Рут Ренделл - Волк на заклание. Отель «Гранд Вавилон»
— А если это шантаж? — предположил Вексфорд.
— Я не вполне понимаю вас, сэр.
— Мы всегда полагаем, что с помощью шантажа добиваются желаемого, по меньшей мере временно. А если предположить обратное? Допустим, наша рыжеволосая дама пытается надавить на Джефа Смита, а он не поддается. Женщина мстительна и приводит в исполнение некую угрозу.
Мартин услужливо подхватил:
— Шантажисты всегда мстительны, сэр, — и глубокомысленно добавил: — Ужасно грязное дело. Хуже убийства, сэр.
Подобострастие всегда раздражало Вексфорда, и в особенности — когда накладывалось на банальности, тысячекратно слышанные.
— Здесь кончается первый урок, — резко сказал Вексфорд. — Снимите-ка, пожалуйста, трубку.
Мартин бросился к ожившему телефону и успел поднять трубку перед вторым гудком.
— Вас инспектор Берден, сэр.
Не вставая с места, Вексфорд взял трубку. Распрямившийся витой провод оказался в опасной близости к стеклянной фигурке.
— Отодвиньте эту штуку, — сказал он.
Сержант переставил фигурку на узкий подоконник.
— Слушаю, — сказал Вексфорд в трубку.
По голосу чувствовалось, что Берден чем-то ошарашен.
— Я должен поехать и переговорить с Коуторном. Нельзя ли прислать кого-нибудь сюда, чтобы отогнать машину мисс Марголис? Дрейтона — если он свободен. Ох, и коттедж не мешало бы переворошить. — Голос Вердена понизился до шепота. — Здесь чистый бедлам, сэр. Не удивительно, что он искал работницу.
— Мы тоже ищем одну, — решительно заявил Вексфорд, — рыжую щеголиху. — Он объяснил Вердену, в чем дело. В трубке послышался странный шум. — Что там происходит?
— Кусок сыра упал в цветочную вазу.
— Бог ты мой, — проговорил Вексфорд, — теперь я понимаю, что вы имели в виду под бедламом.
Марк Дрейтон вышел из участка, спустился по ступенькам и пересек дорогу. По пути на Памп-Лейн ему нужно было пройти из конца в конец Хай-стрит, и, оказавшись возле лавки Гровера, он остановился на секунду взглянуть на витрину. Ему показалось невероятным, что Мартину могло прийти в голову искать здесь бумагу ручной выделки. Грязная, замызганная лавчонка — типичная для трущоб какого-нибудь большого города. Высокая кирпичная стена над входом продолжалась до расположенной в этом же доме цветочной лавки; мощенный булыжником проулок тянулся дальше среди мусорных ящиков и подозрительных сараев; еще сержант заметил парочку гаражей в глубине.
Выставленные в витрине товары выглядели так, словно владелец разложил их за стеклом несколько лет назад и с тех пор забыл о них. Пасхальные празднества лишь недавно закончились, и пасхальные открытки были к месту. Однако это казалось случайным совпадением, как правильное время дважды в день на сломанных часах, ибо рядом красовались рождественские открытки; некоторые упали и уже покрылись толстым слоем пыли.
Среди открыток стояли горшки с полумертвыми цветами — то ли на продажу, то ли как неудачное украшение. Земля в горшках высохла, цветы никто не поливал, и между стенкой и ссохшимся земляным конусом в каждом горшке образовалась кольцевая щель. С коробки с игрой в змейки и лесенки сползла крышка, и ярко раскрашенная игровая доска свисала с полки. Пол был усеян ржавыми гвоздями, конфетти и опавшими листьями. Дрейтон подумал, что витрина как будто нарочно задумана, чтобы отпугнуть случайного покупателя.
Брезгливо пожав плечами, Дрейтон уже собирался шагать дальше, когда через тусклое стекло увидел девушку за прилавком. Он видел ее смутно, только фигуру и очень светлые волосы. И пока он пребывал в нерешительности, а его интерес к девушке возрастал, она сама подошла к витрине, сдвинула вбок внутреннюю панель и потянулась за пачкой открыток, лежавшей слева от раскрытой коробки с игрой в змейки и лесенки. Она не сделала даже попытки протереть стойки или сдуть пыль с коробки, и это вызвало у сержанта раздражение. Он был педант, аккуратист и чистюля. Он поднял глаза, холодно взглянул на девушку — и встретился с ней взглядом. Дрейтон сразу узнал ее. Лицо, которое преследовало его четыре дня кряду, которое казалось смутно знакомым, — сейчас было перед ним. Он смотрел на нее во все глаза и чувствовал, как к щекам его приливает кровь. Девушка не могла знать, что он видел ее прежде, а если и знала, то не могла догадываться о том, что ее образ преследует его, будя мысли — расплывчатые, чувственные и неотвязные. Он понимал, что ничего этого она знать не могла, и все-таки чувствовал, что не знать она не может, что не могут видения такой силы и яркости, какие рождались в его мозгу, не передаться той, которая их вызвала. Он поверил в телепатию.
