Нельсон Демилль - Дочь генерала
Может быть, в глубине души Кент знал, что некоторых людей и, конечно же, его подчиненных обуял бы благоговейный трепет перед полковником, который отважился сделать это и тем самым решил проблемы тридцати высших офицеров и их жен. Обычному человеку отвратителен убийца, но он способен внушить уважение и страх, особенно если люди чувствуют, что в его поступке есть не только дурное.
Допустим, эти рассуждения и заключения разумны и соответствуют фактам. Но означает ли это, что полковник Уильям Кент, начальник военной полиции Форт-Хадли, подпадает под подозрение в убийстве капитана Энн Кемпбелл? И почему именно Кент? На базе немало мужчин, у которых были свои мотивы совершить убийство: ревность, месть, желание замести следы, избежать позора и прочее. И если Кент — как я это докажу? В тех редких случаях, когда полицейский, оказавшийся на месте преступления, сам же и является преступником, следователю очень трудно работать.
Я помедлил перед дверью две-три секунды, потом постучал.
Глава 30
Мы молча ехали в моем «блейзере» в офицерский клуб.
— Почему ты думаешь, что это Кент? — спросил я.
— Инстинкт, — ответила Синтия.
— Инстинкт — это когда Кент раздвигает колени у Энн Кемпбелл. Все-таки — почему?
— Не знаю. Мы перебрали всех других, и подозрения на них отпали. У обоих Ярдли твердое алиби. Нам известно, что делал Мур. Свидетельствуют друг за друга Фаулеры. Генерала, хотя он и замешан, обвинить в убийстве, по-моему, невозможно, как и миссис Кемпбелл, если уж на то пошло. Не станешь же подозревать сержанта Сент-Джона и полицейского Кейси — они сами доложили, что нашли труп.
— Да, но есть еще майор Боуз, полковник Уимс, лейтенант Элби, главный капеллан, врач и еще три десятка офицеров, у которых мог быть повод. Добавь к этому их жен — тоже не исключено.
— И еще какого-нибудь неизвестного, о котором мы не слышали. Но не у каждого была возможность совершить преступное деяние.
— Согласен. К сожалению, у нас нет времени допросить всех, кто упомянут в дневнике Энн. Фэбээровцы на нашем месте ни одного бы не пропустили и о каждом накатали бы двухсотстраничное заключение. Хорошо, считаем, что Кент — наиболее вероятный подозреваемый, правда, мне не хотелось бы делать из него козла отпущения, какого он — и кое-кто еще — делает из Мура.
— Понятно. Знаешь, меня просто осенило, что это Кент.
— Когда же тебя осенило?
— Не помню. Кажется, я принимала душ.
— Считай, что я этого не слышал.
— Как ты думаешь, Кент согласится выпить с нами?
— Он уклонился от прямого ответа. Если убийца он, будет как штык. Прием безотказный. Умный преступник при возможности постарается быть поближе к следствию, заглянуть всем в глаза, разузнать, кто чем дышит, навести на ложный след. Причем действует он чаще всего бессознательно. Я вовсе не хочу сказать, что если Кент придет, то убил непременно он. Но если не придет, точно не он.
— Ясно.
За годы службы в УРП на курсах переподготовки мне удавалось пропускать штабные занятия, уроки секретности, семинары по межрасовым проблемам и взаимоотношениям полов, поэтому в новой армии у меня постоянно возникали трудности. Зато я охотно посещал командирские занятия, из которых почерпнул много полезного в области человеческого поведения, а именно: одинаково относись к начальству и к подчиненным, не заставляй людей делать то, что было бы неприятно делать самому, не требуй уважения, а завоевывай его, не скупись на заслуженную похвалу. Следуя этим нехитрым правилам, я сказал Синтии:
— Ты прекрасно работаешь — инициатива, трезвое суждение, выдержка. Словом, опытный трудолюбивый профессионал.
— Ты это заранее заучил?
— Нет, я...
— Сказано хорошо, но без чувства, бесцветно. Говори так, как идет из сердца, Пол. Если, конечно, оно у тебя есть.
— Обижаешь. — На стоянке у офицерского клуба я припарковался. — Такая безапелляционность...
— Скажи: «Я тебя люблю».
— Я уже говорил. В прошлом году. Сколько можно?
— Скажи еще раз!
— Я тебя люблю.
— То-то.
