Кристофер Эйтс - Черный мел
Тебе легко говорить, Джолион, ты ведь победил. Тебе больше нечего бояться. И потом, раньше мне казалось — у них заправляет Длинный. Почему Коротышка?
Ладно, пошли, говорю я, помогая Чаду встать. Если не забыл, мы собрались на прогулку в медицинских целях. Давай больше не будем говорить об Игре.
Мы идем молча, пока не доходим до конца квартала и не переходим дорогу.
Обойдем вокруг парка, предлагает Чад.
Под деревьями у входа в парк царит мрак. Над головой собрались облака, грозовые тучи, воздух давит.
Нет, говорю я, пойдем дальше по Седьмой. Чад усмехается: значит, ты женился на американке.
Хуже того, отвечаю, я настоящий американский гражданин. Уже четыре года, получил гражданство перед самым разводом.
Значит, ты и тут меня побил, говорит Чад. Я получил британское гражданство всего три года назад. Он прикусывает губу и цокает языком. Посмотрите на нас! Ты американец, а я теперь британец. Мы с тобой почти поменялись местами.
Мы идем дальше и вспоминаем старые времена. День нашего знакомства, мои натруженные руки. Мое предположение, что его назвали в честь «занюханной страны третьего мира». И его ответ: мое имя напоминает певицу кантри в замшевой куртке с бахромой, с огромными буферами.
«Буфера-ами», — говорю я, передразнивая произношение Чада.
Десять лет живешь в этой стране, а американский выговор изображать так и не научился, шутит он.
Мне на нос падает капля дождя, спустя несколько секунд нас накрывает первый порыв ливня, внезапный, как будто кто-то выплеснул на нас ведро воды с крыши небоскреба. Мы переглядываемся, косимся на деревья в парке. Убежище! Бежим к старому раскидистому вязу. Он недалеко, но, пока мы бежим, успеваем промокнуть насквозь. Я прислоняюсь к стволу, и мы оба начинаем хохотать. Мы смеемся вместе, как бывало раньше, до возникновения другой формы нашей жизни.
Потом Чад кладет руку мне на плечи и, задрав голову, любуется укрывшей нас листвой. Ты только посмотри, какой он огромный и кривой старикан, говорит он.
Венки сухих цветов свисают со ствола. Чад с нежностью хлопает меня рукой по затылку и отворачивается. Он ведет пальцем по коре и обходит дерево кругом. Я сажусь на четвереньки, прижимаюсь к дуплу, как будто пытаюсь влезть в него. Стираю с лица дождевую воду. Приятно радоваться и мокнуть по-настоящему… Прислоняюсь к коре затылком и закрываю глаза.
Я помогу тебе, Чад! — кричу я. Что бы тебе ни пришлось для них сделать, если тебе вообще что-то придется делать, я хочу тебе помочь. Пожалуйста, обещай, что позволишь тебе помочь.
Чад не отвечает. Я открываю глаза, но не вижу его. Встаю, обхожу вокруг дерева, веду по коре пальцем. Он ушел. Дождь усиливается, передо мной как будто сплошная пелена, занавески из бусин… Чада нигде не видно.
LXXVI(i).Я смотрю на часы, жду, когда часовая стрелка переползет с четырех на пять. И набираю номер.
Она рассыпается в благодарностях. Прежде чем я успеваю задать ей вопрос, она разражается слезами.
Когда вы с ним виделись? — спрашиваю я.
Несколько дней назад, говорит мать Чада.
Где? — уточняю я. Вы приезжали на Манхэттен?
Нет, отвечает она, мы встретились в ресторанчике «Джонни Рокетс» в торговом центре возле Олбани. Несколько часов побыли вместе. Потом он сказал, что должен вернуться в город, его ждут какие-то важные дела. Вы не видели его после возвращения?
Нет, но, наверное, скоро увижу, отвечаю я.
Мы еще немного говорим. Она рассказывает, что испекла сыну печенье с шоколадной крошкой — он и раньше его любил и вкус у него нисколько не изменился… Я извиняюсь, говорю: мне пора. Мы прощаемся, мать Чада еще раз благодарит меня. И я нажимаю отбой.
Дэ смотрит на меня, надежда, вспыхнувшая было у нее на лице, постепенно исчезает. Я качаю головой. Он ездил повидаться с ней в район Олбани, говорю я. А потом сказал, что возвращается сюда.
Похоже, говорит Дэ, ему просто хочется какое-то время побыть одному.
Может быть, соглашаюсь я.
Но ведь ты так не думаешь, верно, Джолион?
Не знаю, Дэ. Все зависит от того, верит он им или нет…
Чад им верит, можешь не сомневаться, говорит Дэ.
Ты видела те письма, о которых он говорил?
Он показывал мне некоторые из них. И признался, что все происходящее, вполне возможно, просто нелепость, чья-то садистская игра.
Ну а ты-то что об этом думаешь, Дэ?
