтобы понять, куда он держит курс.
Айзенменгер опять оказался прав. Ариас-Стелла возвратился на Роуну.
Беверли направилась в комнату и принялась собирать вещи.
Сейчас она чувствовала небывалый подъем сил. Ламберту придется подождать ее возвращения.
Манро связался по рации с дежурным на пристани, дабы тот помог ему пришвартоваться, прекрасно понимая, что ни от Елены, ни тем более от Айзенменгера помощи ждать не приходится. Хотя гавань Морристера была прекрасно защищена от любых штормов, Елена пришла в восторг, глядя, с каким мастерством Манро причалил к пристани, аккуратно коснувшись ее бортом – так, что на нем не осталось даже царапины. Но добродушное настроение быстро испарилось, потому что уже в следующую секунду Манро повернулся к ней и тоном, не терпящим возражений, произнес:
– Путешествие окончено. Вылезайте. Да побыстрее.
Она собралась что-то ответить, но Айзенменгер, рискнувший-таки отойти от стенки каюты и теперь стоявший рядом с ней, шепнул ей на ухо:
– Он беспокоится из-за погоды – ему нужно как можно скорее возвращаться назад.
Елена проглотила уже приготовленные было слова и вместе с доктором принялась вытаскивать из каюты вещи, складывая их прямо на причале, под дождь и ветер. Дежурный помог путешественникам сойти на берег, и, как только это произошло, «Океанская красотка» отчалила. Манро даже не счел нужным проститься со своими пассажирами. Дождь разошелся не на шутку, ветер крепчал. Только теперь Елена и Айзенменгер по-настоящему поняли, где оказались. Айзенменгер надеялся, что, ступив на сушу, он избавится от головокружения и тошноты, но его ожидания не оправдались. Сидя в полной темноте на причале Морристера, он чувствовал себя отвратительно: перед глазами все плыло, а голова, казалось, сама собой мотается из стороны в сторону. Его состояние было едва ли не хуже, чем на катере.
Дежурный продолжал рассматривать незваных гостей, всем своим видом показывая, что не понимает, кого это сюда занесла нелегкая в такую погоду. Одет он был в толстую длиннополую водонепроницаемую куртку, его лицо, поросшее густой бородой, наполовину скрывал капюшон. Елена же стояла перед ним с непокрытой головой, но, к счастью, в плаще, который она догадалась захватить с собой из Лондона. Гардероб Айзенменгера состоял из насквозь промокшей потертой матерчатой куртки.
– Мы можем здесь где-нибудь остановиться?
Дежурный прикрыл глаза, возможно, чтобы в них не попала стекавшая с капюшона вода, а может быть, ему просто не верилось, что кто-то мог проделать столь длинный путь, да еще в такую погоду и вдобавок среди ночи, чтобы теперь искать себе пристанище в этих краях.
– Да, здесь есть таверна. У Марбла, – ответил он на вопрос Елены.
Он поднял руку, видимо показывая направление, и, не дождавшись со стороны путешественников какой-либо реакции, молча зашагал по причалу, предоставив Елене и Айзенменгеру самим позаботиться о себе и своих вещах.
Карлос погрузил ложку в банку с консервированными фруктами. Грейпфрут. Он терпеть не мог этот гибрид апельсина и лимона, не переносил грейпфруты с детства, когда отец, поверивший в целебные свойства цитрусовых, заставлял каждого члена семьи съедать на завтрак по целому грейпфруту. Карлоса буквально трясло от запаха и острого кислого вкуса, от которого все во рту начинало зудеть. Боже, до чего же хочется есть! Сейчас он готов был жевать навоз, но все, что у него оставалось, – это грейпфруты. Морозилка и холодильник были пусты.
Он доел содержимое банки и с отвращением швырнул ее в мусорное ведро, но промахнулся. Пустая жестянка стукнулась о край ведра и запрыгала по плиткам пола. Наступала ночь, холодало, о чем Карлосу весьма красноречиво напоминали стывшие пальцы рук и ног. Скоро его всего будет трясти от холода, из носа потечет на онемевшие губы – соленый десерт после кислого ужина. Керосин в лампе кончился – одним словом, жизнь полностью повернулась к Карлосу спиной, и он с тоской смотрел в окно на сгущающуюся темноту. Ветер все продолжал набирать силу, грозя обитателям островка очередной бурей. Карлос хорошо помнил, что на Роуне редко когда наступает безветрие, и местные жители, когда кого-нибудь из них удавалось разговорить, с удовольствием рассказывали, как здешняя погода не раз доводила вновь прибывших чуть ли не до сумасшествия. Вот и сейчас в оконное стекло барабанил дождь. На Роуне дождь не был ласковым – он, в лучшем случае, наводил тоску.
Он еще раз просчитал все возможные варианты. Это упражнение он проделывал каждые двадцать минут, как будто очередное мысленное прокручивание ситуации, в которой он оказался, могло как-то ее изменить. У него было лишь два пути, причем ни один из них не отличался оригинальностью: оставаться здесь или продолжать поиски Штейна. В том, что Штейн находится где-то на острове, Карлос не сомневался. Первый вариант давал одно неоспоримое преимущество – так он не привлекал к себе внимания, однако долго продержаться без еды он не сможет. Покинув свое убежище, он, конечно, сумеет быстрее отыскать Штейна, и чем больше Карлос об этом думал, тем сильнее становилось его желание разыскать старика. Но ветер и дождь, похоже, оголодали не меньше, и, выйди Карлос наружу, он моментально станет их жертвой. Из кухни Карлос перебрался в комнату. Что делать дальше, он не знал. В раздумьях он опустился на диван. А имело ли смысл вообще покидать Лондон? Может, для паники не было причин?
Признаться, он и сам не знал, правильно ли поступил. Но внутреннее чувство подсказывало ему, что сидеть и ждать, пока подозрения превратятся в уверенность, было опасно. В этой жизни уверенность – одно из двух удовольствий, которых мы никогда не получим. Это из афоризмов отца. Когда старик был жив, он сыпал афоризмами по поводу и без повода, эта его черта постоянно становилась в семье предметом шуток, а в некоторых случаях даже раздражала – особенно когда в доме собирались школьные друзья и подружки Карлоса. Но теперь он вспоминал слова отца все чаще и чаще, и, хотя черты его лица уже начали стираться из памяти Карлоса, его голос и, без преувеличения, мудрые высказывания помнились удивительно отчетливо. Сейчас, вспомнив эти слова, Карлос мысленно вернулся на полтора года назад.
После пожара, споров и взаимных обвинений, после того, как они поняли, какую чудовищную шутку с ними сыграли, все шестеро составили своего рода пакт. Ничего драматического: никто не выдавливал кровь из пальца, никто не давал торжественных клятв – никаких внешних эффектов. Главное, все они понимали, в каком положении оказались. Они договорились, что, где бы кто ни оказался, они не будут терять связи, чтобы каждый из шестерых в любой момент мог отыскать остальных – в том случае, если «ПЭФ» усомнится в их верности письменным обязательствам хранить молчание и решит, что этих ребят дешевле убрать, нежели расхлебывать последствия утечки информации.
Впрочем, ничего из этого не вышло. «ПЭФ» действовал как профессиональный безжалостный убийца, расправляясь с каждым из них поодиночке.
За исключением Милли.
Милли умерла от рака.
Какие же были шансы умереть от рака у нее, двадцатитрехлетней девушки? Ничтожные, насколько мог судить Карлос. А умерла Милли, судя по всему, быстро. Когда он позвонил ей на работу, ему так и сказали: скоропостижная смерть.
Мог ли это быть Протей?
Но ее анализы были отрицательными. И он, и сама Милли, и все остальные собственными глазами видели результаты – никто из сотрудников лаборатории, если, конечно, верить предоставленной им информации, не был инфицирован после пожара.
Значит…
Значит, результаты анализов были подтасованы.
И если «ПЭФ» подтасовал результаты анализов Милли, возможно, так поступили и со всеми остальными. При мысли о том, что и он, возможно, носит в себе смертельный вирус, Карлоса начала колотить мелкая дрожь. Внезапно даже обступивший его со всех сторон холод показался Карлосу не таким страшным. Где-то на чердаке завыл разгулявшийся ветер, он стонал, как любовник, изнывавший от смертельно холодной страсти.
Как бы то ни было, Карлос принял решение не выходить из дому до наступления утра.
Хозяин таверны не позаботился хоть как-то назвать свое заведение, как не позаботился и о том, чтобы покрасить его деревянные стены и застелить такой же некрашеный пол ковром. Когда Елена и Айзенменгер вошли в помещение, являвшееся одновременно и баром, и обеденным залом, голоса внутри поутихли и несколько пар глаз настороженно уставились на новых посетителей. В зале висело облако табачного дыма, стены и пол заведения украшали застарелые грязно-коричневые пятна. За столиками сидело человек пятнадцать, сплошь мужчины разного возраста. За стойкой суетился лысый, как коленка, коротышка довольно непрезентабельной внешности, с черной повязкой на глазу. На его шее болтался на серебряной цепочке необычный кулон в виде сморщенного желтого предмета, оказавшегося при ближайшем рассмотрении человеческим пальцем.
