Мартин Лэнгфилд - Ларец Зла
«В твоих силах спасти ее, Роберт. Я верю в тебя. Настал твой черед понять, что такое равновесие, что такое баланс, какую роль он играет в нашей жизни и к каким печальным трагедиям может привести его несоблюдение. Считай, что это эксклюзивное испытание, которое я придумал специально для тебя. Подумай об этом. Что такое равновесие? Как обрести его? При каких обстоятельствах люди его утрачивают? И чем это заканчивается?»
Роберт приказал часам замедлить ход, а материи — достичь состояния полного покоя вокруг Кэтрин. Он потянулся мыслью к злосчастной капельке ртути, проник в саму ее структуру, увидел отдельные молекулы и даже атомы и приказал им остановиться и замереть. Контакты не замкнутся, потому что ртуть замерзнет и утратит текучесть. Тогда стекло не треснет, воздух не попадет внутрь и взрыва не будет. Не будет… Не будет…
Он вдруг увидел, что Кэтрин вздрогнула и, подняв голову, посмотрела прямо в глазок камеры. На лице ее были написаны крайнее изумление и растерянность.
Роберт живо вспомнил панику в Юнион-сквер-парке, где он — единственный в обезумевшей толпе — сумел отыскать точку равновесия и покоя и, раздвинув его границы, накрыл им людей, как покрывалом. И Йуну были повержены, а начинавшаяся давка сошла на нет. Роберт даже не понял, что тогда сделал и как ему это удалось. Но сейчас он догадывался, что это была неведомая сила, которая долгие годы дремала, зрела в нем, а теперь толчками выходила наружу, все ярче проявляя себя с каждым новым испытанием.
Ртуть замерзла. Часовой механизм встал. Он не увидел, но понял это. А Кэтрин увидела. Теперь она широко раскрытыми глазами неотрывно смотрела в камеру.
Стало быть, его мысли и желания изменили реальность, преобразовали материю.
Кэтрин наконец пришла в себя и откинулась на спинку стула. Напряжение спало с ее лица, она даже чуть улыбнулась. А затем она поставила коробку на пол, схватила сумочку, вынула из нее блокнот и карандаш, торопливо начеркала что-то и подняла листок над головой так, чтобы Роберт смог прочитать написанное.
Это был адрес дома на Двадцать пятой улице, совсем недалеко от обелиска… И приписка: «Подвал».
Роберт сорвался с места и бросился по Двадцать пятой. До искомого дома он добежал менее чем за полторы минуты. Это была ничем не примечательная десятиэтажная многоквартирная берлога — типичный образчик «чугунной архитектуры» Нижнего Манхэттена. В этом доме на самом деле имелась квартира, расположенная в подвале.
Роберт навалился плечом на входную дверь, замок треснул, и он оказался на пороге комнаты. Первым делом ему бросился в глаза стул и затем коробка с замерзшей ртутью и камера, установленная под потолком… Кэтрин в комнате не было.
Роберт без церемоний распотрошил коробку, рассчитывая отыскать в ней часть пятого ключа, но его там не оказалось. Зато на полу, придавленная коробкой, лежала записка. Он сразу узнал торопливый почерк жены.
Спасибо, милый Роберт! Ты спас мне жизнь, ибо бомба была самая что ни на есть настоящая. И все же я возвращаюсь к Адаму. Я могу помочь ему. Я люблю тебя. Ищи пункт 067. Отправляйся прямо сейчас!
Роберт взревел, как раненый зверь, схватил стул и швырнул его в стену.
Дура, дура!.. Неужели она не понимает, что, если вернется сейчас к Адаму, ей конец?!
Лондон,
сентябрь 1990 года
Стеклянный барабан замедлил свое вращение и начал переливаться разными цветами — от темно-синего и желтого до багряно-красного и матово-белого.
Зрители зачарованно пялились на это чудо.
— Я обрел камень, и я лишился его! — торжественно повторил Адам, вжившийся в образ Ньютона.
Он встал у самого стола, и лицо его снизу осветилось разноцветными бликами от стеклянного барабана. Зрелище было даже несколько жутковатое.
— Однажды зимой — это был январь 1678 года — я, как обычно, заперся в своей лаборатории. За спиной у меня было немало бессонных ночей и тысячи прочитанных в уме и вслух молитв. Именно тем вечером на меня снизошло озарение и я проник мыслями в тайну тайн человеческих. Я обрел философский камень. Я сразу это понял, глядя на диск, похожий на этот барабан, который вращался вокруг собственного центра и издавал свечение.
Кто-то из зрителей что-то протестующе крикнул, на него тут же зашикали, а потом раздалось несколько хлопков в ладоши.
