Дени Робер - В паутине Матильды
Результат не так уж и плох. Я начинаю то же письмо на чистом листке, на который затем капаю минеральной водой. Матильда меня понимает. Ей тоже досталось от Эмиля. Это нас сближает.
– Иди пройдись, – кажется, говорит она. – Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, и все-таки не оставайся взаперти. Иди развейся.
– Я не хочу никого видеть, – брюзжу в ответ.
Уже не отдаю себе отчета, что на самом деле разговариваю с ней. И лишь потом, в машине, я опомнился.
– Черт! Ты начинаешь разговаривать сам с собой. Это уже опасно.
Сотэ из телятины с оливками совсем невкусное, да я и не голоден. Габи удивился, увидев меня. Сара встретила широкой улыбкой. Вик тоже. Они, конечно, почувствовали, что я не в форме, но никак не отреагировали. Когда я пришел, Лео как раз укладывался спать.
– Вы его рано укладываете.
– В восемь часов ежедневно. Мы любим развлечься вечерами.
Вик работает ассистентом по видеотехнике на факультете, играет на гитаре в рок-группе. Они репетируют каждую субботу в подвале, стены которого обиты картоном из-под яиц. Группа «Черные демоны». Вик – добряк, но немного зануда, особенно когда излагает свою музыкальную науку или начинает воспитывать сына.
– Лео, надень башмаки. Лео, сделай гули-гули, покажи дяде Габи, как ты делаешь гули-гули. Когда он вырастет, он будет гитаристом, так ведь? Как Мэрфи Гудрейк. Да, кстати, я нашел потрясающую вещь. Его импровизация с Бенни Свитменом и Клаусом Скривером. Потрясно! Итак, Лео, уже пора. В постель! Сара, выключай свет, даже если он заноет. Черт, нельзя спускать ему все капризы, иначе мы не выйдем больше. Что ты пьешь, писатель?
– Воду, спасибо.
– Сара, когда пойдешь от Лео, захвати соску для писателя.
Сара – моя старая приятельница. Мы вместе ходили в лицей. Еще до Вика и Лены. Она учительница, подрабатывает в журнале по искусству. Она немного раздалась после рождения Лео. Особенно шея и бедра. Мне кажется, Сара любит меня. Она считает меня сильным, независимым, уверенным в себе. Хотел бы ей сказать, что она ошибается.
– Возьми немного бананового шербета или киви.
– Нет, спасибо.
– Может, кусочек пирога?
– Нет, отдай мою часть Габи.
Габи – настоящий хомяк. Он обожает делать запасы из еды. Его любимые слова: «чуть-чуть».
– Еще стаканчик вина?
– Чуть-чуть, спасибо.
– Кусочек пирога?
– Половинку, спасибо.
Под свои «чуть-чуть» он приканчивает все блюда.
Около полуночи Виктор удаляется с заговорщическим видом.
Габи листает телевизионную программу, пожирая печенье. Сара совсем близко от меня. Разглядываю ее ножку – босую, белую. С маленькими накрашенными ногтями. Голубыми. Сверкающими. Ее глаза – два черных блика. Пристально смотрит на меня. Я глажу ногой ее босую ногу.
– У меня для вас сюрприз, – говорит Вик, поднимаясь из погреба. – Специальный напиток для писателей. – Он держит в руках бутылку коньяка. – Я заплатил за нее шестьсот франков на черном рынке. Ты видишь дату?
Он осторожно протягивает мне бутылку, чтобы я взглянул. На желтой этикетке выцветшими чернилами выведены четыре цифры: 1, 9, 3, 2. Вик ищет рюмки. Сара начинает заводить разговор на тему, которой я бы не хотел касаться.
– Матильда, наверное, ужасная женщина? Тебе не кажется, что ее преступление – это акт любви?
– Может быть, но я ни в чем не уверен. Из кухни Вик кричит:
– А с коньяком можем выкурить по маленькой папироске с травкой!
– Итак, Матильда? – начинает Сара.
– Знаешь, чем меньше говоришь о книге, тем лучше она продвигается.
Вик обеспокоен. Несмотря на мое обещание не пить ни капли, я пью, и его драгоценный напиток убывает. Он курит одну папироску за другой. Габи тем временем пожирает третью пачку печенья. Сара уже час ласкает мне ногу. Рюмка снова пуста.
– Можно еще?
Наполовину полная бутылка Вику кажется наполовину пустой… Сара наливает мне. И себе. Вик ворчит, что наркотик лишает его всяческой агрессивности. Смотрим по видику тяжелый польский рок.
– Было бы здорово, если бы ты написал для нас пару песен.
– Угу, – бормочу я, не думая.
Его коньяк чудесен. Как и все хорошие напитки, он не одурманивает, а наоборот, просветляет. По крайней мере я так утверждаю. После пятой рюмки. Чувствую себя уже спокойнее. Я просто оживаю. Сара расстегивает пуговицу на своих джинсах, виднеется белая полоска кожи. Черные кружевные трусики. Габи растянулся и не шевелится уже минут десять. Вик говорит о спиритизме. Когда я закрываю глаза, вижу черно-белый фильм… Как будто я спрятался за глазком тяжелой двери.
