Катерина Кириченко - Отстегните ремни
Уже тогда подававшая надежды будущий профессор психологии Селиверстова прокомментировала мне произошедшее так: пока мы говорим — мы люди. А людей нельзя бить по морде и насиловать, так как оба эти действия относятся почти к животным инстинктам. Другими словами, пока мы говорим — мы всегда будем целы. Но вот если замолчать на минутку, то из людей мы превращаемся в абстрактные существа, наделенные ярко выраженными половыми признаками, и тогда по отношению к нам может быть применено поведение физиологическое, то бишь — животное, и вот тут можно и по морде схлопотать, и вообще быть принужденным к нежелательным действиям.
Опыт тот я усвоила навсегда и много раз в жизни удачно применяла, например, к собакам. Однажды, помню, бросился на меня дикий и, кажется, бешеный пес. Прыгая вокруг меня, он жутко рычал и скалился, разбрызгивая слюну, но пока я представляла собой человека, а именно — беспрерывно говорила псу что-то властным голосом, он, и это было очевидно, не мог меня укусить. Если же я на секунду замолкала, псина моментально зверела и пыталась хватануть меня зубами. Так, беспрерывно разговаривая, я дождалась спасения: минут через пятнадцать пьяный сторож близлежащей автостоянки вышел за угол по малой нужде и забрал принадлежавшего стоянке пса, а я в очередной раз сделала вывод о великой силе произнесенного слова.
Вспомнив все это, я подняла глаза на казавшегося мне более добродушно настроенного Коляна и посоветовала:
— Заводи чуть-чуть левее.
Колян чуть сдвинул руку с кием:
— Так?
Последовал удар, успешно загнавший в лузу шар.
— Играешь, что ли, хорошо? — спросил Колян, не отрывая глаз от кончика кия и прилаживаясь к очередному шару.
— Нет. Играю так себе. Рука неточная, но глазомер зато отличный. Опять чуть левее заводи.
Я подошла к столу и уперлась руками в полированный край. Шар снова вошел прямо в лузу. Колян стал перемещаться к следующему шару.
Кажется, мой метод опять работал?! Приободренная успехом, я начала вновь болтать без умолку обо всем, что приходило в голову: сначала на бильярдную тему, а потом, исчерпав ее, перешла к рассказам об Амстердаме, как тут все это время молчавший Рустам перебил меня:
— Харе выделываться, иностранка. Я всю ночь не спал, мне надоело. Давай говори, где ребеночек, и я спать пойду уже.
Я судорожно сглотнула. Было ясно, что дай я сейчас адрес Даши, мужики немедленно поедут на Староконюшенный и еще неизвестно как поступят с оставшейся там Светланой. Дашка, очутившись в руках Саши, будет использована против Макса. А я, после того, как Вика получит ребенка, буду уже никому не нужна, и… И все.
В животе возникла черная пустота, а под ложечкой неприятно засосало.
Рустам тем временем подошел ко мне сзади, и я отчетливо ощутила, что Шехерезада в этот раз, кажется, не сработает… То ли мужики, пережившие последние пятнадцать непростых лет в этой стране, пока я налаживала новую жизнь в старушке Европе, стали хуже цепных полубешеных собак и горцев, то ли я в отсутствии постоянной практики разучилась быть хорошей Шехерезадой…
— Где ребенок? — четко спросил голос за моей спиной.
Кинув быстрый взгляд на Коляна, я поняла, что подмоги тут мне не будет.
— Я скажу, и вы меня убьете?
— Ты скажешь, мы отведем тебя к Александру Аркадьевичу и поедем спать. А что он решит — дело его. Так тебя устраивает?
— Нет.
И тут рука сзади неожиданно схватила меня за волосы и резко дернула вниз и вбок, сложив мне шею набок и больно натянув волосы.
— «Нет» бабушке своей скажешь. А мне никогда не говори! Поняла?!
Мои волосы натянулись еще сильнее, а мне пришлось выгнуться всем телом, чтобы шея не сломалась.
— Адрес? — потребовал голос сзади, опять дергая за волосы.
Я сморщилась от боли и выгнулась еще сильней. Тогда рука дернула меня за волосы, развернув к говорящему полубоком, и под правую челюсть, откуда-то снизу, прилетел резкий и быстрый удар. Голова немедленно запрокинулась еще дальше назад, а перед глазами сначала вспыхнула сияющая золотом вспышка, а потом резко стало совсем темно. Рот быстро заполнился густым и соленым.
— Бля-я-я, это пипец какой-то с бабами! — Рука отпустила мои волосы и убралась. — Колян, давай сам, дорогой. Я, правда, спать хочу, сил нет. Я всю ночь дежурил, пока ты отсыпался там, как сурок. Займись девчонкой.
— Сам займись. Не видишь, я занят. Я кофе иду делать, — сказал Колян, отставляя кий к стене и действительно направляясь к барной стойке.
