Кен Бруен - Убийство жестянщиков
Я задумался. Разумеется, она англичанка, но ведь и среди них встречаются люди с чувством юмора. Я сказал:
— Грабеж среди бела дня.
Широкая улыбка.
— Знаете что, я добавлю новый носовой платок.
— Ну, это уже чересчур.
Туфли у меня были. Кики купила мне пару мокасин.
Теперь предстояло самое трудное. Я презирал себя за то, что собирался сделать, но нами правит дьявол. Надо позвонить Кэти. Она сухо ответила:
— Джек, это ты?
Я сказал:
— Мне нужна твоя помощь, детка.
— Разумеется, Джек, что тебе нужно?
— Имя.
— Ох, Джек.
Она знала. Думается, она сама прошла через такое. Я подпустил умоляющих ноток:
— Мне плохо, Кэти.
Я ждал, что еще я мог поделать? Стоял в телефонной будке и держал в руке свой синий костюм. Как полицейский в отпуске. Потом услышал:
— Стюарт.
Еще она продиктовала адрес. Я спросил:
— Он будет дома?
— Он всегда дома.
Клик. Я держал в руке мертвую трубку. Джеффу она не скажет, но я поставил под угрозу нашу дружбу. Она выживет, но я сильно ее замарал.
Пошел по адресу, оказалось, что дом рядом с каналом. Самый обычный дом. Ничто на фасаде не подсказывало: «Торговец наркотиками». Я нажал кнопку звонка. Дверь открыл банковский служащий. По крайней мере, глаза у него были оценивающими. Я спросил:
— Стюарт?
— Кэти звонила, заходите.
Обыкновенная гостиная. Без летящих уток на стене, ну, вы понимаете, что я имею в виду. Стюарт спросил:
— Что-нибудь желаете?
— Да, грамм кокаина.
Он вежливо рассмеялся, поэтому я спросил:
— Вы случайно не работаете в Ирландском банке?
— Вряд ли. Хотя вас я знаю.
— Правда?
— Джек Тейлор, бывший полицейский. В прошлом году о вас писали в газетах.
— Стью, так как насчет кокаина?
Он извинился, вышел и вернулся с коричневым конвертом. Сколько их в этой стране, с ума сойти. Он сказал:
— Здесь полтора.
— Замечательно. На сколько потянет?
Оказалось многовато. Закрывая за мной дверь, он сказал:
— Заходите в любое время.
* * *
Вход на кладбище цыганам, бродягам и нищим запрещен.
Лондонское постановление
~ ~ ~
На похороны пришла толпа народа. Я такого ни разу в жизни не видел. А бог свидетель, похорон я повидал предостаточно. Иногда я сам себе кажусь старым кладбищем, забитым гробами. Ничто не может сравниться с похоронами бродяги. Практически хрустальная мечта нищего. Если правду говорят и ничто не идет вам так, как уход из жизни, тогда они по всем пунктам могут дать любому сто очков вперед. Если вы назовете это потрясающим зрелищем, вы не скажете ничего.
Первое, что следует знать, — расходы не имеют значения. Во-вторых, вы наверняка никогда не сталкивались с таким бурным проявлением горя. Считается, что арабские женщины — лучшие плакальщицы. Их даже близко нельзя поставить с этими кочевыми цыганками. И дело не в том, что они рвут на себе одежду. Они надрывают свои души. Дилан Томас, написавший о ярости по поводу умирания света, увидел бы, как его слова материализуются.
Я порадовался, что парня хоронили на кладбище Бохермор, потому что никто из моих там не похоронен. Моих всех уложили в Рахуне рядом с мертвым любовником Норы Барнакл. Надо будет как-нибудь туда смотаться.
Обычай идти пешком за катафалком почти устарел. Но не сегодня. Подошел Трубочист и предложил:
— Хотите, я попрошу кого-нибудь вас подвезти?
— Спасибо. Я пойду пешком.
Он был доволен. У могилы некоторые из тинкеров жали мне руку, хлопали по плечу. Видно, прошел слух, что я в порядке. Я в достаточной степени стоял вне закона, чтобы быть принятым ими. Они говорили:
— Да благословит вас Господь, сэр. Спасибо вам за вашу заботу. Да сохранит вас святая Богоматерь.
Вот таким путем. В их словах чувствовалась теплота.
Я пошел бродить между надгробиями и вот на что наткнулся:
Томми Кеннеди
Библиотекарь
1938–1989
Господи, до чего близко к моему теперешнему возрасту. Я не верю в дурные приметы, но кокаин верит. Я невольно поежился. И не расслышал, как сзади подошел Трубочист.
Он сказал:
— Джек.
Я подпрыгнул на два фута. Он кивнул на надгробный камень и сказал:
— Он был другом моих людей.
