Деннис Лихэйн - Мистик-ривер
Молданадо прижался носом к смотровому стеклу, глядя на пятерых мужчин, выстроенных для обозрения в линейку.
– Так мне ничего не разглядеть. Нельзя ли им податься немного влево?
Уайти щелкнул выключателем на пульте перед собой и сказал в микрофон:
– Всем испытуемым повернуться влево.
Пятеро мужчин повиновались.
Молданадо оперся ладонями о стекло и прищурил глаза.
– Второй. Это мог быть он. Может он выступить вперед?
– Второй номер? – переспросил Шон.
Молданадо оглянулся на него и кивнул.
Вторым номером в линейке был наркоделец Скотт Пейснер, обычно работавший в графстве Норфолк.
– Второй номер, – со вздохом распорядился Уайти, – два шага вперед.
Скотт Пейснер был мал ростом, бородат и толстоват; на лбу его были залысины – видимо, облысение шло быстро. На Дейва Бойла он смахивал не больше, чем Уайти. Второй повернулся анфас, подошел к стеклу, и Молданадо сказал:
– Да, да. Вот этого парня я видел!
– Вы уверены?
– На девяносто пять процентов, – сказал Молданадо. – Знаете, было темно, а парковочная площадка не освещена. А потом, ведь я был под мухой. Но все равно я почти уверен, что это он.
– В показаниях бороду вы не упомянули, – заметил Шон.
– Нет, но вот теперь я думаю... да, борода была... может быть.
– А кто-нибудь еще в линейке не похож на того парня? – спросил Уайти.
– Да вовсе нет, – сказал Молданадо. – Даже близко ничего похожего. А кто они – тоже полицейские?
Уайти склонился к пульту и шепнул:
– Черт меня дернул затевать все это!
Молданадо перевел взгляд на Шона:
– Что? Что?
Шон пропустил его в дверь.
– Спасибо, что пришли, мистер Молданадо. Мы свяжемся с вами.
– Но я все сделал как надо? Я помог?
– Конечно, – сказал Уайти. – Вам будет выдан почетный значок.
Шон улыбнулся Молданадо, кивнул и захлопнул за ним дверь, едва тот ступил за порог.
– Свидетеля нет, – сказал Шон.
– Да уж.
– Свидетельство о машине судом принято не будет.
– Мне это известно.
Шон смотрел, как Дейв рукой прикрывает глаза от солнца и щурится. Выглядел он так, словно не спал месяц.
– Хватит, сержант.
Отвернувшись от своего микрофона, Уайти поглядел на него. Он тоже теперь выглядел утомленным, белки глаз его были красны.
– К черту, – сказал он. – Отпустите его на все четыре стороны.
24
Племя отверженных
Селеста сидела у окна в кафетерии «Нейт и Нэнси» на Бакинхем-авеню напротив дома Джимми Маркуса и увидела, как Джимми и Вэл, оставив машину в полуквартале дальше по улице, направились к дому.
Если она собирается это сделать, действительно сделать, ей сейчас надо встать со стула и подойти к ним. Она встала на дрожащих ногах, сильно ушибив руку о край стола. Поглядела на ушиб. Рука тоже дрожала, кожу у большого пальца саднило. Она поднесла руку к губам, потом направилась к двери. Она все еще не была уверена, что сможет это сделать, выговорить слова, заготовленные утром в мотеле. Она решила рассказать Джимми только то, что знает – подробности поведения Дейва, начиная с воскресного утра, без всяких выводов и предположений. К выводам пусть приходит сам. Без измазанной кровью одежды, в которой Дейв заявился домой в ту ночь, обращаться в полицию бессмысленно. Так говорила она себе. Говорила, потому что сомневалась, что полиция сможет ее защитить. Все равно ей придется жить здесь, по соседству, а единственное, что может защитить от опасного соседства, – это сами соседи. И если она расскажет все Джимми, то не только он сам, но также и Сэвиджи смогут окружить ее как бы крепостным рвом, который Дейв не осмелится штурмовать. Она оказалась в дверях, когда Джимми и Вэл уже подошли к ступенькам переднего крыльца. Она замахала саднящей рукой и выбежала на улицу, зовя Джимми, понимая, что выглядит как помешанная: волосы растрепаны, глаза вспухли, зрачки расширены от страха.
– Эй, Джимми, Вэл!
Они оглянулись, стоя уже на нижней ступеньке, и увидели ее. По лицу Джимми скользнула легкая озадаченная улыбка, и она в который раз подумала, как чудесно он улыбается милой открытой улыбкой и что улыбка его ясная, ненатянутая и искренняя. Она словно говорит: «Я твой друг, Селеста. Чем мне помочь тебе?»
Она ступила к ним на тротуар, и Вэл чмокнул ее в щеку:
– Привет, кузиночка!
– Привет, Вэл.
Джимми тоже коснулся ее губами, и этот поцелуй, насквозь пронзив ее плоть, дрожал теперь где-то в глубине горла.
Он сказал:
– Аннабет утром искала тебя. Не смогла тебя застать нигде – ни дома, ни на работе.
