Измайлов Андрей - Белый ферзь
Он светски кивнул дамочкам (почти знакомы!), присел на венский стул в «австрийском зале». Персонал вышколен – молчалив, приветлив, воспитан. А кофе-то, кофе! По-венски? По-венски. Однако! Это – кофе! Тот, кто утром кофе пьет, никогда не устает. Это – кофе.
Пока он смаковал (времени пока в достатке), дамочка лицом к нему что-то проговорила неслышно – дамочке спиной к нему. Обе хихикнули.
Колчин не умел читать по губам, но почуял – о нем, хотя дамочка не глядела в его сторону, а вторая не обернулась после неслышной реплики.
Он расплатился. Вышел на этаж к лифтам.
Тут же дамочки снялись со своих мест. Присоединились – в ожидании. Лифт. Биополе у них было сильное и однозначное. Особенно ощущаемое в тесноте лифта.
– На седьмой… – оповестил Колчин.
Кивнули, мол, нажимайте-нажимайте.
Нажал.
Приехали. Выпорхнули вслед за ним. Одна принялась рыться в сумочке, якобы в поисках ключа. Вторая якобы раздраженно пыхтела: вечно ты так!..
Колчин открыл свой номер. Зашел. Заперся. Даже не шагнул из коридора в комнату. Дальнейшее настолько предсказуемо, что он даже от двери не стал отворачиваться – все равно сейчас открывать.
Ну, конечно! Робкий стук.
Открыл. Дамочки мялись у порога. То есть мяться мялись, но застенчивость мешалась с зазывностью:
– Знаете, ключ не найти. Посидим у вас? – логика здесь не при чем: мол, ключ не найти, так спуститесь к портье, мол, все понимаю и сочувствую, но почему «посидим у вас»? Ключ от этого, что ли, найдётся?!
И той и другой стороне все ясно-понятно. И дело лишь за тем, насколько не возражает другая сторона, согласна ли с позитивным предложением той стороны.
Сю – отдых, праздник, развод.
Полчаса времени.
Еще двести баксов – на ветер? (Ибо отнюдь не воспылали внезапно дамочки к полузнакомцу внезапным чувством. Не за так. Просто отдыхают остальные, а тут – бодр-свеж и при деньгах, как ими вчера замечено).
Супружеская верность? Один из поводов для выдворения жены из дома, один из Ци-Чу, это ревность – с пояснением: жена препятствует и дерзит, когда муж хочет взять новых наложниц. Широко жилось китайским мужьям!
«А как вы решаете проблему с… интердевочками? – Очень просто! В упор не видим. Каждый проживающий волен проживать по своему разумению, по своим привычкам».
М-мда, так вот! Колчин волен проживать по своему разумению, по своим привычкам.
– Какси колме какси… – дружелюбно напомнил он.
– То есть?
– Двести тридцать второй… – дружелюбно перевел он. – Вам, девочки, пятью этажами ниже.
– Импотент, что ли?! – моментально схамила одна.
– Просто гомик! – моментально подхватила вторая.
Обе они обменялись версиями друг с другом, вроде бы и нет тут Колчина в дверях.
Колчин закрыл дверь, повернул ключ. Еще из коридора просочилось: «Может, онанист? – Да нет, жлоб!».
Он набрал номер портье:
– Добрый день. Проследите, пожалуйста, чтобы меня не беспокоили… Нет, я в том смысле, что по этажам у вас шляются две особы… Нет, насколько мне известно, из двести тридцать второго… Да. Да, спасибо.
Он не импотент, не гомик, не онанист, не жлоб. Но не надо навязывать ему даже то, от чего бы он, в общем-то, и не отказался. Только – окончательный выбор Колчин оставляет за собой, он решает, но не за него!
Первым делом, первым делом…
Он еще набрал номер телефона, который вчера запомнил-снял у сиделки на Скобелевском.
– Диспетчер слушает.
– Я по поводу одной из ваших подопечных. Скажите, у вас остаются данные о работниках, которые уволились?
– Мы таких справок не даем.
– Даже если у ваших подопечных возникают претензии к уволенным? Обнаружение пропажи вещей, денег, драгоценностей.
– У нас такое невозможно.
– Ну, а если? Вы можете найти тех, кто уволился?
– Назовитесь, пожалуйста. Оставьте номер, по которому вы находитесь. Мы перезвоним.
– Слушайте! Я с вами не в игрушки играю! И не про ваших клиентов спрашиваю, а про тех, кто уволился! – он подпустил праведного гнева. Он не про одиноких-пожилых выпытывает, у него претензии к обслуживающему персоналу, ныне уволенному, но ранее нанятому вот этой самой конторой типа Милосердия. И не он должен отчитываться, а – перед ним!
– А что пропало? Вещи? Или деньги? – отступил на попятную диспетчер.
– … Ну так что? Сведения об уволенных сиделках у вас сохраняются? – предварительной паузой дал понять Колчин, что не намерен обсуждать подробности претензии с диспетчером. Сами разберемся – вы только на вопрос отвечайте, не юлите.
– Знаете… я не знаю. Я – только диспетчер. Подойдите к нам с трех до семи. Сегодня. Или завтра с десяти до часу. Начальство вас примет. Фамилию только назовите нашей подопечной, чтобы мы могли по картотеке посмотреть.
