Измайлов Андрей - Русский транзит
– Жив. Там у него что-то не так. Срастается неправильно. Собираются повторно ломать и свежий гипс накладывать.
Та-а-ак! Знакомая мелодия!
– Когда?
– Ой, я не знаю! Ну что, я все должна знать?! Интересный ты, дядя! Тебя послушать, я все должна знать! Если хочешь знать, я…
– Ты мне воды принесла?! – взревел я.
– Вот… Ой, я всю выпила! Сейчас! Я тебя так ждала, так ждала, если хочешь знать!
Да-да. Ждала-ждала, пока не дождалась. «И Тогда она сбросила с себя всю одежду и тоже бросилась в море. И сия пучина поглотила ея. В общем все умерли». Как же, как же.
– Вот… Вода. А может, кофе? Еще теплый.
Дурища! Я плеснул из кружки в лицо самцу-Илье. Тот не отреагировал.
– Тебе долго собираться? – между делом спросил я.
– Уже! Собралась.
– Нет. Совсем собраться. С вещами. Насовсем. Отсюда.
– Ой, нет вопросов! Один чемодан и сумочка!
– Собирайся.
– Ой, а куда мы с тобой поедем? А кем я буду работать там? А как же этот?..
– Собир-р-райся!!!
Она собралась.
Не «поедем», а «поедешь». Не со мной, а сама по себе. Чем дальше, тем лучше. И не в Москву. Родственники есть? Брат? Двоюродный? На Урале? Вот пусть брат тебя, тетя, опекает, глаз с тебя не спускает. Ни в Питер, ни в Москву – ни под каким видом. Ясно?! Деньги есть? Возьми. На первое время хватит. Сочтемся когда-нибудь. Здесь тысяч пять…
Сникла. Но, кажется, проняло ее. Кажется, осознала: шутки кончились. Беги, балда, пока не зарезали.
Понуро поплелась на выход. Дернулась обратно:
– Если хочешь знать, я тебя с самого начала…
– Все! Привет!
Что-то слишком часто в последний месяц приходятся на мою долю диспетчерские функции. Олежека Драгунского-Др-др-дрского – в Анадырь. Перельмана Льва Михайловича – в Тель-Авив, Маринку – на Урал. А сам к черту в пасть. И надежда только на себя одного. Это уж точно. Ведь был уверен, что Перельман позвонит-предупредит своего комитетчика о «русском транзите» тогда, когда вся бодяга с «русским транзитом» разыгралась. Нет, не предупредил. Ведь был уверен, что Маринка остережет Серегу Шведа в больнице. Нет, не остерегла. Ладно! Бог вам всем в помощь, люди… и он же вам, люди, судья.
А я – не судья. И не судить я сейчас стану самца-Илыо, а выколачивать из него информацию.
Рот у него был приоткрыт. Еле дышал, но дышал. На холодные брызги реакция – ноль. Попробуем иначе.
Я двумя пальцами сжал ему нос и стал переливать содержимое кружки в этот приоткрытый рот, в глотку.
Он закашлялся, забился в судорогах, заморгал-завращал глазенками.
– Осторожней! – проговорил я. – Порежешься.
Он скосил глазенки и увидел.
Я плотно приставил к горлу самца волнистое лезвие хлеборезного ножа.
До больницы мы добирались на редкость долго. Может, потому что физиономия у Илико характерная, «черная» – а таксисты вняли последнему совету покойного Тихона: «А вы их не возите!». Частники же и вовсе уворачивались, визжа покрышками, стоило нам попасть в свет фар. Еще бы! Два бандита!
Да и сам я старался не выскакивать на проезжую полосу, старался не особо командовать жестами: «Тормозни! Подвези!». Не ровен час – тормознут и подвезут, но не по моему заказу, а по своему усмотрению. Пусть и стряхнул я комитетский хвост, но уверенности в том, что головнинские парни махнули на меня рукой, мол, ну и ладно, не желает Бояров с нами общаться, тогда обидимся и тоже не станем с ним общаться – ступай, Бояров, на все четыре стороны… такой уверенности не было. А также не было уверенности в том, что «все четыре стороны» не блокированы, не под контролем. Вон ведь даже про отбытие Лии Боруховны в девичестве Ваарзагер ИМ известно, а мне – сообщено (знаем-знаем, Александр Евгеньевич, про ваши отношения с этой неблагонадежной семейкой!). Оглядываясь назад, я теперь твердо мог считать: неизвестный взломщик в квартире Шведа-Лийки – не из брайтон-питерской мафии Грюнберга, а из комитетской мафии… Но нынче не назад надо оглядываться, а вперед смотреть и не напороться на милицейский и прочий патруль. Когда давным-давно Валька Голова «пошутил», дав ориентировку на меня, десяток раз останавливали Боярова А. Е. на улице, документы спрашивали. Теперь же шутка могла повториться, и доля правды в ней была бы огромная. А документов у меня нет. Впрочем, не только документов, денег теперь тоже нет, сотенной перед таксистом не помашешь – последние «катранные» тысячи к Маринке перешли, ей нужней.
