Ян Валентин - Звезда Стриндберга
– Легкая, безболезненная смерть, сеньор Гольдштейн. – Литтон кивнул в сторону невидимой воды. – Холодовой шок отключает сознание меньше чем за тридцать секунд. И через час вы уже на четырехкилометровой глубине.
Дон попытался ответить, но у него ничего не вышло.
– И все же вы сомневаетесь? – спросил Литтон, сделав пару шагов по направлению к Дону.
Дон наклонил голову. Жест этот мог быть воспринят двояко: «Да, сомневаюсь» или «Нисколько не сомневаюсь».
– Вы хотели, чтобы мы… повернули? Я правильно понял ваши слова?
Дон покачнулся и чуть не упал на палубу, но Литтон успел схватить его за руку. Рука была неожиданно сильной – казалось, удерживать Дона не стоило старику никакого труда.
Дон кое-как утвердился на ногах и полез в свою сумку, сам не зная точно, что он хочет найти. Никакое лекарство не выведет его из этого состояния. Акатизия, вспомнил он медицинский термин. Человек не находит себе места. Никакой транквилизатор не поможет. Ни риталин, ни модиодал…
– Могу я вам чем-то помочь? – спросил Литтон, не отпуская его руку.
Дон попытался улыбнуться, но сам почувствовал, что вместо улыбки получился какой-то нелепый оскал. Он выудил из сумки жевательные таблетки метамина, набрал целую горсть, кинул в рот и начал методично, как корова, двигать челюстями. Он надеялся, что этот дериват амфетамина поможет ему прийти в себя.
– Я вижу, вы прекрасно справляетесь сами, – улыбнулся Литтон. – Но мне кажется, вы замерзли. Может быть, хотите согреться?
Дон сделал попытку освободить руку, но Литтон его не отпускал.
Он покорно двинулся за стариком. Они подошли к обледенелому трапу, ведущему на верхнюю палубу «Ямала».
– Из тьмы к свету, – пробормотал Литтон.
Они вошли в теплый коридор и остановились перед двойной дверью капитанской каюты. Литтон достал из кармана шубы маленький ключ и уверенным движением вставил его в замочную скважину.
Капитан, очевидно, все еще был в баре, потому что в каюте свет был погашен. Литтон зажег свет, и Дон понял, что «Ямал» – это не только виниловые обои и скверно убранные каюты. То, что он увидел, было достойно адмирала девятнадцатого века.
Деревянные полированные панели, мебель с позолоченной инкрустацией, мягкий толстый ковер. Сюда почти не достигал скрежет ломаемого кораблем льда.
Большой бар с дверцами из резного хрусталя. Одна стена целиком занята окнами, открывающимися на носовую палубу, освещенную колеблющимся светом прожекторов. У противоположной стены – что-то вроде старинного секретера, используемого как рабочий стол, если судить по количеству бумаг и старинных скоросшивателей. Поверх вороха бумаг – увеличительное стекло, тоже очень старинного обличья.
Дон подметил все эти детали краем глаза, потому что по-настоящему его интересовал только один предмет в этой каюте – обитый кожей уютный диван.
Он приблизился на заплетающихся ногах к дивану, плюхнулся со всего размаха, повалился на спину, вытянул ноги и положил их на низкий стеклянный столик, постаравшись все же не запачкать разложенную на столике большую карту Арктики.
– Сеньор Гольдштейн, – голос Литтона за спиной. – Я привел вас сюда не для того, чтобы дать вам выспаться.
Дон, не открывая глаз, услышал звяканье фарфора и какое-то бульканье.
Старик осторожно обогнул вытянутые ноги и поставил на стол дымящуюся чашку с чаем. Запах корицы и грецкого ореха напомнили Дону Эберляйна и библиотеку на вилле Линдарне.
Он с трудом принял сидячее положение. Литтон уселся в кресло напротив:
– Вам нужно выпить горячего, сеньор Гольдштейн.
– Вы можете называть меня… Самуель… – промямлил Дон.
– Агусто Литтон. «Литтон Энтерпрайзис».
Дон кивнул и неуверенно пожал протянутую руку.
– Итак, сеньор Гольдштейн… – Литтон открыл маленький серебряный портсигар, достал сигариллу и прикурил. – Итак, сеньор Гольдштейн, почему же вы не хотите посмотреть на Северный полюс? Это примечательное место, гарантирую. Вас пугает лед?
Дон сделал глоток чая. К нему медленно возвращались силы. Облик Литтона постепенно приобретал четкость и объем. Водянистые маленькие глаза на черепе, обтянутом тонкой, как бумага, кожей. Достаточно царапины, подумал Дон, и обнажится лобная кость. Узкие губы, под орлиным носом – редкие усики.
