Джек Хиггинс - Ад всегда сегодня
— Ты этого хотел? — окликнула его Грейс.
Он оглянулся, не поднимаясь с корточек. Девушка стояла без тени смущения, опираясь плоскими ладонями о бедра. Тело у нее оказалось упругим и чувственным, тугие груди заканчивались острыми темными сосками.
— Ну как? — ласково, чуть-чуть свысока спросила девушка.
Фокнер медленно поднялся, все еще со стаканом в руке, и выключил музыку. Потом неожиданно прошел в коридор и выключил свет в холле и ванной. Очертания скульптур четко обозначились на фоне огромного окна. Грейс Пакард слилась в одно целое с прежними фигурами, стала одной из них, превратилась, как и другие, в ничто — горькую тень, которой резец и вдохновение придали форму… В отсветах разгорающегося в камине огня лицо Фокнера казалось мертвой потухшей маской.
Он стряхнул с себя оцепенение и снова зажег свет.
— Нормально… хорошо. Можешь одеться.
— И это все? — удивилась Грейс.
— Я увидел то, что хотел увидеть, если ты об этом.
— Ну ты псих, каких поискать, — фыркнула она. Разочарованная и обиженная, презрительно выпятив губы, она нырнула за ширму, чтобы одеться.
Бруно подбросил угля в камин и вернулся к бару, чтобы долить виски. Через мгновение она была уже у его плеча с сапожками в руках.
— Как ты быстро, — похвалил хозяин.
Грейс уселась на высоком табурете у стойки и начала натягивать сапожок, стараясь не зацепить «молнией» нейлона чулка.
— При нынешней моде нечего снимать-надевать. Только вот не пойму… Ты в самом деле привел меня для этого? Просто… позировать?
— Если б хотел чего-то еще, то сказал бы прямо и с самого начала. — Он вынул из бумажника десятифунтовый банкнот и всунул ей за вырез платья. — Обещал пятерку. Возьми десять — на счастье.
— Ты и в самом деле псих! — Она быстро выдернула банкнот из ложбинки между грудей, глянула ее на свет и, сложив вчетверо, засунула за край чулка у самой подвязки.
Фокнер не скрывал усмешки.
— Твой собственный банк?
— Не хуже других. Знаешь, никак тебя не пойму…
— Мое неотразимое обаяние не поддается разгадке.
— Неужели?
Он протянул ей плащ.
— А теперь беги. Мне надо браться за работу.
Фокнер легонько подтолкнул ее к двери. Девушка схватила сумочку со столика в холле и, все еще не веря, пробормотала:
— То есть как? Конец дружбе, что ли?
— Что-то вроде этого. А сейчас будь умницей и беги домой. Сразу за углом, справа, стоянка такси.
— Ага. Уже иду. Мне тут рядом. — Она обернулась и, пока он открывал дверь, с надеждой спросила: — Может, мне все-таки остаться?
— Спокойной ночи, Грейс, — решительно простился Бруно.
Он захлопнул двери за гостьей и медленными шагами вернулся в мастерскую. Висок наливался тугой болью. Он приложил пальцы к давнему шраму и почувствовал, что в правой щеке маленькими молоточками изнутри заколотился нервный тик. Он постоял с минуту, прищурясь в ожидании боли, вглядываясь в темные фигуры, и подошел к столику, где стояла шкатулка для сигарет. Пусто. Он выругался под нос и торопливо обшарил все карманы — напрасно. Поиски в ящиках стойки, в тумбочках в спальне тоже не принесли успеха. Он сорвал с вешалки кепку и как раз натягивал плащ, когда под табуретом у бара заметил дамские перчатки на ковре. Может, на высоких каблуках она еще не доковыляла до площади и, если повезет, он догонит ее. Бруно запихнул находку в карман и сбежал по лестнице.
Городом владела ночь. Злобно завывал ветер, а дождь прилежно расчерчивал мглу тугими косыми струями.
Глава 4
У Шона Дойла, когда его доставили в городскую больницу, в голове и мысли не было о побеге. Он без придури был плох: почти сорок температура, весь в липком поту, а желудок словно набит осколками стекла, рвущими кишки. Только через сутки он чуток очухался и выполз из забытья. В мозгах клубился сплошной туман, он чувствовал себя разбитым и слабым, но боль отошла. В палате царил полумрак, только маленький ночник на тумбочке у кровати отгонял темноту и немного рассеивал мрак.
Как положено, рядом с ним сидел надзиратель Джоунс. Бывший уэльский гвардеец, посапывая, дремал на стуле у стены.
Дойл облизал сухим языком спекшиеся губы и попробовал свистнуть. Двери как раз открылись, и вошла медсестра, молодая индианка из Западной Индии, смуглая и гибкая, с перевешенным через руку белоснежным полотенцем. Сама царица Савская не произвела бы впечатления ярче, войди она в палату, а Дойл два с половиной года оттрубил с другой стороны решетки.