Матильда со спины, в белом переднике, в руках у нее карабин. С глушителем. Эмиль наклонился над раковиной. Он не видит Матильду. Я ничего не слышу, но воображаю их диалог:
– Сильно засорилась.
Она бормочет:
– Ты меня больше не любишь.
– Мне нужен гаечный ключ.
– Зачем, Эмиль?
– Здорово забито.
– Почему ты бросил меня? Ты убил меня…
– Что ты говоришь?
– Ничего.
Он присел. Я хочу ему крикнуть:
– Осторожно, Эмиль, у нее ружье!
Но остаюсь безмолвным. Дверь полуоткрыта. Матильда повернулась ко мне. Чувствует, что я ее разглядываю. Ее огромный голубой глаз в миллиметре от моего. Пол кухни уставлен пакетами для мусора. Рядом электронож, готовый к употреблению. Эмиль уже полностью под раковиной, ему удается прочистить сифон.
– Ты что, спишь?
Это Сара.
– Нет, замечтался. Я воображал, как она его убила.
– Полицейские не знают?
– Нет, они думают, что это произошло, когда он ремонтировал раковину.
Вик положил голову на живот Габи и поставил бутылку рядом.
– Ну и как? – спрашивает Сара.
– Я думаю, что Эмиль заглядывал в сифон, чтобы посмотреть, не забит ли он, а Матильда приставила пистолет с другой стороны. Она, наверное, выстрелила.
– Ужасно! – восклицает Сара с гримасой отвращения. – Все должно быть в крови!
– Да, – вынужден согласиться я.
Полицейские разобрали трубы, обнюхали всю раковину, обшарили с лупой весь пол, но не нашли ни единого следа крови. Они уверены, что Матильда убила, но не могут сказать, как она это сделала.
Четыре часа. Сара настаивает, чтобы мы прикончили бутылку. Вик дремлет. Габи, бледный, похрапывает рядом с телефоном. Я заметил немного сотэ около телефона.
– Сегодня суббота, ты можешь поспать подольше, – шепчет мне Сара.
– Надо бы проводить Габи.
– Брось, пусть он лучше спит здесь. Ты же видел его физиономию.
Ее замечание не лишено смысла… Несмотря на коньяк, я все еще на ногах. Сара совсем близко. Мы в коридоре. Я слишком много выпил. Сара мне нравится. Моя рука ласкает полоску белой кожи, потом поднимается к большим, слегка обвислым грудям.
– Не здесь, разбудишь ребенка, – говорит Сара.
Мысли застопорились. Мы на лестничной площадке. Сара закрывает за собой дверь.
– Иди, – говорит она низким, влекущим голосом.
Пахнет вином и дорогим табаком. Ее глаза похожи на неподвижных светлячков. Мы входим в клетушку, где уборщица хранит свою утварь. Сара делает со мной что хочет. Ее руки расстегивают мой ремень. Закрываю глаза. Пахнет мылом.
– Быстрее, – говорит Сара, снимая плавки.
Я ни на что не способен. Перед глазами только Лена. Сара упирается ногами в створки дверей и шепчет мне на ухо:
– Иди сюда…
Иду. И все забываю. Погружаюсь в нее. Неустойчивый шкаф вот-вот рухнет, но мне все же что-то удается. Мой член горит. Он прямой и напряженный. Я должен замедлить момент извержения. Сара кусает мне ладонь. Зарываюсь в ее черную густую шевелюру. Совокупление отверженных и обманутых. Член выскакивает, мне трудно снова попасть…
Она шепчет:
– Давай снова…
Нервничаю. Боюсь, что ничего не получится.
– Сара, прости меня.
Я ослабеваю. Все течет у нее по животу.
Сара вздыхает:
– Ничего страшного…
Она одевается, тихо открывает дверь и исчезает. Я остаюсь в шкафу еще четверть часа. Не двигаясь.
Матильда ждет меня над «Минителем». Не спит. Как моя мать раньше. У нее недовольный вид. Чувствую, что она немного ревнует.
VII
На лакированных ботинках мэтра Куртеманша по золотой цепочке. Итальянские ботинки на тонкой кожаной подошве. Они должны стоить что-то около тысячи франков. Красно-розово-зеленые носки морщатся гармошкой. Он закидывает ногу на ногу и машинально вытирает запачканный носок ботинка о свои брюки цвета морской волны. Отутюженный костюм, брюки с безупречной складкой. Холеный и юркий. У себя за спиной он повесил между фотографией генерала де Голля и сине-бело-красным флагом серию статей, появившихся недавно в прессе. Подчеркнул желтым цветом места, где говорится о его процессах. В течение десяти минут он разговаривает по телефону со своей клиенткой:
– И все же, я думаю, мы можем прийти к согласию. Для этого следует предъявить иск в размере полутора тысяч франков. Таково правило.
Бракоразводный процесс. Клиентка хочет вытянуть деньги у своего супруга. Всего лишь. Не задушить. А Куртеманш хотел бы поднять свои тарифы. Довольно деликатное дело, чтобы обсуждать его при мне. Я спрашиваю, может, мне выйти, но он останавливает:
