Дэвид Балдаччи - Абсолютная власть
Она немного опустила стекло, и плотный поток воздуха ворвался в машину, развеивая запах новой машины и своей влажностью предвещая дождь.
– Следователь Фрэнк не собирается закрывать дело, Кейт. Он разыскивает убийцу Лютера. Наконец, она взглянула на него.
– Меня не волнует, что он говорит. – Она прикоснулась к своему носу, который покраснел, распух и сильно болел.
– Хватит, Кейт. Он же не хотел, чтобы Лютера убили.
– Неужели? Дело, полное вопросов, рассыпается в прах перед началом суда, и все его участники, включая следователя, выглядят законченными идиотами. И вот вы получаете труп и закрытое дело. Повтори-ка теперь, что хочет следователь?
Джек остановился перед красным сигналом светофора и откинулся на спинку сиденья. Он знал, что Фрэнк был откровенен с ним, но не было никакого способа убедить в этом Кейт.
Светофор мигнул, и Джек продолжил движение в потоке машин. Он взглянул на часы. Ему нужно было возвращаться на работу, если, конечно, она еще была у него.
– Кейт, я думаю, тебе сейчас нельзя быть одной. Что если я останусь у тебя на несколько ночей? Ты варишь кофе утром, а мое дело – ужины. Идет?
Он приготовился к немедленному отрицательному ответу и уже обдумал контраргументы.
– Ты уверен в этом?
Джек вгляделся в ее лицо; на него смотрели широко раскрытые, покрасневшие глаза. Казалось, каждая клеточка ее тела готова закричать от боли. Переживая то, что для них обоих, несомненно, являлось трагедией, он неожиданно осознал, что по-прежнему не отдает себе отчета в силе испытываемой ею боли и вины. Это ошеломило его даже больше, чем звук выстрела, когда он сидел и держал ее руку.
– Уверен.
В ту ночь он расположился на диване. Он лежал, натянув одеяло до подбородка, чтобы защититься от сквозняка, дувшего ему в грудь из невидимой щели в окне. Потом он услышал скрип двери, и она вышла из спальни. На ней был тот же халат, что и раньше, волосы были крепко стянуты в пучок. Ее лицо выглядело свежим и чистым, лишь небольшой румянец на щеках выдавал душевную травму.
– Не нужно ли тебе чего-нибудь?
– Нет. Этот диван намного более удобный, чем я думал. У меня до сих пор сохранился точно такой же из нашей квартиры в Шарлоттсвилле. Думаю, в нем не осталось ни одной целой пружины. Полагаю, они все ушли в отставку.
Она не улыбнулась, но села рядом с ним.
Когда они жили вместе, она каждый вечер принимала ванну. Ложась в постель, она пахла так хорошо, что это едва не сводило его с ума. Этот запах был таким же чистым, как дыхание новорожденного. А потом она замолкала, до тех пор, пока он, истомленный, не ложился на нее сверху, и она со своей беззастенчиво порочной улыбкой гладила его, а он в течение нескольких минут думал, что миром, бесспорно, правят женщины.
Ее голова склонилась к его плечу, и он обнаружил, что его основной инстинкт отчетливо дает себя знать. Но ее явная усталость, абсолютная апатия быстро положили конец неуместным мыслям, и он почувствовал неприятный укол совести.
– Я не уверена, что составлю тебе хорошую компанию. Неужели она поняла, что он чувствовал? Каким образом? Ведь все ее мысли, должно быть, витали далеко отсюда.
– Развлечение не входило в программу. Я сам позабочусь о себе, Кейт.
– Я очень ценю твою поддержку.
– Для меня сейчас нет ничего более важного.
Она сжала его руку. Когда она поднялась, чтобы уйти, полы ее халата разошлись, открыв для взгляда больше, чем ее длинные, изящные ноги, и Джек был рад, что этой ночью они спят в разных комнатах. Размышляя, он не сомкнул глаз до раннего утра, его мысли перескакивали с одного на другое, начиная с рыцарей в белых одеждах со сверкающими мечами, обезображенными пятнами ржавчины, и кончая юристами-идеалистами, спящими в горестном одиночестве.
В третью ночь он вновь расположился на диване. И, как и прежде, она вышла из своей спальни; легкий скрип двери заставил его отложить в сторону журнал, который он читал. Но на этот раз она не подошла к дивану. Наконец, он повернулся к ней лицом и обнаружил, что она наблюдает за ним. Но теперь она не выглядела безразличной. И теперь на ней не было халата. Она повернулась и ушла обратно в спальню. Дверь осталась открытой.
На мгновение он замер. Потом поднялся, подошел к двери и заглянул внутрь. В темноте он различил ее силуэт на кровати. Одеяло лежало в ногах кровати. Он видел очертания ее тела, когда-то настолько же знакомого ему, как и свое собственное. Она, не отрываясь, смотрела на него своими миндалевидными глазами. Она не протянула ему руки; он вспомнил, что она никогда не делала этого.