– Я спросил – вас пугает лед? – мягко повторил Литтон.
– Вовсе нет… Дело не в этом… Он сделал еще глоток чая.
– Как я понял со слов Сергея Николаевича, вы заказали путевку довольно поздно? – Литтон глубоко затянулся и выпустил дым тонкой струйкой.
– Да, так получилось. Случайно, – сказал Дон.
– Понятно. Но мне кажется, вы не разочаруетесь. – Теперь он начал пускать колечки.
– Вы знакомы с русским капитаном?
– Нет, но я понимаю, чего он хочет. Он хочет денег. Все русские теперь не хотят ничего, кроме денег. Мы заключили с ним деловое соглашение, и он уступил мне каюту. Меня не устраивала каморка, куда меня поместили. Мои люди тоже недовольны. А вы?
– Да нет, ничего… – сказал Дон. – Разве что тесновато немного…
– Вот именно! Немного тесновато… Здесь намного лучше, не правда ли? И чисто, и вид из окна превосходный.
Дон посмотрел в окно. Опять началась метель, снеговые вихри кружились в мертвенном свете прожекторов. Он не знал, что сказать, – Литтон, очевидно, был расположен к долгой ночной беседе.
– Вы сказали «Литтон Энтерпрайзис»? Не слишком латиноамериканское название…
– Нет-нет, это старинное международное предприятие.
– А что вы…
– Импорт – экспорт, можно это назвать так. Хотя… в основном экспорт.
– Экспорт… чего?
– О, сеньор Гольдштейн, бизнес – грязное дело. Вам вовсе ни к чему в это вникать. Поверьте мне.
Нет. Разумеется не только чай. Это приятное возбуждение наверняка носит следы амфетамина. Похмелья как не бывало.
Он перевел глаза на карту Арктики и в который раз посмотрел на красную линию, обозначавшую маршрут «Ямала» к Северному полюсу. Нынешние координаты ледокола были помечены русской монетой с двуглавым орлом. Две головы орла смотрели в разные стороны. Дону вдруг померещилось, что головы повернулись и с ужасом уставились друг на друга.
– Всего восемь градусов, и мы на месте. Через пару дней поднимем бокалы на Северном полюсе.
– Сеньор Литтон, – осторожно начал Дон, сам не зная, что подтолкнуло его к этой мысли. – Не хотите ли оказать мне услугу?
– Если вы хотите, чтобы я проводил вас в каюту, то…
– Нет-нет, – Дон поднял ладонь, – речь идет о куда более серьезном деле.
Он внимательно посмотрел в глаза Литтона, и у него возникло странное ощущение déjà vu. Старик напомнил ему…
Дон встряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Литтон снова глубоко затянулся.
– Вот здесь… – Дон показал пальцем на монетку, – здесь мы находимся сейчас.
Литтон молчал, ожидая продолжения.
– А вот здесь… – Дон передвинул палец на юго-запад примерно на дециметр, – здесь есть кое-что, что наверняка вас заинтересует. И не только вас. Всех! Всех пассажиров ледокола.
– То, что могут увидеть все, вряд ли представляет какую-то ценность, – сказал Литтон скептически, но все же пересел на край кресла и посмотрел на карту.
Потом Литтон достал ручку и поставил на карте черный крест.
– Вы все же настаиваете, чтобы капитан изменил курс, – сказал он, помедлив. – Даже если такое возможно, это обойдется недешево. И надо иметь очень серьезные основания.
– Там есть отверстие.
Литтон расхохотался:
– Отверстие? Вы имеете в виду – там есть полынья? Звучит сенсационно.
– Я думал, вы сможете помочь мне уговорить Бейли…
– Сеньор Гольдштейн, вы и в самом деле ничего не понимаете. – Литтон прокашлялся, и в тоне его впервые за все время разговора прозвучало раздражение. – Говорить с американо? Гидом? Что он может вам ответить? Изменить курс в состоянии только русские. Но могу вас заверить, это будет стоить очень дорого. Впрочем, я это уже вам сказал.
– Но вы же занимаете капитанскую каюту, – попытался Дон. – И вы могли бы…
– Вы хотите, чтобы я вам помог? То есть я заплачу капитану, он повернет ледокол, и вы получите возможность полюбоваться на отверстие? А это глубокое отверстие, Самуель Гольдштейн? Достаточно ли оно глубоко?
К Литтону вернулось хорошее расположение духа.
– Вы забавный человек, сеньор Гольдштейн, – рассмеялся он. – А кстати, что думает по этому поводу ваша жена?
