Кристина Старк - Гончие Лилит
Я стянула с себя мокрую одежду, надела сухую футболку и в позе эмбриона свернулась на диване.
Меня колотил озноб, страшно болела голова. Терпи, недолго осталось. Если Лилит по-прежнему хочет уничтожить меня, а Боунс с ней заодно – то времени у меня совсем немного. Они придут за мной вместе. Рука об руку. Она перережет мне горло, а он будет сидеть напротив, наблюдая и наигрывая на гитаре. Потом она наполнит два бокала теплой кровью и выпьет с ним на брудершафт. Потом они закидают мое тело кувшинками и займутся любовью на залитом кровью ковре. Она будет стонать так громко, что я услышу даже на том свете. А он будет делать все молча – потому что его рот будет занят. Его рот будет делать с ней то, что мне не снилось даже в самых откровенных снах…
На столике ожил домашний телефон и принялся трезвонить на всю квартиру.
– Ты уже дома? – спросил Терри, едва я сняла трубку.
– Да, дома, – машинально пробормотала я. «Дома?» – изумилась я, проваливаясь в сон.
* * *Ночью начался жар. Кожа была ледяной, как у утопленника, но изнутри меня сжигал огонь. Голову наполнили кошмарные видения: Боунс расстегивает пуговицы на платье Лилит. Расстегивает и расстегивает, а они все не кончаются. «Остановись!» – умоляю я, но он меня не слышит. Он занят делом, которое полностью захватило его разум, до самого последнего нейрона. Наконец его терпение лопается, и он просто рвет ткань у нее на груди. Пуговицы летят во все стороны, как пули. «А как же я?» – снова и снова повторяю я. А потом дверь распахивается, и Боунс и Лилит взвиваются надо мной огромными летучими мышами. Вошедший открывает окно и выгоняет их прочь. Остаются только пуговицы на полу – алые, раскаленные. Они прожигают ковер, и древесина пола начинает тлеть.
«Ты вся горишь», – говорит мне Терри. Это он только что вошел и вспугнул Боунса и Лилит. Мои руки и правда объяты огнем. И ноги тоже, и живот. В животе больней всего…
«Закрой окно, я боюсь, что они вернутся за мной», – бормочу я.
«Вернутся кто?»
«Лилит и Сэм».
«Кто такой Сэм?»
«Я не знаю, кто он. И никто не знает, даже он сам. Знает только Лилит…»
«А кто такая Лилит?»
«Воплощение Сатаны».
«Я принесу жаропонижающее, ты бредишь».
Я приподнимаюсь на локте, Терри помогает мне сесть. В комнате темно, как в подземелье, но все равно замечаю, что он не сводит глаз со своей пижамы, в которую я вырядилась. Кладу в рот протянутые мне таблетки и запиваю их водой. Терри сидит рядом, в свитере и брюках – еще даже не переодевался.
– Иди в мою кровать.
– Услышь я это год назад, умерла бы от счастья. Терри молчит. Ему нечего сказать. Вздыхает, забирает у меня стакан.
– Почему ты не захотел быть со мной тогда? Почему? Все могло бы сложиться иначе…
– Причин несколько, – отвечает он. – Первая: я был идиотом. Вторая: я был придурком. Третья: я был скотиной…
Слабо улыбаюсь и снова ложусь, натягивая до подбородка колючий плед.
– Впечатляет. Но я все равно тебя не прощу. А тебе лучше не быть таким мягким и пушистым. Я увидела твое истинное лицо, в той комнате с гончей. Мне кажется, я вообще не умею прощать. Все умеют, а я – нет. Даже самые мелкие проступки, не говоря о больших, – я помню их так же ясно, как свое имя. Не прощу свою мать, которая бросила меня одну, решив умереть от жалости к себе. Я в курсе, что клиническая депрессия – это серьезно. Но обо мне она хоть на секунду подумала? Каково мне будет в семнадцать лет работать на износ, чтобы оплачивать счета, поставив крест на колледже и на всем остальном… Не прощу врача, который даже не попытался переубедить меня, когда я пришла к нему прервать беременность… Не прощу тебя. Ты растоптал меня, уничтожил… Не прощу Саймона, даже сейчас, после его смерти. Он был ее руками, ее ушами и глазами. И наверняка подсыпал мне наркотики перед встречей с Боунсом в парке. Чтоб я не провалила важное задание! Теперь я знаю, почему у меня в крови нашли настоящий коктейль. Я пила у него чай, пока Саймон рассказывал мне сказочки… И не прощу Боунса. Кем бы он ни был и как бы сильно меня ни терзали воспоминания. Я уверена, что он придет однажды. Неоконченные дела тяготят душу, а она у него и так тяжела, как камень. Он придет и попытается мне все объяснить. Запоет старую песню про внутренних демонов, которым невозможно противостоять. Но знаешь что? Я рассмеюсь ему в лицо. Нет никаких внутренних демонов. Или демонов ада. Ад пуст. Все демоны ходят по земле и называются людьми.
