Эрик Харт - Озеро скорби
Тереза Брейзил поставила свой маленький коричневый чемодан около кухонной двери. До этого она паковала его в своей жизни лишь дважды, один раз за день до того, как должна была выйти замуж, и еще один раз…
Сейчас уже можно было об этом думать. Раньше прошлое было закрыто, проклято, но вид этой веревки с тремя узелками на столе полицейского несколько дней назад начал медленную капель, которая переросла в поток и, наконец, в потоп, который Тереза была не в силах остановить. Давно пересохшее русло ее души наполнили образы, слова, чувства и ощущения, которые она так долго отвергала. Оставаться здесь было для нее губительно; она бы просто утонула в воспоминаниях.
Тереза проснулась этим утром, и ей снова снились желтая земля, солнечный свет и пыль, полная противоположность этому месту с насквозь промокшей землей и темными канавами, по которым медленно утекала жизнь. Здесь жизни были ограничены узкими дорогами, заперты живыми изгородями и канавами и задушенными плющом дубами, загнаны в вечную тьму, тайны и сырость. Она уедет из этого умирающего болота в летнее солнцестояние и приедет в зимнее солнцестояние, туда, где времена года стоят на голове. Говорили, что далее вода в стоке закручивается в обратном направлении. Все будет совсем другим, и это будет правильно и необходимо.
Она выпустила овец и послала Чарли собрать их. Ей нужно было быть уверенной, что он не вернется в дом, по крайней мере, несколько часов. В гостиную Тереза заглядывать не стала. Доминик всегда был там, привязанный к кислородному баку и телевизору. Она слышала шум телевизора — звонкий лживый смех.
Такси будет здесь через несколько минут, а ей надо было еще кое-что сделать перед уходом. Тереза порылась в куче брошенной одежды на дне своего гардероба, пока не нашла квадратную жестяную коробку, проржавевшую и запыленную за многие годы забвения. Она содрала крышку и замерла, держа коробку в руках; она уставилась на ее содержимое, ощущая одновременно, что вросла в землю и несется в прошлое.
Доминика Брейзила она не выбирала. Прежде всего, он был на двадцать лет ее старше; то жестокий, то мрачный, он отличался своеобразной грубой темной красотой. Ей было всего двадцать пять лет, но дома ей ясно дали понять, что больше не позволят ей жить с ними. Доминик жуть как стремится ее заполучить, сказал ей отец. Терезе не хватало ни характера, ни средств сопротивляться напору родных. Лишь годы спустя она осознала, что на самом деле произошло; фактически ее продали при помощи сделки, имевшей больше общего с животноводством, чем с настоящим браком. Она пересекла порог этого дома несведущей девушкой, приведенной сюда из дома отца как призовая телка. Тереза до сих пор со стыдом вспоминала, как старая миссис Брейзил повернула ее кругом, попихала и потыкала, чуть ли не проверила зубы у нее во рту. Ее сочли слишком слабой, слишком худой, слишком упрямой, чтобы приносить пользу.
Сначала Тереза хотела доказать им, что это не так, показать, что она может, пока не осознала, что ничего хорошего это не принесет. Что бы она ни делала, все было недостаточно. Она была чужачкой, которую не любили тем больше, чем нужнее она была. Брейзилы были темной семьей. И темнота таилась не только в их угольно-черных волосах и миндалевидных глазах, но, казалось, исходила из глубины их душ, из их скрытных привычек и закрытых дверей, из стен, постоянно воздвигнутых между ними. В Дэнни тоже была эта темнота, но он немного отличался от остальных. Он был единственным настоящим союзником, которого Тереза когда-либо имела.
Сначала то, что происходило между ними, было очень невинно. Примерно через полтора года после того, как она приехала сюда, она начала находить маленькие подарки в курятнике, когда выходила собирать яйца, — блестящие камешки, раковины улиток и коконы — маленькие сокровища, которые помещались у нее в ладони. Тереза начала хранить их в коробочке, спрятанной на дне гардероба. Она знала, кто оставлял их, не обменялась с ним ни словом. Не было никаких признаний, не было вообще никакого общения, только эти маленькие тайные подношения и молчаливое их принятие. На поверхности все продолжалось как и раньше, но Тереза ощущала, как ускорилось нижнее течение, угрожая затянуть ее вглубь.