Короче, дошли пешком. Не меньше двух часов топали. Уже рассвело. Белые ночи… Толком и не темнело. А жаль. Непролазная тьма была бы кстати. Самэц-Илья заныл. Ему больно, он палец стер, у него ноги уже не ходят, он и так все рассказал, что еще от него надо?!
– Ты погромче, погромче! – поощрил я с угрозой и ткнул указательным пальцем сквозь куртку под ребро заложника. Палец у меня твердый, сойдет за ствол, если сквозь куртку.
Дошли.
Под хлеборезным ножом самэц-Илья раскололся вчистую…
«Операция» сегодня, под утро. Да, Швед оперируется. Там еще, кроме него, несколько алкашей – неизвестно, кто первый… Да, Чантурия спешит, его из Москвы торопят. У них какой-то скандал. Даже человек оттуда приехал. Еще утром. Он в Москве секретарь, координатор… точно Илья не знает. Ну, такой… крепкий здоровый, одет хорошо. Они с Чантурией кричали друг на друга, кричали. Чантурия кричал, что из ста пятидесяти тысяч платить пятнадцать – это чистый грабеж. А секретарь кричал, что девяносто процентов доставляемого – полное дерьмо. А Чантурия кричал, что пусть бы они там, в Москве, сами хоть один раз покопались в кишках проспиртованных бомжей, а то сидят, понимаешь, посредниками, а вся грязная работа, весь риск – Чантурия. А секретарь кричал, что у него полномочия от хозяина, и он как раз проследит, что за товар и не переметнулся ли питерский филиал к кому-нибудь еще. А то язык распускать перед любым… перед любым больным – большие мастера, а как до дела доходит!.. А Чантурия кричал, что вот как раз сегодня дело будет – и секретарь сам может убедиться! Но Чантурия так этого не оставит! Он сам к хозяину поедет и все ему скажет! А секретарь кричал, что, конечно, Чантурия поедет, за ним, за Чантурией, секретарь и прибыл. Но вот что Чантурия скажет хозяину, это пускай Чантурия хорошенько обдумает!
Нет, чего не знает Илико, того не знает – то ли потрошить будут, то ли целиком погрузят. В зависимости от сигнала из Москвы. У них, в Москве, свои сложности с переправкой. Да, завтра в первой половине дня «препараты» уже должны быть в Москве. Где точно? Илико не в курсе. Обычно Давидик ездит. Да, вместе с Чантурией. А на этот раз Чантурия один поедет. То есть не один, но без Давидика, с секретарем… А он, Илико, вообще только на подхвате! Он, Илико, вообще ни при чем! Он, Илико, еще на четвертом курсе медицинского учится. У него даже еще диплома нет. Он и про «операции» не знал – ему доктор говорил, он и делал. Доктор же лучше знает!..
Эх!.. Не зря говаривал наш сержант в учебке перед Афганом: «Как мать-перемать, так мать-перемать! А как мать- перемать, так – хрен?!!».
– Только без глупостей! – предупредил я самца, когда мы пришли к больнице.
Без глупостей, вероятно, Илико просто не умел, подтверждением чему – вся его жизнь до сегодняшнего момента. Но у него хватило мозгов понять, какого рода глупости я имею в виду. И он без глупостей обошел центральный вход, провел меня в главный корпус оттуда, куда прибывают и откуда убывают «скорые». И он без глупостей показал мне на узкую дверцу, стоило лишь раздаться чьим-то шагам в коридоре. И он без глупостей переждал вместе со мной за этой узенькой дверью, пока мимо нее не процокала медсестра. За узенькой дверцей находилась тесная (для нас двоих и того подавно) кладовка, где уборщицы хранили инвентарь – ведра, швабры, тряпки. Потом он без глупостей пробежал на цыпочках (под руку со мной) к другой дверце, – шкафчик! – и мы облачились в белые халаты, нацепили шапочки и марлевые повязки. Привычный вид привычных санитаров, затеяли среди ночи, почти под утро, обход – с кем не бывает.
А обход начали с палаты, где лежал Серега Швед.
Но он там уже не лежал… Следы его пребывания сохранялись, но и только. Увезли… «Доктор сказал: в морг!».
Я убил взглядом самца-Илью, и он без глупостей метнулся по коридору к лифту.
Прозекторская – внизу. Успеем? Не успеем?
Не успели. Я потянул вбок знакомую тяжелую дверь и встал на пороге до боли знакомой (вот уж что до боли, то до боли) операционной.
На какой-то миг мне показалось, что операционная пуста. Наверно из-за того, что я ожидал увидеть зеленые спины, склоненные над столом (оперируют в зеленых халатах). Ожидал и – не увидел. Никто не окружал этот разделочный стол, сильные лампы высвечивали какое-то месиво – мокрое, красное, запекшееся, сиренево-перламутровое, скользкое. Запчасти. Все, что осталось… от… от кого?!!