Девушка приблизилась к кровати, и он быстро прикрыл глаза. Всем телом, каждой его клеточкой он ощущал ее присутствие, впитывал ее духи с ароматом белой сирени, ловил шелест ее накрахмаленного халата, когда она на цыпочках подошла к Джоунсу. Дойл жадно наблюдал за ней из-под опущенных ресниц, когда гвардеец вздрогнул и стряхнул дремоту.
— Что случилось? — встревожился он. — С Бомбардиром все в порядке?
Медсестра положила ладонь ему на плечо.
— Все время спит. Может быть, вы хотите в буфет?
— Вообще-то не имею права, — протянул надзиратель с уэльским акцентом.
— Ничего страшного, я останусь тут, — успокоила его девушка. — И потом, что может случиться? Он не собирается просыпаться. После горячки он слабый, как котенок.
— Вот выручили! — благодарно прошептал Джоунс. — Тогда спущусь, глотну чаю и выкурю сигарету. За десять минут управлюсь.
Когда он, потягиваясь, поднялся со стула, девушка, помедлив, спросила:
— А почему вы его зовете Бомбардиром?
Уэльсец почти неслышно рассмеялся.
— Видишь ли, детка, раньше-то он как раз и служил в Королевской артиллерии. Когда вышел в отставку, попал на ринг, а там к нему и прилипла кличка Бомбардир Дойл.
— Он был профессионалом?
— Одним из сильнейших в среднем весе, — с гордостью ответил Джоунс. Как и всякий валлиец, он был страстным любителем бокса. — Чемпион Северной Англии. Ему бы не было равных, если бы он не путался с каждой юбкой.
— А что он натворил? — спросила она с любопытством.
— О, и тут он оказался на высоте! — Джоунс рассмеялся от собственной шутки. — Он переквалифицировался во взломщика и стал одним из лучших, и поверьте мне, это было непросто. Он забирался куда только можно.
Двери с легким стуком закрылись за ним, а медсестра пытливо глянула на Дойла. Он быстро сомкнул ресницы. Девушка легко поднялась со стула и подошла к кровати. Он мучительно ощутил, что она рядом, и чуть не захлебнулся волной ее духов, ароматом своих любимых цветов — свежей молодой сирени после ливня. Крахмальный халат поскрипывал, когда она склонилась над постелью, чтобы повесить чистое полотенце в изголовье кровати.
Бомбардир открыл глаза и жадным взглядом окинул плавные линии и округлости, подтянувшийся вверх халатик и темные чулки. Плотоядно хихикнув, он обхватил рукой левое колено девушки и скользнул ладонью вверх к нежной полоске голого тела сразу над чулком.
— Боже! Какое чудо! — с восторгом воскликнул он.
Глаза ее от возмущения стали почти круглыми. Мгновение она мерила его негодующим взглядом, потом вскрикнула и отбежала в угол. Бомбардир сокрушенно улыбнулся.
— Как-то сидел в одной клетке в «Вилле» с парнем, который однажды приласкал так одну белянку. Она поднималась по ступенькам в автобус впереди него. Удовольствие полсекунды, а ему без разговоров прописали целый год поста. Стоит задуматься, до чего мы докатились в нашей стране. Кому доверили правосудие.
Не проронив ни слова, девушка повернулась и выскочила из комнаты, двери с шумом ударились о стену.
В тот самый миг Дойл отчетливо осознал, что она не вернется, и принял во внимание, что Джоунс проторчит в буфете минут пятнадцать. Где-то в отдаленном уголке мозга забрезжила мысль, что из всего срока ему осталось оттрубить меньше года, если отбросить месяцы, которые ему скостили за примерное поведение. Тем не менее в ту минуту, наполненную запахом воли и перемен, оставшиеся десять месяцев показались адской вечностью. Он сбросил одеяло и опустил ноги на пол.
Как истый атлет, он и в тюрьме не давал спуску своему телу. Сотня отжиманий каждое утро и ежедневный пятикилометровый бег по камере помогли сохранить приличную физическую форму. Сейчас он сам себя похвалил за предусмотрительность и подвижничество, ибо почувствовал только легкое головокружение, когда оторвался от постели. Он подошел к стенному шкафу и распахнул обе дверцы. На вешалке одиноко болтался серый больничный халат. Никакой обуви, хотя бы старых шлепанцев. Дойл торопливо набросил халат, подошел на цыпочках к раскрытой двери и выглянул в коридор. Он был пуст. Метрах в тридцати от палаты в полумраке маячили две фигуры в белом: врачи, увлеченные беседой. В дальнем конце коридора два санитара толкали перед собой полотер, который тихо пофыркивал. Дойл, не раздумывая, двинулся в противоположную сторону. Он свернул, не доходя до поста дежурной медсестры, и оказался в тупике. Прямо перед ним были двери служебного лифта, а рядом еще одни, за которыми темнела лестничная клетка. Лифт с урчанием поднимался вверх, поэтому без колебаний он выбрал лестницу и легко сбежал по бетонным ступенькам, хотя ступни сразу заныли от холода.
