Вечность на двоих - Варгас Фред

— Мне удалось вытащить нож из заднего кармана. И я попробовал, как в кино, перерезать свои путы. Но как в кино, никогда не получается, Вейренк. В кино Ариана призналась бы. В действительности ее внутренняя стена пока не поддается. Веревки мои тоже не поддавались, и я, весь в поту, елозил по ним ножом. Нож выскользнул и упал на землю. Когда ты потерял сознание, они быстро отвязали меня и бегом оттащили к дороге. Долгое время я не осмеливался вернуться на Верхний луг, чтобы отыскать там нож. Трава выросла, прошла зима. Я все обыскал, но так и не нашел его.

— Это так важно?

— Нет, Вейренк. Но если я говорю правду, то есть шанс, что он по-прежнему там лежит, уйдя в землю. Помните про пение земли? Для этого я и принес с собой лопатку. Вы сейчас пойдете искать нож. У него по-прежнему открыто лезвие. Я вырезал свои инициалы на рукоятке из лакированного дерева. АЖБ.

— Почему бы нам вдвоем не поискать?

— Потому что вы слишком сильно сомневаетесь. Вы вполне можете обвинить меня в том, что я потихоньку подложил его, пока копал. Нет уж, я лучше отойду, засуну руки в карманы и буду за вами наблюдать. Мы тоже вскроем могилу в поисках «живой силы» воспоминания. Я думаю, что он не мог уйти в землю больше чем на пятнадцать сантиметров.

— Ножа может тут не быть, — сказал Вейренк. — Кто-то нашел его дня через три и прикарманил.

— Об этом стало бы известно. Вспомните, полицейские ведь пытались узнать имя пятого парня. Если бы кто-то нашел нож с моими инициалами, меня бы ничто не спасло. Но они так и не идентифицировали его, а я держал язык за зубами. Ведь я ничего не смог бы доказать. Если я говорю правду, нож все еще лежит тут, вот уже тридцать четыре года. Я бы никогда со своим ножом добровольно не расстался. Я не подобрал его, потому что не мог. У меня были связаны руки.

Вейренк колебался. Наконец он встал и взял лопатку, а Адамберг отошел на несколько метров. Поверхность почвы затвердела, и лейтенант больше часа рыл яму под ореховым деревом, время от времени просеивая землю сквозь пальцы. Потом Адамберг увидел, как он выпустил из рук лопату и, подобрав какой-то предмет, очистил с него землю.

— Нашел? — спросил он, подойдя. — Там что-нибудь можно прочесть?

— АЖБ, — сказал Вейренк, оттирая большим пальцем рукоятку ножа.

Он молча протянул его Адамбергу. Лезвие заржавело, лак на рукоятке истерся, в бороздки инициалов въелась земля, но разобрать их не составило никакого труда. Адамберг покрутил нож в руке — чертов нож, который так и не смог перерезать веревку, чертов нож, помешавший ему вырвать окровавленного мальчишку из лап Ролана.

— Если хочешь, возьми его себе, — Адамберг протянул лейтенанту нож, аккуратно держа его за лезвие. — В качестве мужского начала нашего бессилия в тот день.

Вейренк кивнул, принимая подарок.

— С тебя десять сантимов.

— Почему?

— Такова традиция. Когда даришь режущий предмет, надо взять с человека десять сантимов, чтобы он не поранился. Мне очень не хочется, чтобы по моей вине с тобой случилось несчастье. Бери нож, а я возьму монетку.

LXVI

В поезде на обратном пути Вейренка мучил последний вопрос.

— Если человек раздвоен, — сказал он мрачно, — он же не ведает, что творит, не так ли? Все воспоминания стираются?

— По идее да — во всяком случае, так утверждает Ариана. Обдурила ли она нас, чтобы ни в чем не признаться, или у нее действительно расщепление личности, — мы никогда этого не узнаем. Как и того, может ли внутренняя стена быть совершенно непроницаемой.

— Но если может, — сказал Вейренк, задрав губу в псевдоулыбке, — мог ли я, например, убить, сам того не подозревая, Фернана и Толстого Жоржа?

— Нет, Вейренк.

— Почему вы так уверены?

— Потому что я проверил. Я достал ваше расписание, запросил путевые листы из архивов уголовного розыска Тарба и Невера, где вы служили в момент совершения преступлений. В день убийства Фернана вы сопровождали группу полицейских в Лондон. В день убийства Толстого Жоржа сидели под арестом.