Оказавшись на минуту на свободе и обнаружив, что ко мне вернулось зрение, я провела рукой по губам. На пальцах осталось немного крови. Тогда я пошарила языком по зубам. Зубы вроде были все на месте, а разбитым и кровоточащим оказался то ли язык, то ли щека, то ли и то и другое. Челюсть горела, и до нее невозможно стало дотронуться. На глазах сами собой немедленно выступили унизительные слезы.
Рустам предпринял еще одну попытку. Взяв меня за подбородок, он развернул меня к себе лицом и неожиданно нежно проговорил:
— Мы такие героические, да? Думаешь, Максим Сергеич за тебя заступится? Да он понятия не имеет, что ты здесь! И ни в жизнь не найдет тебя никогда! Не понимаешь?! А мы домой к тебе съездим, семью твою возьмем! Нам адрес твой известен… Да что ты можешь тут одна вообще сделать? Тебе конкретно не повезло, ты не там и не в то время оказалась. Все теперь! Упираться бессмысленно. Или ты думаешь, мы из тебя адрес этот, если захотим, не выбьем? Ну зачем нормальных людей напрасно вынуждать, а?! Ты думаешь, это кому-то здесь приятно? Скажи адрес, и расстанемся полюбовно. И все довольны будут. Дошло до тебя?
И до меня неожиданно действительно вдруг все дошло. Если бы он орал, бил меня или что-то в этом роде, то, возможно, насмотревшись кино, я бы упиралась и партизанничала, но от этого спокойного стального голоса у меня в голове и вправду все моментально встало на места. У меня нет ни малейшего выхода. Не сказать им сейчас под побоями (еще бабка надвое сказала, в состоянии ли я на самом деле не сказать что-то под побоями?), так они притащат сюда мою маму, и дальше мне было очевидно, что, заглянув в ее перепуганные и такие родные голубые глаза, окруженные мелкими морщинками, я сходу скажу им адрес Даши.
Зубы мои застучали сами собой, из глаз хлынули слезы ручьями, колени подкосились, и я, будто со стороны, пронаблюдала, как тихо присела на корточки и обхватила дрожащие колени руками, уставившись прямо перед собой в пол. Надо мной возвышался Рустам, и от каждого его движения я инстинктивно втягивала голову все глубже в плечи.
— Адрес скажешь? — спросил он почти устало.
Продолжая дрожать и обнимать себя за коленки, я закрыла глаза и тихо покивала головой.
— Все. Звони Александру Аркадьевичу, — распорядился Рустам, отходя к дивану. — Пьем кофе и расходимся. Я, по крайней мере, должен пару часов поспать.
Колян поставил перед ним чашку с кофе и потыкал в кнопочки мобильника.
— Докладываю. Адрес она дает. Че делать дальше?.. Угу… Угу… Ждем. — Захлопнул раскладушку телефона. — Короче, сейчас приедет Вика, и они спустятся. Перекур. Ждем. Тебя отпускать спать пока не велено. Жопу-то подвинь, развалился!
Не поднимая головы, я услышала скрип кожаного дивана. Меня продолжало трясти, а во рту густая соленая масса уже заполнила все свободное место, и, не решаясь ее проглотить, я слегка повернула голову посмотреть, куда бы сплюнуть. В основании шеи при этом что-то защемило, и внутри головы прокатилась молния.
— Можешь умыться, красавица, — услышала я с дивана. — Ща тут все кровью заляпаешь — мыть кто будет? Вон у бара мойка.
Добравшись до раковины, я пыталась привести себя в порядок, прикладывая смоченное в холодной воде полотенце к челюсти. Слезы остановились, и во рту осталось лишь немного соли и горечи.
Сидящие на диване тем временем травили старые анекдоты.
— …Короче, Новый год… пришел папа-зайчишка к медведю в магазин… Дай елочку, говорит. Тот ему: да нету елок, разобрали, бери березу. Зайчишка ноет, мол, Новый год, дома шестеро зайчат по полкам сидят, какая, на хер, береза? Дай хотя бы сосну… А медведь ему: ну хорошо, достал ты меня, сосни, бери березу и уходи!
С дивана раздался дружный смех.
— Сосни, бери березу и уходи!.. — хохотал до слез Колян. — Не могу!.. Сосни, говорит!.. Умора!
Опершись рукой о край раковины, я стояла спиной к комнате, прикладывая компресс к скуле, и думала, что жизнь кончилась. Причем кончилась как-то совсем не героически — предательством. И до чего же бессмысленными показались мне сейчас все мои попытки последней недели… Бегания по раскаленной душной Москве без денег, ночевки по непонятным квартирам, безуспешные поиски Макса… Какого черта я не слушала папу с мамой и приперлась в эту страну?! Предупреждали же меня сто раз — прогулялась по Кремлю и все, надо ехать обратно! Нет, понесло меня на родину, к русскому бизнесмену. Сопли-слюни размазывать, «Русское радио» слушать, ах, какие они тут все сердечные, эти загадочные русские! А против лома — нет приема, и никогда и ни за что в этой стране ничего нормально не было и не будет! И стоило жизнь свою класть, чтобы понять то, что и так до меня было всем известно. Взять хотя бы моего папу…
