Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне
— Сукин сын, — сказала она очень тихо, и он отпрянул, словно от пощечины.
Лицо его исказилось. Мягкость мгновенно исчезла. Шея напряженно выгнулась. Глаза сузились и словно окаменели. Он схватил ее за волосы и резко рванул, вывернув ей голову и ткнув в стену лицом.
Она стояла на коленях на топчане с запрокинутой шеей. Он пихнул ее в угол и ударил кулаком в затылок. Его рука обхватила ее и, задрав юбку, обнажила колени. Кричать она не могла. Он бил ее лицом об стену, потом стал рвать на ней белье, яростно, как дикий зверь. Все плыло у нее перед глазами, мысли путались. Она тихо вскрикнула только один раз — крик вышел слабым, как у ребенка, испугавшегося темноты. Ее пронзила острая боль между ног. Тело дернулось, она стукнулась лбом о стену.
Не прошло и минуты, как все было кончено. Она сползла с топчана на пол, очутившись лицом на холодном и жестком цементном полу. Ее рвало. Он попытался втащить ее обратно на топчан, но тело было тяжелым, как у мертвой. Он пнул ее ногой в живот. Казалось, внутри у нее что-то разорвалось. Ухватив ее за ногу и за волосы, он поднял ее и бросил на топчан. Потом перевернул на спину, привязал ремнями к койке, надел на нее наушники и включил звук. Ее тело напряженно вытянулось. Резким рывком он застегнул молнию на ширинке и, забрав кувшин, вышел из камеры. Он тяжело дышал и пальцами смахивал с лица капли пота и слюны.
Запирая за собой дверь, он чувствовал, как ползут по спине мурашки, и слышал, как будто кто-то очень тихо окликает его по имени: Мануэл, Мануэл! Но тюремный коридор был пуст. Содрогнувшись, он почти бегом бросился к пустому стулу охранника.
Он поехал обратно в Лапу, ощущая потребность побыть в тишине и одиночестве. Там он напился агуарденте прямо из горла, потом заснул тяжелым сном и спал допоздна. Разбудили его солнце в незашторенном окне, шум ветра и шелест пальмовых листьев в парке, гомон играющих детей. Лицо его, потное, вспухшее, горело. На душе было муторно.
Он принял душ, растерся почти до скрипа, но тяжелое чувство не покидало его. Он завернул в Белен и выпил кофе, но пропихнуть пирожное в глотку не смог. На работу он опоздал на полтора часа. Жорже Рапозу ждал его.
— У нас некоторые сложности, — сказал он, и тягостное чувство, томившее все время Мануэла, сменилось уверенностью.
— Что такое?
— Эта девушка… Мединаш… она умерла.
— Умерла? — воскликнул он и опустился на стул.
— Охранник утром вошел к ней, и вокруг, — Жорже брезгливо показал на свои гениталии, — у нее все было в крови.
— Доктор ее осмотрел?
— Он и констатировал смерть. У нее был выкидыш. Смерть наступила в результате кровотечения — внутреннего и, судя по всему, внешнего.
— Выкидыш? Разве она была беременна?
— Шеф хочет тебя видеть.
— Нарсизу?
Жорже пожал плечами и покосился на Мануэла:
— А сегодня пирожного не будет?
Майор Виржилиу Дуарте Нарсизу положил трубку телефона и докурил остаток сигареты, затягиваясь с таким наслаждением, как будто дым медом растекался по его легким. Мануэл пытался положить ногу на ногу, но он так вспотел, что брюки прилипали к коже, и он никак не мог скрестить ноги. Его начальник потер кончик крупного и толстого, как боксерская перчатка, носа с крупными порами.
— Вы переводитесь, — сказал он.
— Но…
— Это не обсуждается. Приказ директора. Вы возглавите группу, которой поручено разделаться с этим шарлатаном, генералом Машаду. Наша разведка доносит, что он перебрался в Испанию и готовит там новую попытку переворота. Вы получаете повышение и становитесь во главе бригады быстрого реагирования. Сегодня в Лиссабоне сам директор встретится с вами и проинструктирует. Вот так. Что скажете? Вид у вас, по-моему, не очень довольный, аженте Абрантеш!
— Это высокая честь, — запинаясь, выговорил Мануэл. — Я сказал бы, что еще слишком молод и недостоин оказанного мне доверия.
Майор прищурил один глаз и вперил в Мануэла острый взгляд другого.
— Кашиаш — не место для человека ваших способностей.
— Я думал, вы вызываете меня из-за инцидента с некой Мединаш.
— А что с ней такое?
— Она умерла ночью в камере. У нее случился выкидыш. Было сильное внутреннее кровотечение.