Селеста кивнула:
– Я была в... – Она отвела взгляд от замершего в заинтересованном ожидании Вэла, не спускавшего с нее глаз. – Джимми, могу я секундочку с тобой поговорить?
– Конечно, – сказал Джимми, опять улыбнувшись все той же озадаченной улыбкой. Он повернулся к Вэлу: – Попозже об этом поговорим, ладно?
– Конечно. До скорого, кузиночка!
– Спасибо, Вэл.
Вэл пошел в дом, а Джимми, сев на третью ступеньку, посторонился, освобождая Селесте место рядом с собой.
Она сидела, укладывая поудобнее на коленях больную руку, стараясь подобрать слова. Джимми посмотрел на нее, подождал, а потом, видно, понял ее состояние, что что-то мешает ей начать разговор.
Как бы невзначай он сказал:
– Знаешь, что я тут на днях вспоминал?
Селеста покачала головой.
– Было это возле старой эстакады над Сидней-стрит. Помнишь, как мы взбирались туда, глядели кино, которое шло в парке, покуривали в свое удовольствие?
Селеста улыбнулась:
– Ты тогда ухаживал за...
– О, не вспоминай!
– Джессикой Латцен. И она ходила с нами – она, ее буйный кавалер и я с Утёнком Купером.
– Утятей, – сказал Джимми. – Хотел бы я знать, что с ним стало.
– Я слышала, что он был в морской пехоте, подцепил какую-то чудную болезнь кожи и теперь живет в Калифорнии.
– Ага. – Джимми вздернул подбородок, обратясь взглядом на полжизни вспять, и Селеста поймала себя на том, что тоже вернулась назад и представила себе Джимми, когда он был на восемнадцать лет моложе, с волосами немного посветлее, а нравом куда как отчаяннее. Джимми из тех мальчишек, что в грозу карабкаются на телеграфные столбы, а внизу девчонки обмирают от восторга и страха за них. И при этом в самые буйные его периоды был в нем некий покой, тяга к самосозерцанию, и даже в детстве было понятно, что он вдумчив и заботится обо всем, кроме собственной шкуры.
Повернувшись к ней, он тыльной стороной руки легонько пошлепал ее по коленке:
– Ну, что стряслось, девочка? Выглядишь ты... э-э...
– Ты можешь это сказать.
– Что? Нет, выглядишь ты просто немного усталой, а так ничего. – Он оперся спиной о следующую ступеньку и вздохнул. – Черт, я думаю, все мы устали, ведь правда?
– Я ночевала в мотеле. С Майклом.
– Так. – Взгляд Джимми был устремлен вперед, вдаль.
– Не знаю, Джим, но кажется, я к нему больше не вернусь.
Она заметила, как он переменился в лице, сжал зубы, и внезапно ей показалось, что Джимми известно, о чем она собирается с ним говорить.
– Ты бросила Дейва. – Голос его был тусклым, он по-прежнему разглядывал улицу.
– Да. Он вел себя так... В последнее время он вел себя ненормально. Он стал другим. Он начинает меня пугать.
Теперь Джимми повернулся к ней, и улыбка его была как лед, так что ей даже захотелось смахнуть ее рукой. А в глазах его было что-то от мальчишки, который в дождь лезет на телеграфные столбы.
– Почему бы тебе не рассказать все по порядку? – сказал он. – С того момента, когда Дейв стал вести себя по-другому.
Она спросила:
– Ты что-то знаешь, Джимми?
– Знаю?
– Ты что-то знаешь. Ты не удивился.
Кошмарная улыбка сошла с его лица. Джимми сгорбился, подавшись вперед, и сцепил на коленях руки.
– Я знаю, что утром его забрали в полицию. Знаю, что у него иностранная машина с вмятиной на переднем крыле над дверцей со стороны, противоположной водительской. Знаю, что он объяснил мне, как повредил руку, а полиции объяснил это иначе. И знаю, что он видел Кейти в ту ее последнюю ночь, но не рассказал мне об этом до тех пор, пока его не допросили в полиции. – Он расцепил руки, вытянул пальцы. – Не знаю, что все это значит, но это начинает меня удивлять. Да.
Селесту на мгновение затопила волна жалости к мужу, когда она представила себе, как его допрашивают в полиции и, может быть, он в наручниках и прикован к столу, а в бледное лицо его направляют резкий свет лампы. И тут же вспомнилось, как он накануне вечером перед уходом сунул голову обратно в дверь, как искоса посмотрел на нее пристальным, безумным взглядом, и страх превозмог жалость.
Она глубоко вздохнула – сделала вдох, потом выдох.
– В воскресенье Дейв вернулся в три утра весь измазанный чьей-то чужой кровью.
Выговорилось наконец. Слова вырвались из ее рта и полетели. Сгустившись, они образовали стену перед ней и Джимми, потом над этой стеной вырос потолок, а за ним выросла другая стена, и внезапно они очутились в тесном замкнутом пространстве, в клетушке, возникшей из-за одной-единственной сказанной фразы. Уличный шум замер, ветер стих, и единственное, что осталось, – это запах одеколона Джимми и майское солнце, припекающее каменные ступени возле их ног.