Но девушка не подала ему ни единого знака. Ее серые глаза, большие и безразличные, лишь на мгновение заглянули в глубину его глаз. Затем она достала пачку открыток, для чего ей пришлось опуститься на колени прямо в пыль и конфетти, и исчезла в глубине лавки — там ждал покупатель. Ноги у девушки оказались длинными и довольно тонкими. На коленях у нее остались пыльные серые круги. Сержант смотрел, как панель медленно поехала на место и скрыла от него девушку — захватанная руками, голубоватая, полупрозрачная, спрятала все, кроме ее бледно-золотистых волос.
Дрейтон пересек улицу, обходя лужи, на грязной поверхности которых переливались всеми цветами радуги маслянистые пленки. Он взглянул на ворота гаража и снова удивился — почему не покрасить их, ведь краска стоит дешево, и так приятно, когда вещь имеет опрятный и чистый вид. С лотка перед цветочной лавкой долетел до Дрейтона запах нарциссов. В нарциссах и девушке, которую он только что видел, была нетронутая изысканная свежесть, и, как и девушка, нарциссы расцвели в грязи. И грубо сколоченный деревянный ящик для цветов, и пыльная лавка были, словно рама — безобразное обрамление задыхающейся красоты.
Неужели все, на что бы он ни взглянул теперь, будет напоминать о ней? Разве он чувствовал что-то подобное до того вечера в понедельник? Подойдя к парапету моста и посмотрев вниз, на ленту реки, он снова задал себе тот же вопрос. Первый раз он заметил ее в городе, когда она делала покупки. Таких девушек не может проглядеть ни один мужчина. С того дня его смутно влекло к ней. Прошло несколько месяцев. Вечером в тот понедельник он проходил мимо места, где стоял сейчас, и видел, как она целовалась с мужчиной. Наблюдая за ней — беспомощной, уязвимой, отдавшейся страсти, очевидной каждому, кто в сумерках шел мимо влюбленной пары, — Дрейтон вдруг подумал, что девушка из плоти и крови, способна чувствовать, а, значит, достижима, доступна и для него, Дрейтона.
Фигуры тех двоих отражались в темной воде реки — мужчины, на которого он не обратил никакого внимания, и девушки — тонкой, длинной дрожащей тенью. С того вечера образ девушки преследовал Дрейтона, находясь у самой границы создания, и, стоило Дрейтону остаться одному, начинал тревожить воображение.
Его собственное отражение, гораздо более четкое и реальное при дневном свете, чем отражение той пары в сумерках, холодно смотрело на оригинал с поверхности воды. Смуглое, как у итальянца, лицо, непроницаемый взгляд, чувственный изгиб губ. По этому лицу невозможно было бы прочитать затаенные мысли. Волосы длинные, чересчур длинные для полицейского, широкие брюки, свитер и темно-серое шерстяное пальто. Вердену претили волосы и пальто Дрейтона, но он не мог не признать его выдержки, немногословия, аккуратности, хотя они имели другую природу, нежели те же качества самого инспектора. Отражение головы и плеч переломилось, а потом тенью переползло с воды на парапет моста. Дрейтон на всякий случай сунул руки в карманы — там ли перчатки. Это была чистая формальность: он никогда ничего не забывал. Он посмотрел назад, но не увидел ничего нового — те же самые лавчонки, ручные тележки, велосипеды, высокая кирпичная стена и проулок с мокрым мусором на булыжнике. Затем Дрейтон продолжил свой путь по окраинам, держа направление на Памп-Лейн.
Он впервые оказался в этой полудеревенской части Кингсмаркхема; как все улочки здесь, Памп-Лейн была узким, только чтобы разминуться двум автомобилям, проездом между двумя рядами кустов, над которыми нависали кроны больших деревьев. Утопая в зарослях первоцвета, через изгородь на Дрейтона смотрела корова. Дрейтона не волновали ни естественная история, ни пасторальные картины. Его взгляд был прикован к белому спортивному автомобилю, двумя колесами заехавшему на тротуар; автомобиль казался тут единственным рукотворным предметом. Коттедж Дрейтон увидел не сразу. Сначала в зарослях зазеленевшего уже боярышника и белых цветов терна он заметил расшатанную калитку. Он приподнял мокрые колючие ветки, и с них на плечи ему хлынула вода. Неприятного вида зеленый мясистый лишайник покрывал стволы яблонь, сгрудившихся перед домом, убогую белизну которого освежали только ярко-красные цветы на каком-то высоком дереве — айвовом, судя по названию коттеджа.