– Спасибо. Всего хорошего.
На вопрос ему не ответили. То ли честь мундира- халата берегли. То ли следовали строгим инструкциям: спрос в нашем деле дорого стоит. То ли осторожничали на всякий случай – времена-то какие!
Нахрапом не удалось. Отложим на потом. Не исключено, придется наведаться в контору лично, представиться, изложить суть, вуалируя первопричину визита: начхать Колчину на Ревмиру Аркадьевну, а вот не помнит ли прежняя сиделка того дня, когда к Ревмире Аркадьевне дочь приехала? о чем говорили? долго ли? настроение? как скоро расстались?.. Впрочем, не факт, что сведения о прежних сиделках будут ему оглашены. Вам что, товарищ? По адресу, ли вы обратились, товарищ?
Однако задачки надо решать не по мере поступления, а по принципу первостепенности.
Задачка с прежней сиделкой Ревмиры Аркадьевны превратилась в третьестепенную, когда всплыла Мыльникова с явочной квартирой для Инны, когда всплыл Лозовских Святослав Михайлович с крепкими завязками на Публичку, пусть сам и в ИВАНе. А он, Лозовских, в ИВАНе? Именно сегодня, именно сейчас? Пора, молодой человек, пора на работу!
– Святослав Михайлович? Я от Инны. Колчиной. Из Москвы. Я от нее кое-что привез… Не могли бы вы посмотреть взглядом профессионала?
– Простите, с кем я разговариваю?
– Это ее муж. Я сейчас в Петербурге на несколько дней. Где бы нам встретиться?
– Я сейчас выезжаю на работу. В институт. Знаете, где это? На Дворцовой наб…
– Знаю-знаю. Мне Инна объясняла.
– Через минут сорок буду ждать вас у входа. Вы в чем будете?
– Я буду… в машине… – Колчин непроизвольно усмехнулся. – «Девятка»…
– Я в машинах не разбираюсь, – со сварливой горечью сообщил Лозовских, мол, некоторые на собственных авто разъезжают, а мы, грешные, предпочитаем пешочком-пешочком.
– Мы узнаем друг друга, Святослав Михайлович, – располагающе посулил Колчин. – Значит, сорок минут?
– Плюс-минус…
– Разумеется! – охотно согласился Колчин.
– Да! Простите… Вы мне сегодня не… Не вы мне звонили сегодня?
– Когда? – как бы расплошно переспросил Колчин.
– Час назад?
– Н-нет, не я.
– Минут тридцать назад?
– Да нет же. Вообще первый раз вам звоню… – почел за благо Колчин не признаться. Тон-то он сменил с профессорско-недоуменного на априорно-приятельский – слышал о вас только хорошее, не сомневаюсь, что и вы обо мне то же… и вот я здесь, от Инны…
– Странно! – глубокомысленно изрек Лозовских.
– Э-э, что?
– Нет-нет. Так… Значит, сорок минут! – не дано тебе, сэнсей-дундук, проникнуть в глубины размышлизмов старшего научного сотрудника.
(Во-во! А тебе, пацанчик с ученой степенью, не дано предугадать, как слово отзовется. Слово: от Инны…).
Колчин не солгал. Колчин сказал правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Но только ОДНУ правду: да, он, Колчин, – от Инны. Разве не так? Да, он кое-что привез от нее – шаолиньскую-монастырскую доску (он привез ее Инне в подарок из Токио, значит, теперь древний Йнь-Ян – как бы от НЕЕ). И хорошо бы – настоящий специалист посмотрел, оценил. Колчину и в Публичке так сказали: это лучше не к нам, это лучше – в ИВАН. Кто в ИВАНе? Ну тк!
Симптоматично – Лозовских, боязливо осведомившись «с кем я разговариваю?», мгновенно приободрился после «это ее муж». Никаких рефлексий: чем могу быть полезен? – с интонацией: а я-то при чем?! Никаких покаянно-извинительных интонаций: давно ждал вашего звонка, сейчас вам все объясню! Наоборот! Если б метафора овеществилась, то Колчин услышал бы в трубке гулкий продолжительный грохот – гора с плеч Лозовских свалилась после того, как Колчин сказал: «Я от Инны». Лозовских даже не задал ритуальных вопросов: как она? а вы без нее? а почему? И отнюдь не по причине нависания над телефоном ревнивой-угрюмой Даши, реагирующей на Инну Колчину… неадекватно (беда всех умствующих и прекраснодушных интеллигентов – откровения при ныне любимых женщинах о бывших, но присных любимых женщинах… ты же понимаешь? понимает, но не принимает! я ль на свете всех умнее, всех румяней и белее?! не я?! а кто?! где-то здесь у меня гостинец-яблочко завалялся?). Нет, не по причине Даши воздержался от вопросов Лозовских. Гора с плеч свалилась, эхо затихает, отдельные камешки еще сыплются с шуршанием – и замри! Не колебай зыбкое равновесие в природе громким голосом или (иначе) лобовым вопросом. А то сотрясешь почву под ногами – и следующая гора свалится уже не с плеч, но на голову и погребет под собой.