— Как мне это удалось? Я многие годы до того экспериментировал с металлами в своей кузнице. И многие годы экспериментировал со стеклом, выплавляя из него линзы. «Это камень и не камень, — говорили древние мудрецы. — Это жидкость, но она не течет. Это ночь, которая изнутри озаряется светом дня». Я много думал над этими словами и в один прекрасный день понял: стекло — это жидкость! Вы когда-нибудь обследовали оконные стекла в старых домах? Я имею в виду совсем старые дома, которым насчитывается по крайней мере больше ста лет? Так вот… В верхней части оконной рамы стекло тоньше, а в нижней — толще. Это значит, что с годами оно стекает вниз. Помалу, но стекает. Стекло — жидкость!
Но текучесть его не видна невооруженным глазом и проявляется лишь с течением времени. Стекло — удивительная, магическая материя. Оно образуется, когда молния ударяет в песок, и аккумулирует в себе силу огня и земли, воды и воздуха. Древние умельцы изготавливали удивительные сплавы из стекла и металлов, нагревали и охлаждали стекло, создавая потрясающие витражи, которые мы все до сих пор имеем удовольствие наблюдать в окнах наших храмов.
И, исполнившись нового знания, я начал проводить новые опыты. Меняя температуру нагрева, я замечал время суток, расположение солнца и луны на небесном своде, добавлял разные металлы в различных пропорциях, разной температуры. Нагревал и охлаждал, а потом опять нагревал и охлаждал. Я молился истово и самозабвенно. Я сутками не спускал глаз со стекла.
Ньютон подробно перечислил все ингредиенты, которые использовал в своих опытах, описал все стадии процесса, привел расшифровки ключевых алхимических формул, которые для непосвященного выглядели полной абракадаброй — зеленый лев, белая роза, дикая сурьма, покорная сера, солнце и луна, король и королева.
— Те, кто раскрывал секрет камня, — торжественно провозгласил Ньютон, — с незапамятных времен таили его от других, но не зарывали в землю и не запирали под замок. Совсем напротив! Они публиковали результаты своих изысканий, в которых рассказывали подробно и обо всем, опуская лишь малые детали или в сотне верных формул пряча одну неверную. Их задача заключалась в том, чтобы не отдать знание в руки тех, кому оно не предназначалось, и отдать его тем, кто его заслуживал. Я последую примеру своих предшественников!
Зрители вновь нестройно зааплодировали.
— В тот далекий зимний вечер я раскрыл великую тайну и увидел свет, который пробивался из тени, — столь же нежный, как любовь, и столь же сильный, как удар молнии. Я получил идеальный, магический сплав стекла и металла. Это было совершенно новое вещество, которое само по себе уже не являлось ни стеклом, ни металлом. Я пораженно взирал на плоды трудов своих и не верил глазам своим. И, вознося очередную благодарственную молитву Небесам, я вдруг услышал голос, который возвестил мне: «Flamma unica clavis mundi!»
— Что это значит? — крикнул кто-то из зрителей.
— «Ключ к миру в искре единой!» Первородный огонь, конечная истина, свет творения. Тот самый, который открывается тем, кто добрался до конца своего Пути. — Ньютон выдержал долгую паузу. Он хитро оглядывал зрителей, и видно было, что готовился добавить еще нечто очень важное.
Кэтрин впилась ногтями в руку Роберта так, что тот едва не вскрикнул от боли.
— Молчи! — исступленно шептала она, глядя горящими глазами на Адама. — Молчи! Молчи! Молчи же!
Адам, словно услышав ее призыв, вдруг отступил от стола, на котором продолжал беззвучно вращаться стеклянный барабан, переливающийся разными оттенками.
— Обезумев от счастья, я оставил лабораторию и бросился в часовню, чтобы возблагодарить Бога как подобает. Часовня стояла на том самом месте, где сейчас каждый из вас может наблюдать памятник, воздвигнутый в мою честь. Меня не было минут десять, не больше. Но в эти десять минут случилось непоправимое. Из искры, которую я открыл, возгорелось пламя. Огонь — страшная, смертельная сила. Свеча упала на мои бумаги, и огонь начал стремительно пожирать плоды моих многомесячных трудов.
Вернувшись, я наткнулся на бушевавший пожар. Мне удалось погасить его водой и прорваться к тому, что осталось от моих записей. И я сразу понял, что утратил камень. Утратил, ибо от всего, что было написано мной, сохранилась лишь одна-единственная страница, да и та обгорела по краям. Она содержала, возможно, самые важные сведения, но была одна. Последняя. И камень был утрачен.