Втягиваю в себя воздух, всхлипываю, зажимаю рот. Терри находит мою ладонь и крепко ее сжимает. А у меня нет сил убрать руку.
– Иди в кровать, а я посплю здесь, – наконец говорит он.
– А знаешь, кого еще я не прощу? Кого ненавижу сильнее вас всех, вместе взятых?
– Скай, это все температура. Завтра…
– Себя. Ненавижу за то, что не способна защитить ни себя, ни самое дорогое, что у меня есть. Было…
Поворачиваюсь на бок и закрываю лицо ладонями. Терри просовывает руки под меня и поднимает в воздух. Он относит меня в спальню и укладывает в кровать. Лежу неподвижно, как статуя, уткнувшись лицом в подушку.
– Терри, если бы не ты, я бы сегодня вернулась в свою квартиру и прыгнула с крыши.
– Даже слушать не хочу.
– У меня плохая наследственность. Внутри – та же программа, что и у моей матери. А ее программа накопила кучу ошибок и полетела…
– Ты не компьютер. И мать – это не все. В тебе еще как минимум половина генов твоего отца.
– Хочешь знать, кем был мой отец? Сумасшедшим виолончелистом, пациентом психушки. Моя мать работала там медсестрой, и он ее изнасиловал… Она скрывала это всю жизнь, но осмелилась написать в предсмертной записке. Музыка свела его с ума. Вот почему я боюсь ее. Бегу от нее повсюду, но она меня преследует. Воздействует на меня так странно, так страшно. Грустная песня может выбить меня из колеи на пару дней. Это как болезнь. Как разрезающий тебя скальпель… Вот кто передал мне все это богатство – сумасшедший виолончелист. Я пытаюсь убежать от судьбы, но разве убежишь от собственных генов? Психопат и самоубийца – вот какая у меня наследственность, Терри. Ты все еще хочешь, чтобы я спала в твоей кровати?
– Ты рассказывала кому-нибудь обо всем этом?
– Нет.
– Тогда я рад, что стал первым. И да, я хочу, чтобы ты спала в моей кровати.
Он выходит из спальни и прикрывает за собой дверь, но последняя сказанная им фраза продолжает звучать в моей голове и звучит красиво, честно. Так же красиво, как тишина.
Глава 25
Я провалялась в бреду три дня или около того. Иногда приходила в себя и тогда мечтала заснуть опять – только бы бремя мыслей не наваливалось снова. Но, когда спала, я снова и снова слышала треск ткани и видела разлетающиеся во все стороны пуговицы. Раскаленные, как брызги лавы. Прожигающие черные дыры в полу и на моей одежде.
Терри целыми днями пропадал на работе. Возвращался он поздно ночью, и, если я в это время бодрствовала, мы пили декаф и говорили. О вещах, которые напоминали мне, что жизнь продолжается: о его битвах в королевстве скальпелей и игл, о приближающемся Хэллоуине, о планах на рождественские праздники, о новом ресторане в Темпл-Бар[44], где каждый вечер девушки играют на саксофонах…
– Ты изменилась, – однажды сказал Терри, когда я подогревала нам пиццу в микроволновке.
– Зрелище не ахти, да? – пробормотала я.
– Я не о внешности. Ты так интересно обо всем рассказываешь. И у тебя есть свое мнение, которое ты готова отстаивать. Ты стала независимой, взрослой… Совсем другой.
– А еще я стала трезвой, циничной и злобной. И на мне наросла чешуя.
«И рога», – добавила я мысленно.
– Не думаю. Ты все то же небо – голубое и яркое. Только затянутое тучами. Но подует ветер – и тучи рассеются…
Хирург-романтик – это что-то новенькое. Разве им всем не полагается быть прожженными циниками? Я достала из микроволновки пиццу, разрезала ее на порционные куски и уселась за стол. Терри открыл пару бутылок Smithwick's[45] и сел напротив. Алкоголь не помогает решать проблемы, но ведь воздержание от него – тоже.
– За небо, – сказал Терри, прикасаясь горлышком своей бутылки к горлышку моей. – Голубое и яркое.
– И за атланта, подставившего ему плечо, – ответила я, разглядывая кружочки оливок на расплавленном сыре.
Терри улыбнулся, и я вернула ему улыбку.
«Ты не должна находиться здесь», – твердила я себе каждый божий день. Но потом у меня всегда возникал вопрос: «Не должна КОМУ?» Разве кто-то расстроится, если узнает, что я сплю в кровати Терри? Разве кому-то есть дело до того, где и как я погибаю? Разве «должна» или «не должна» не просто слова, не имеющие ничего общего с жизнью?..
Если нахождение в этой квартире убережет меня от суицидальных мыслей, то я останусь здесь. Если присутствие Терри избавит меня от одиночества, то я останусь здесь. Если страх, что Боунс и Лилит найдут меня и убьют, будет не так навязчив, то я останусь здесь. Все, что я должна, – это не доставлять ему хлопот. Единственному человеку, который не остался равнодушным, глядя на то убожество, каким я стала.