— Он был и моим другом.
— Лучшие уходят первыми.
— Так всегда говорят ирландцы.
Он взглянул на меня почти с сочувствием. Мужчины себе такое редко позволяют. Мы не любим выставлять свои чувства напоказ. Мне даже не хотелось догадываться, что вообще он может обо мне думать. Он сказал:
— Там в гостинице скромные поминки.
— Спасибо, я загляну.
— Я это знаю, Джек.
И ушел. Я положил дрожащую руку на надгробье Томми. Мало кто относился ко мне с такой теплотой и так многому научил. А я уехал в Темплмор учиться на полицейского и напрочь о нем забыл. К моему вечному стыду, я узнал о его смерти только через два года. Может, Господь и простит меня, это Его дело — прощать. Но я сам себя не прощу.
Присутствовавший на поминках священник был моим заклятым врагом. Отец Малачи. Приятель моей мамаши, который меня на дух не переносил. Он курил сигареты «Мейджер», которые когда-то недолго пользовались успехом, потому что их курил Робби Колтрейн в «Крекере». Настоящие гвозди в твой гроб, крепче, чем poitin, и в два раза более убийственные. Он сильно постарел, но чего ждать от заядлого курильщика? Малачи подошел и сказал:
— Ты вернулся.
— Верно замечено.
— Я бы убил за сигарету.
— Вы бросили?
— Господи, да нет же, просто забыл в церкви. Служки обязательно сопрут.
Я предложил ему свою сигарету. Он многозначительно взглянул на меня:
— А ты когда начал?
— Простите, святой отец, так вы будете курить или нет?
Он взял сигарету и сразу же оторвал фильтр. Я дал ему прикурить, и он жадно затянулся.
— Дерьмо.
— Милое выражение для священника.
— Ненавижу это дерьмо.
— Так не курите.
— Да не сигареты… похороны, особенно это сборище.
— Ведь все Божьи дети, так?
Он отбросил сигарету и заметил:
— Ничьи они дети, эти бомжи.
Он исчез, прежде чем я успел ответить.
Можете не сомневаться, в гостинице я появился первым. Как выразился человек получше меня: «Просто усраться можно, как это их сюда пустили».
В последнее время тинкеры восстали после долгих лет дискриминации, довольно успешно затевая судебные процессы против пабов, в которые их не пускали. Владельцам питейных заведений пришлось принять меры. Поскольку меня самого не пускали в большое количество заведений, мое сердце по этому поводу кровью не обливалось. Я подошел к стойке. Бармен с виду напоминал Робби Уильямса. Оставалось надеяться, что манеры у него получше.
— Доброе утро, сэр. Вы с похорон?
— Именно.
— В баре все бесплатно до половины третьего. Что вам налить?
— Пинту и рюмку «Джеймсона» вслед.
— Не желаете ли присесть, сэр? Я принесу заказ.
Я сунул в рот горсть арахиса. Странно, но в этот момент я думал о двух писателях. С ними меня познакомил Томми Кеннеди. Уолтер Макен, который и тогда уже был так же хорош, как и сейчас, и Поль Смит. Когда-то на моей полке стояли «Алтарь Эстер», «Упрямый сезон» и моя любимая книга — «Во мне поет лето». Не так давно в библиотеке Ламберт я отыскал «Крестьянку». С моей точки зрения, эта книга, изданная в 1961 году, превосходит и «Город проституток», и «Пепел Анжелы». С помощью Поля Смита я открыл для себя Эдну Сент-Винсент Миллей, а это что-нибудь да значит.
Бармен принес выпивку и сказал:
— Доброго здоровья.
— Спасибо.
Пиво оказалось едва ли не лучшим из того, что мне доводилось пить. Приходилось согласиться с Флэнном О'Брайеном: «Нет ничего лучше пинты простого пива». Легло на кокаин как пушинка. Будучи еще молодым полицейским, я как-то отправился посмотреть Имонна Морисси в «Брате». Еще я должен был посмотреть на Джека Макгоурена в «В ожидании Годо», но вместо этого надрался. Какая оплошность.
Я пригубил виски и вознесся почти до небес. В ресторане начали появляться тинкеры. Подошел Трубочист и сказал:
— Не сидите один.
— Это что, указание? Скажите, что вы сделали с кистью?
— Похоронили.
Я отпил добрый глоток виски. Обожгло, что надо, как доктор прописал. В ресторане уже собралась целая толпа. Я сказал:
— Много народа пришло.
— Мы отдаем честь нашим мертвым. Никто ведь больше о них не позаботится.
— Трубочист, не обижайтесь, но мне хотелось бы определиться, как вас называть.
— Не понимаю.
— Странники, бродяги, цыгане… как? Мне как-то неудобно называть вас танкерами.