— Да что вы?

— Да, за оскорбление шефа. Что он вам сделал?

— Как его звали?

— Плейель. Плейель как рояль, очень просто.

— Да, — вспомнил Вейренк. — Этот тип был вылитый Девалон. Мы занимались одним политическим преступлением. Вместо того чтобы выполнять свои обязанности, он подчинился приказам правительства и, подделав документы, направил следствие по ложному пути. Того парня оправдали. Я сочинил по этому поводу вполне безобидные стишки, но он их не оценил.

— Вы их помните?

— Нет.

Адамберг вытащил блокнот и перелистал его.

— Вот, — сказал он.

«Смерть правосудию несет тупая власть,

Полиция и та прислуживает всласть.

Республика вот-вот низвергнется в пучину,

Тираны празднуют — злодейство им по чину».

— В результате вы сели на пятнадцать суток.

— Где вы их откопали? — улыбнулся Вейренк.

— В протоколе. Сегодня эти стихи спасают вас от обвинения в убийстве Толстого Жоржа. Вы никого не убивали, Вейренк.

Лейтенант на мгновение закрыл глаза и расслабил плечи.

— Вы мне не дали десять сантимов, — напомнил Адамберг, протягивая руку. — Я неплохо на вас поработал. Заставили вы меня побегать.

Вейренк положил медную монетку в ладонь Адамберга.

— Спасибо, — Адамберг бросил ее в карман. — Когда вы оставите Камиллу?

Вейренк отвел взгляд.

— Ладно, — сказал Адамберг, прислонившись к окну, и тут же заснул.

LXVII

Данглар воспользовался досрочным возвращением Ретанкур на землю, чтобы объявить перерыв во имя третьей девственницы, предварительно подняв из подвала некоторую часть своих запасов. В последовавшей за этим суете только кот сохранял спокойствие, сложившись пополам на могучей руке Ретанкур.

Адамберг медленно пересек зал, чувствуя, что, как обычно, не в состоянии разделить общее веселье. Он походя взял бокал, протянутый Эсталером, достал мобильник и набрал номер Робера. В аронкурском кафе как раз переходили ко второму кругу.

— Это Беарнец, — сказал Робер собранию мужей, прикрыв телефон рукой. — Он говорит, что его полицейские неприятности закончились и он сейчас выпьет за наше здоровье.

Анжельбер подумал, прежде чем ответить:

— Скажи, что мы согласны.

— Он говорит, что нашел две кости святого Иеронима в чьей-то квартире, в коробке с инструментами, — добавил Робер, снова закрывая телефон, — и что он вернет их в раку Мениля. Потому что он не знает, что ему с ними делать.

— Мы тоже не знаем, — сказал Освальд.

— Он говорит, что надо все-таки сообщить кюре.

— Идет, — сказал Илер. — Если Освальду нечего делать с костями, это еще не значит, что они не нужны священнику. Ведь у кюре есть его собственные неприятности кюре, верно? Понимать надо.

— Скажи ему, что мы согласны, — подвел итог Анжельбер. — Когда он приедет?

— В субботу.

Сосредоточившись, Робер вернулся к телефону, чтобы передать в точности ответ старейшины.

— Он говорит, что собрал камешки у себя в реке и что он нам их тоже привезет, если мы ничего не имеем против.

— На хрен они нам нужны?

— Мне кажется, это что-то вроде рогов Большого Рыжака. Трофеи, короче, — ты мне, я тебе.

Неуверенные лица обернулись к Анжельберу.

— Отказавшись, — сказал Анжельбер, — мы нанесем ему оскорбление.

— Конечно, — отметил Ахилл.

— Скажи ему, что мы согласны.

Прислонившись к стене, Вейренк смотрел на снующих коллег, к которым присоединился доктор Ромен, тоже вернувшийся на землю, и доктор Лавуазье, ни на шаг не отпускавший от себя Ретанкур. Адамберг бесшумно переходил от одного к другому — Адамберг тут, Адамберг там, словно мигающий свет фар. Удары, полученные им во время охоты за тенью Арианы, оставили несколько темных бороздок на его лице. Он провел три часа в водах Гава, собирая камешки, прежде чем встретиться с Вейренком на вокзале.