Откуда мне знать, Джолион? Все свои знания о мире я почерпнула из книг. Хорошие люди иногда поступают хорошо, а иногда плохо, плохие люди поступают еще хуже. Чего же больше? Мой муж их очень боялся, и больше я ничего не знаю.
И что ты теперь будешь делать? — спрашиваю я.
Буду ждать его.
А если он не вернется?
Я найду его. Буду искать… искать не переставая. Дэ берет подушку с моего дивана и прижимает ее к животу. А ты, Джолион? Чем займешься ты?
Брошу пить, отвечаю я. Перестану принимать таблетки. И начну работать.
И все? Так просто?
Нет, наверное, отвечаю я.
Мне кажется, подходящий момент настал. В углу комнаты белая простыня, ею я накрыл свой сюрприз.
Дэ ни о чем не спрашивает, но с любопытством наблюдает за мной. Я опускаюсь на колени, ощупью ищу вилку, втыкаю ее в розетку…
Сквозь простыню тускло мерцают огоньки. Я встаю и театральным жестом сдираю простыню. И вот она — четырехфутовая искусственная рождественская елка, обмотанная зелеными гирляндами, горят красные лампочки.
Светляки улетели, говорю я Дэ.
Она шмыгает носом. Непонятно, плачет она или смеется над моей глупой игрой.
Смотри, говорю я, под елкой есть для тебя подарок.
Что это, Джолион? Напоминание о лжи, которую я наговорила тебе в парке?
Я утешаю ее. Нет-нет, ну что ты. Я прекрасно понимаю, что ты делала и зачем. Здесь подарок для тебя. Открой его.
Я нарочно обернул подарок несколькими слоями пузырчатой пленки, чтобы невозможно было догадаться, что внутри.
Дэ сдирает подарочную бумагу, разматывает слои пузырчатой упаковки. И вот она — большая книга, толстая, как свадебный альбом, в переплете из красной искусственной кожи.
Она зажмуривается от изумления. Ей нужно открыть книгу и убедиться окончательно — внутри ее слова.
Ах, Джолион! — восклицает она, бросаясь мне на шею и заливаясь слезами.
Я крепко обнимаю Дэ, глажу ее по спине.
Но как ты ее нашел? — спрашивает она.
Не важно, отвечаю я. Ни о чем не беспокойся, Дэ.
Но я боюсь, Джолион.
Нет-нет-нет, говорю я. Все будет хорошо, Дэ. Обещаю.
LXXVI(ii).Что я должен был ей сказать? Вы думаете, я должен был сказать Дэ правду? По-моему, своего мужа она больше не увидит… А надо ли было сказать ей правду о Марке? Или признаться: два дня назад, вернувшись с прогулки, я нашел за дверью небольшой пакет. На нем не было ни адреса, ни почтового штемпеля. Только мое имя. Нужно ли было говорить, что я нашел в пакете двенадцать тысяч фунтов наличными и еще один запечатанный конверт? В конверте я обнаружил письмо, написанное зелеными чернилами:
«Дорогой Джолион!
Во-первых, примите наши самые сердечные поздравления! Прилагаем выигранные вами деньги. Разумеется, мы договаривались о десяти тысячах фунтов, но мы прикладываем еще две тысячи — ваш залог и залог Марка Катлера. Кстати, трагическое самоубийство молодого Марка бесконечно печалит „Общество Игры“. Если помните, мы договорились — залоги выбывших игроков добавляются в призовой фонд. А правила, как мы полагаем, есть правила. Если память нас не обманывает, Джолион, вы всегда придерживались такой позиции.
Остается последний вопрос. Еще одна тысяча фунтов — залог, внесенный Теодором Чадвиком Мейсоном, по-прежнему находится в руках „Общества Игры“. Мы просим вас хорошенько подумать. А вы знаете, где сейчас находится мистер Мейсон? Увы, наши с ним дела еще не кончены.
Джолион, желаем Вам будущих удач!
С наилучшими пожеланиями,
„О. И.“»Нет, хватит с меня правды и хватит с меня игры по чужим правилам. Я свободен.
Поэтому я обнимаю Дэ, только обнимаю, и все. Мы старые друзья, просто давно не виделись. Я слишком долго прятался от жизни. Теперь у меня есть деньги, их немного, но достаточно, чтобы начать все с начала.
Но, отпустив Дэ, я невольно задаюсь вопросом, сильно ли он любил ее? Любил ли Чад Дэ безгранично или постарался получить ее только потому, что, обладая ею, хотел одержать верх надо мной?
Благодарность
Раньше мне всегда казалось, что длинные и путаные изъявления благодарности в конце книги призваны продемонстрировать, сколько у автора друзей и какие они все замечательные. Потом я тоже написал книгу. И понял: столько людей оказали мне огромную помощь, и не сказать им всем «спасибо» будет непростительной грубостью. Итак, я выражаю огромную благодарность: моей жене Марджи Конклин — за все. Если бы не ее любовь, я не написал бы ни одной страницы;
