Сохейр Хашогги - Мозаика (в сокращении)
— Мам, держу пари, тебе хочется выпить.
— Ты выиграл, — улыбнулась она. — Ты что будешь?
— То же, что и ты.
Дина решила, что бренди пить не стоит, и заварила чай. Они сидели в гостиной. На город тихо опускались сумерки.
— Не буду притворяться, что я нисколько не расстроена, — сказала она. — Просто все дело в том, что я всегда желала тебе только самого лучшего, а…
— А у геев «лучшего» быть не может, так, мама? — Казалось, он опять готов расплакаться.
— Джорди, любимый мой, извини, если я говорю что-то не то. Я просто хочу сказать, что твоя жизнь будет сложной. И другой.
— Да, — грустно усмехнулся Джорди. — Другой. Можешь мне об этом не рассказывать.
И снова она попыталась подобрать нужные слова.
— Посмотри на меня, — сказала она наконец. — Я люблю тебя. И буду любить тебя до самой смерти, вне зависимости от того, что ты будешь делать. Кого будешь любить. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Да. — Он потер глаза, попытался улыбнуться. — Наверное, придется сказать об этом папе. Я не собираюсь стыдиться того, какой я. С этим покончено. Бедный папа, — добавил он ласково, и это были слова взрослого человека.
В этот момент открылась входная дверь и в холле раздался голос Карима:
— Семья! Я дома!
— Мы здесь! — откликнулась Дина.
Вид у него был усталый — на работе, по-видимому, выдался трудный день. Он удивился, увидев их вдвоем в гостиной:
— Что у вас стряслось?
— В школе неприятности, — ответила Дина. И в двух словах рассказала, в чем дело.
Карим слушал ее, открыв рот от изумления. А когда она закончила, посмотрел на сына, словно ожидая, что тот разуверит его, скажет, что мать несет чушь.
— Это правда, папа, — просто сказал Джорди. — Я — гей.
Карим смотрел то на жену, то на сына.
— Это какая-то ошибка, — с трудом выговорил он.
— Нет, — ответил Джорди.
— Ошибки никакой нет, Карим, — сказала Дина.
Лицо ее мужа исказила гримаса. Сначала она думала, что он разрыдается, но потом поняла, что в нем поднимается гнев. И тут же поняла, что дело плохо.
— Если это правда, я не позволю тебе находиться в моем доме, — сказал он Джорди. — Это противно Господу. Это противно природе человеческой. Это мерзость, понятно? И я такого не потерплю! — Он перешел на крик.
— Карим, — сказала Дина и показала глазами наверх. — Там близнецы.
— Ах, близнецы? — прорычал он. — И ты думаешь, я позволю им находиться рядом с этим извращенцем? — Он повернулся к Джорди: — Убирайся отсюда. Немедленно.
Дина не верила собственным ушам. Она никак не ожидала столь озлобленной и примитивной реакции. Это же их первенец, их любимый сын!
— Он никуда не пойдет, Карим. Он наш сын. И он еще ребенок. Ты не можешь просто взять и выгнать его.
Теперь Карим уставился на нее:
— Это ты во всем виновата! Я тебя предупреждал! Но тебе очень хотелось его испортить своими нежностями. Превратить его в бабу. Вот, полюбуйся, что из этого вышло!
Джорди встал:
— Нет, папа. Мама тут ни при чем. И ты тоже. Все дело во мне.
Карим кинулся на него, занес руку.
— Нет, Карим! — закричала Дина.
Джорди стоял не шелохнувшись, только кулаки стиснул.
Карим остановился, опустил руку.
— Вы оба мне отвратительны, — сказал он. И направился к двери. — Я ухожу. Не желаю вас видеть. Обоих. — На пороге он остановился. Вид у него был сосредоточенный. — Есть люди, которые решают подобные вопросы, — сказал он. — Специалисты. Завтра Джорди пойдет к одному из них.
— Папа, я не пойду ни к какому психиатру. Я не сумасшедший. Я просто гей.
Карим стоял на своем:
— Пойдешь. Или уберешься отсюда вон. Отправлю тебя в военное училище.
Даже Дина понимала, что это — пустая угроза. Для военного училища Джорди был слишком взрослым.
— Думаете, я шучу? — сказал Карим, хотя никто и не думал улыбаться. — Завтра же найду врача. И ты к нему пойдешь. Или я так или иначе уберу тебя из дома. — Он обернулся к Дине. — А пока что я не желаю его видеть. Пусть не попадается мне на глаза. Приносите ему еду в его комнату.
— Карим, ты…
— Не смей со мной спорить! Тебе мало того, что ты уже сделала?
И с этими словами он вышел из гостиной. Они услышали, как хлопнула входная дверь.
Дина и Джорди растерянно переглянулись.
Джорди тяжело вздохнул:
— Что ж, теперь я хотя бы знаю, как ко мне относится отец.
Дина обняла сына за плечи.
— Он успокоится, — сказала она. — Просто ему нужно время.