Синтия выскочила из «блейзера» и, захлопнув дверцу, пошла к входу. Я последовал за ней. Мы не обменялись ни словом, пока не заняли свободный столик в углу бара. Я посмотрел на часы: четверть девятого. Ресторан был полон, но в баре людей было мало: час, когда спиртное отпускали за половину стоимости, давно миновал. Армейское руководство косо смотрит на это время, но поскольку клубы имеют полунезависимый статус, некоторые по-прежнему чтут старинный, освященный временем обычай — час-полтора в день продавать виски за полцены, как своего рода маленькое вознаграждение за дрянную еду, которую никакой уважающий себя штатский гражданин, за исключением недавних эмигрантов из стран военной диктатуры, не взял бы в рот. Да, в нынешней армии есть свои положительные стороны. К сожалению, их с каждым днем меньше.
Подошла официантка. Синтия заказала бурбон с кока-колой, а я взял виски с пивом.
— Господи, ну и жарища, — сказал я, — как будто в сушильню сунули.
— От тебя несет потом, — улыбнулась Синтия. — Тебе надо принять душ.
— А у нас есть время?
— Мы могли бы принять душ одновременно.
— Думаешь, быстрее управимся?
Принесли выпивку.
— В знак памяти об Энн Кемпбелл! — провозгласил я. — Мы сделаем все, что в наших силах.
Выпили, помолчали.
— Я начинаю волноваться, — признался я. — Дело, что ли, такое или просто состарился и устал.
— Это потому, что ты переживаешь, Пол. У нас на руках не просто очередное дело. Это человеческая трагедия.
— Какие еще есть трагедии, кроме смерти? И мы все на волоске от гибели. Все — трагические фигуры.
— И когда найдем убийцу, будет еще одна трагедия. Наверняка он знал ее. Может быть, любил.
— Как Кент.
— Да, как Кент... Знаешь, я где-то вычитала одно выражение. Когда беседую с изнасилованной женщиной, всегда его вспоминаю. «По сравнению с позором смерть — ничто». Так и здесь. И все началось с унижения и позора, которые пережила Энн Кемпбелл в Уэст-Пойнте. Только подумай, Пол. Офицеров учат гордости, настойчивости, несгибаемости. Таким, как Энн Кемпбелл, на роду написано стать военными. Потом что-то происходит — бесчестье, унижение, позор, изнасилование, — и они ничего не могут сделать. Они не гнутся, как остальные. Они стоят прямо, пока не сломаются.
Я утвердительно кивал.
— Потом они собирают обломки, продолжают жить, но они уже другие. Я хочу сказать: любая женщина после грубого изнасилования меняется, а такие, как Энн Кемпбелл, вообще не излечиваются.
— Многие считают, что единственное средство от унижения и позора — это месть.
— Вот именно. Давай рассуждать дальше. Возьмем обычного офицера. За двадцать минут Энн Кемпбелл соблазняет его, ведет в свой будуар, начинаются сексуальные игры с вывертами. Потом она его бросает или же просит оказать какую-нибудь небольшую услугу. Может быть, совсем маленькую, но идущую вразрез с правилами. Так повторяется раз, другой... Несчастный в двойственном положении: победа льстит его мужскому тщеславию, но потом его неизбежно мучает стыд, особенно если он женат и принимает всерьез уроки офицерской чести и прочее. Большинство мужчин не станут терзаться совестью из-за того, что поимели женщину, однако есть и такие, которым будет стыдно. Это офицеры, священнослужители, одним словом, видные люди, столпы общества. Так мы приходим к выражению «По сравнению с позором смерть — ничто». Это относится и к Энн Кемпбелл, и к генералу, и любому другому, кто желал смерти ей или себе. Вот почему мне кажется, что это был человек, который знал ее и считал, что убийство — верный способ покончить с позором бесчестья как жертвы, так и своим собственным. Кент — человек крутой, службист — вписывается в эту версию.
Я сообразил, что и сам думал об этом, правда, под несколько иным углом зрения. Но главное, мы с Синтией составили психологический портрет убийцы, который близко напоминал Кента. Человек задним умом крепок.
— Кент значит Кент... — проговорил я.
— А вот и он. Легок на помине.
В бар вошел полковник Кент. Многие сидящие в зале посмотрели на него. Любой начальник полиции в воинской части привлекает к себе внимание. Одни смотрят на него с уважением, другие бросают косые взгляды. Но здесь, в Хадли, где произошло сенсационное убийство, он в одночасье стал знаменитостью.
Кент подошел к нам. Мы встали. С глазу на глаз я мог послать его куда подальше, но на людях приходится держаться по уставу.
Кент сел, мы тоже. Подошла официантка, он заказал нам еще по порции, себе же велел принести джин с тоником.
— Я плачу, — оборвал он.
Мы поболтали о том о сем — жара, бессонные ночи, у людей сдают нервы. Ни слова об убийстве. Но Кент, как профессионал, понимал, что выпить его пригласили неспроста. Чувствовал, что ставят мышеловку.
— После похорон вы еще останетесь ненадолго, чтобы ввести фэбээровцев в курс дела? — неожиданно спросил он.