– Ты уверена в этом? – Он чувствовал, что обязан задать этот вопрос. Он не хотел, чтобы утром она обо всем пожалела и почувствовала себя униженной и смущенной.
Вместо ответа она встала и привлекла его к себе. Матрас был жестким и теплым в том месте, где она лежала. Через мгновение он был таким же нагим, как и она. Он инстинктивно нащупал знакомую родинку в форме полумесяца, прикоснулся рукой к изгибу ее губ, которые вскоре слились с его губами. Ее глаза были открыты, и теперь в них не было ни слез, ни припухлости, а лишь взгляд, который он когда-то так полюбил и желал всегда чувствовать на себе. Он медленно обвил ее руками.
* * *Дом Уолтера Салливана посещали чиновники самого высокого ранга. Но сегодняшний вечер был особенным, даже по сравнению с предыдущими событиями.
Алан Ричмонд поднял бокал с вином и произнес краткий, но яркий тост за хозяина дома; четыре другие тщательно отобранные пары зазвенели своими бокалами. Сияющая первая леди, одетая в простое черное платье, с пепельными волосами, обрамляющими не по годам свежее, изящное лицо, улыбнулась миллиардеру. Она, привыкшая вращаться в среде богатых, интеллектуальных и изысканных людей, все же благоговела перед Уолтером Салливаном и подобными ему богачами еще и потому, что они на Земле – большая редкость.
Формально по-прежнему находясь в трауре, Уолтер Салливан сегодня был необычайно общителен. Разговор за кофейным столиком в его просторной библиотеке касался то международного бизнеса, то последних шагов совета Федеральной резервной системы, то спортивных прогнозов, то предстоящих в следующем году выборов. Никто из присутствовавших не сомневался, что после подсчета голосов Алан Ричмонд останется на своем посту.
Никто, кроме одного человека.
Прощаясь, президент наклонился к Уолтеру Салливану, чтобы обнять его и сказать несколько слов по секрету. Услышав слова президента, Салливан улыбнулся. Затем старик оступился, но выпрямился, схватившись за руки президента.
Когда гости разошлись, Салливан отправился в кабинет и закурил сигару. Он подошел к окну: огоньки президентского кортежа быстро исчезали из вида. Салливан не мог удержаться от усмешки. Вспомнив, что президент слегка поморщился, когда он схватил его за руки, Салливан почувствовал себя победителем. Невероятная догадка, но зачастую невероятные догадки оказываются чистой правдой. Следователь Сет Фрэнк очень откровенно делился с миллиардером своими гипотезами относительно дела. Одна из гипотез, особенно заинтересовавшая Уолтера Салливана, заключалась в том, что его жена ножом для вскрытия конвертов ранила своего убийцу, возможно, повредив ему руку или ногу. Видимо, рана оказалась серьезнее, чем предполагали полицейские. Могли быть задеты нервные волокна. Поверхностная рана к этому времени, несомненно, затянулась бы.
Салливан медленно вышел из кабинета, выключив за собой свет. Конечно, президент Алан Ричмонд почувствовал лишь небольшую боль, когда пальцы Салливана погрузились в его плоть. Но, как это бывает во время сердечного приступа, за небольшой болью зачастую следует гораздо более сильная. Салливан широко улыбнулся. Теперь он точно знал, что будет делать.
* * *С вершины холма Уолтер Салливан смотрел на маленький деревянный домик с зеленой жестяной крышей. Он плотнее обмотал шею шарфом и оперся на толстую трость, помогавшую его слабым ногам. В это время года на холмах юго-западной Вирджинии было довольно морозно, и синоптики уверенно предсказывали обильные снегопады.
Он начал спускаться вниз, ступая по ставшей твердой, как камень, земле. Дом был превосходно отремонтирован благодаря его неограниченным финансовым возможностям и глубокому чувству ностальгии, которое, казалось, овладевало им все сильнее и сильнее по мере того, как он приближался к той черте, за которой становишься частью прошлого. Хозяином Белого дома был Вудро Вильсон, а мир был охвачен огнем Первой мировой войны, когда Уолтер Патрик Салливан впервые увидел свет при помощи повивальной бабки и благодаря непреклонной решимости его матери, Милли, которая до этого потеряла всех троих своих детей, причем двоих из них во время родов.
Его отец, шахтер – тогда в этой части Вирджинии, кажется, у всех отцы были шахтерами – дожил до двенадцатого дня рождения своего сына, а потом скоропостижно скончался от множества болезней, вызванных переутомлением и постоянным вдыханием угольной пыли. В течение многих лет будущий миллиардер наблюдал, как его папа, полностью обессиленный, с лицом, черным, как шерсть их большого Лабрадора, пошатываясь, входит в дом и почти падает на маленькую кровать в дальней комнате. Он бывал слишком утомленным, чтобы есть или играть со своим малышом, который каждый день надеялся, что ему уделят немного внимания, но не получал его от отца, на постоянную изможденность которого было больно смотреть.