Наступившее молчание было прервано телефонным звонком. Оба вздрогнули, и майор схватил трубку. Секретарь сообщил ему, что его сын Жайме госпитализирован с переломом кисти рукой после падения с дерева.
Положив трубку, майор Нарсизу стал рассеянно мерить шагами кабинет, пока взгляд снова не сфокусировался на собеседнике. Мануэл так и не мог проглотить комок в горле.
— А, — сказал Нарсизу, — меньше коммунисток — меньше забот.
19 февраля 1965 года Мануэл Абрантеш ужинал в ресторанчике в испанском Бадахос, в двух километрах от португальской границы. Двое ужинавших с ним были в приподнятом настроении, а он сам был воплощением любезности. Через два часа им предстояла небольшая прогулка в укромное место для встречи с офицером португальского гарнизона в Эстремоше. Офицер должен был изложить им стратегию их действий, в результате чего для восьми миллионов португальцев должна была начаться новая жизнь. Двое сидевших за столиком с Мануэлом были генерал Машаду и его секретарь Паулу Абреу.
Подготовка этой встречи заняла целых полгода, не говоря уже о четырех годах, потраченных МПЗГ для того, чтобы внедрить своих агентов в окружение генерала Машаду. Мануэл прибыл в удачный момент. Он привез свежие новости человеку, десять лет находившемуся в изгнании. Общаясь с Мануэлом, генерал обретал веру в будущее.
Февральский вечер выдался холодным, а ресторанчик отапливался плохо. Они сидели в пальто и пили коньяк. В одиннадцать часов вечера за их столик подсел человек и заказал кофе. Пятнадцать минут спустя они надели шляпы и прошли метров двести до кладбища, где и должна была состояться встреча. В ясном морозном небе светила луна, освещая им дорогу. Человек, подсевший к ним за столик, шел впереди. Никто не произносил ни слова. Генерал горбился, ежась от холода.
На кладбище человек велел им подождать в узком проходе между мраморными склепами. Генерал взглянул в оконце одного из склепов и удивился малому размеру стоявших там гробов.
— Наверное, дети похоронены, — сказал секретарь, и это были его последние слова. Его ударили молотком в затылок, лоб его, ткнувшись в дверцу склепа, разбил в ней стекло. Генерал изумленно попятился; двое мужчин повисли на нем. Они скрутили ему руки за спиной. Генерал с ужасом смотрел, как душат его секретаря. Паулу Абреу уже терял сознание, ноги его дергались, потом замерли, мышцы лица расслабились.
Генерала бросили на колени. Присевший за столик человек достал из кармана пистолет. Насадив на него глушитель, он передал оружие бригадиру. Мануэл Абрантеш опустил взгляд на стоявшего на коленях генерала. Шляпа генерала упала и валялась на земле перед ним. Лицо и вся фигура старика неожиданно показались Мануэлу крайне изможденными. Генерал покачал головой, но шея не держала голову, и та свесилась на грудь.
— Видимо, роль детей в этих гробах должны сыграть мы, — горько пошутил он.
Мануэл Абрантеш приставил глушитель к его затылку. Раздался глухой звук, и генерал упал вниз лицом.
Мануэл передал пистолет агенту. Тот наклонился к генералу и пощупал пульс на шее. Пульса не было.
— Где могилы? — спросил Мануэл.
Мужчина двинулся по проходу между склепами, потом свернул влево, в угол кладбища. Глубина ям была не больше метра.
— Что это такое, черт возьми! — вскричал Мануэл.
— Земля слишком твердая.
— Кретины чертовы!
30
Понедельник, 15 июня 199… Авенида-Дуке-де-Авила.
Салданья, Лиссабон.
К семи утра я стоял возле лицея Д. Диниша, вдыхая прохладу раннего утра. Проснулся я в пять с намерением устроить себе выходной и думал о том, какую бы книгу почитать, какой пляж предпочесть и где бы пообедать. Но фотографии Катарины Оливейры в кармане моментально вернули меня к реальности. Я решил побродить возле школы, порасспрашивать людей на близлежащих улицах и проверить, есть ли хоть частица правды в рассказанной Джейми Галлахером истории насчет подхватившей девушку машины.
Сидя за чашечкой кофе в кондитерской напротив здания школы, я раздумывал, повезет ли мне. После выходных я вправе был считать себя везунчиком, но мои надежды моментально развеяла первая осечка: служащим кондитерской Катарина оказалась незнакома. Я перешел в кафе «Белла Италия», бармен которого видел ее, когда она пила кофе после пребывания в пансионе «Нуну». За стойкой стоял не тот бармен, что был в субботу, однако он указал мне на старушку, сидевшую возле окна.
— Вот она тут постоянный посетитель. С утра и до вечера торчит. Все, что происходит на улице, примечает.