Дина понимала, что Кариму будет трудно смириться с мыслью, что его сын — гомосексуалист. Во многих мусульманских странах это считалось непростительным грехом и даже каралось смертью. Но Карим — образованный человек, он на много световых лет обогнал этих косных людей, да и любовь — любовь должна возобладать.
Психиатр мало чем помог: он объяснил, что с мальчиком все в порядке, он просто гей. И Карим отправил сына в интернат — он не желал видеть Джорди. И еще — он продолжал во всем винить Дину. Если бы она была ему настоящей матерью, если бы не была так помешана на своей карьере, и так далее, и так далее… Его гнев был несправедливым, но она понимала, как ему больно. И продолжала его любить. Всего месяц назад она предложила сходить вместе к семейному психологу. Он ответил, что подумает.
А сам уже задумал увезти близнецов.
Теперь она понимала, что предала сына — потому что не боролась за него. И еще она сдала собственные позиции, потому что Карим решил, что сам в состоянии решать все за своих близких.
На следующее утро Дина позвонила в госдепартамент. Даниэль Иган, услышав имя Джозефа Хилми, была с ней вежлива, даже приветлива. Но когда Дина объяснила, в чем дело, Даниэль насторожилась. Только сочувственно охала, но ничего конкретного не предлагала.
— Я надеялась, что… госдепартамент поможет мне… вернуть детей, — сказала наконец Дина. — Быть может, кто-то свяжется с моим мужем, убедит его вернуть близнецов.
— Это не так просто, миссис Ахмад. Как госдепартамент может повлиять на иорданца, который не нарушил никаких законов? Особенно на иорданца из такой влиятельной семьи.
— Вы хотите сказать, что не будете мне помогать?
— Послушайте, миссис Ахмад, — сказала Иган почти ласково, — у меня у самой двое детей. Если бы со мной случилось нечто подобное, я бы, наверное, вела себя точно так же, искала бы помощи везде, где только можно. Я наведу справки. Неофициально. А вы держите меня в курсе событий.
— Разумеется, — ответила Дина. Правда, не поняла зачем.
И снова в семь утра зазвонил телефон. Дина сняла трубку после первого же звонка.
— Дина… — сказал Карим ласково, почти что с нежностью.
— Карим! — тут же воскликнула Дина. — Умоляю тебя, верни близнецов! Как ты мог их у меня забрать?
— Дина, дети здесь, потому что я совершенно уверен: в Иордании им будет лучше. Они усвоят нравственные ценности, вырастут порядочными людьми…
— А не извращенцами, как их брат? Ты это хотел сказать? — оборвала его она.
Карим вздохнул:
— Дина, я и себя виню в том, что случилось с… — Он даже не мог заставить себя произнести вслух имя собственного сына. А потом спросил тихо: — Хочешь поговорить с Али и Сюзанной? Они так хотят услышать твой голос.
— А что ты сказал им про меня? — спросила она холодно.
— Я пока что не сказал им ничего определенного. Просто объяснил, что мы приехали повидаться с родственниками.
— А мне что им говорить? Что я живу в кошмаре, в который ты превратил мою жизнь?
— Дина, скажи им то, что, по-твоему, будет лучше для них.
— Сукин ты сын, — пробормотала она. — Ты прекрасно знаешь, что я не буду ни расстраивать их, ни пугать. Ты делаешь из меня свою сообщницу.
Он снова вздохнул:
— Сюзанна просит трубку. Ей не терпится рассказать тебе, как она летала на самолете.
— Мамочка! Мамочка! — закричала в трубку Сюзанна. — Ты даже не представляешь, какого замечательного пони купил мне джиддо.
— Нам купил, — донесся до Дины голос Али.
Сюзи не обращала на брата ни малейшего внимания:
— Мамочка, здесь так весело! Ты когда приедешь?
У Дины комок подступил к горлу. Ей было совершенно ясно, что детям хорошо у дедушки с бабушкой и по ней они еще не успели соскучиться. Она взяла себя в руки и сказала:
— Я очень рада, что тебе весело, Сюзи.
— Очень-очень! Тетя Сорайя сказала, что сегодня мы с ней вместе будем делать пахлаву.
Дина постаралась порадоваться вместе с дочкой, поговорила еще немножко с ней, потом с Али.
Как ей это ни было противно, но Дина чувствовала себя обязанной поддерживать игру Карима и делать вид, что они все еще одна семья. Как же она ненавидела Карима. Но желание снова обнять детей было сильнее ненависти.
Она собиралась идти на работу. Но вдруг все это показалось ей полной бессмыслицей. Разве карьера так уж важна? Да, она получала удовлетворение, создавая цветочные композиции, которые украшали столы самых изысканных ресторанов и самых роскошных особняков Манхэттена. Да, допустим, это не такое уж серьезное занятие, но что в нем ужасного? Карим, наверное, считал ужасной их совместную жизнь, иначе он не стал бы тайком, как вор, увозить детей.