В тот день, когда все изменилось, в одном из обычных тайников она обнаружила странной формы ком пчелиного воска. Она подержала его на свету, любуясь его бледной полупрозрачной формой — как крошечный собор, подумала она; как фотография, виденная в книге, что-то миниатюрное и милое. Неожиданно дверной проход заполонила темная фигура ее мужа, и она инстинктивно сжала воск в ладони. Доминик что-то спросил о яйцах, она ответила, даже не слыша вопроса. Когда он ушел, она разжала руку и увидела отпечаток своей ладони и пальцев на разрушенном, деформированном воске и поняла в тот момент, что какая-то часть ее души неожиданно преобразилась. Тереза больше не могла отступать, только идти вперед. Наверное, она так никогда и не поняла толком, почему это нечаянное уничтожение положило начало всем последующим событиям, но она крепко сжимала воск в ладонях, пока не достигла пасеки.
Когда появилась Тереза, Дэнни сидел на койке у стены, обняв руками прижатые к груди колени, уставившись куда-то вдаль. Она отчетливо помнила, как просто встала перед ним, разжав кулак, чтобы показать расплавившийся комок воска. И каким-то образом Тереза знала, что он уже все понял, о чем она хотела сказать, и что не было нужды говорить. Когда он, наконец, притянул ее к себе на кровать, она испытала не поражение или капитуляцию, а долгожданную свободу.
Они с Дэнни планировали встретиться рано в то утро летнего солнцестояния. Она прошла две мили до перекрестка на рассвете. Он должен был прийти с пасеки, они бы встретились на перекрестке и поймали бы грузовик до Шэннона. Из Шэннона они как-нибудь бы добрались до Австралии. В то утро по болоту распространился плотный туман, и ее переполняла дрожь предвкушения, рассеивая страх и усталость. Когда солнце пробилось через горизонт, она села на чемодан под прикрытием переросшей живой изгороди, слушая праздничный хор жаворонков. Она помнила, как текли минуты, но было сложно вспомнить точно, когда ее предвкушение надежды начало превращаться в разочарование, а затем в тревогу и, наконец, в горькое отчаяние.
Она никогда не видела никаких билетов. Дэнни сказал, что нужно подождать, пока они не прибудут в Шэннон. В шесть часов, почти два часа спустя после назначенного времени, она спрятала свой маленький чемодан в живой изгороди и пошла домой, ощущая с каждым шагом тяжелый внутренний удар, хороня позор и унижение далеко в глубинах своей души, чтобы больше никогда не выпускать их наружу, никогда.
Тереза появилась дома как раз вовремя, чтобы поставить чайник. Поставив ветчину и сосиски для завтрака Доминика, она начала готовить ему ланч на день. Через несколько минут ему надо будет встать на смену на болоте к восьми часам. Механическая кукушка в часах на кухне пропела семь. Все было, как и вчера, и как опять будет завтра. Больше ничего не было, только временное сумасшествие, иллюзия.
И она осталась твердой в своем отречении. Когда месячные прекратились, и она начала ощущать убыстряющийся трепет в брюшной полости, она просто приняла ребенка, ни разу не попытавшись найти в нем черты, которые сказали бы, который из братьев был его отцом. Вернее, ни разу до тех пор, пока Чарли не принес домой новости о почерневшем трупе с веревкой с тремя узелками на горле. Тереза ощутила это словно автомобильную аварию, момент, наполненный звуками разрывающегося металла и бьющегося стекла. Она ощутила зияющую пустоту, открывшуюся в земле у нее под ногами, и все, что существовало эти последние двадцать пять лет, улетело, неожиданно лишилось своего значения.
Тереза вынесла жестяную коробку в сарай за домом, где собрала кучу соломы. Она зажгла спичку и коснулась ею золотистых стеблей, наблюдая, как огонь сначала спотыкается, а потом охватывает их. Одно за другим она бросала свои сокровища из жестянки в огонь, смотря, как он с яркой химической уверенностью поглощал каждое из них. Когда последний предмет исчез, она отвернулась от огня.
Когда она открыла кухонную дверь, водитель как раз остановился во дворе. Она махнула ему, показывая, что готова, и вошла последний раз в дом. Один за другим она отвинтила клапаны газовых баллонов, что стояли в углу кухни. Затем она перешла к плите. Она уже отвернула клапаны; теперь она включила газ на каждой из четырех конфорок, а также в духовке. Тереза окинула взглядом комнату в последний раз, а затем взялась за ручку своего коричневого чемодана и вышла наружу, тщательно закрыв за собой кухонную дверь.
Странно, как спокойно она себя ощущала, когда ехала на заднем сиденье машины — как хорошо она представляла свое путешествие, пусть даже не его конечную цель. Когда наступит время, она пройдет по длинному коридору к стойке регистрации. Несколькими часами позже она выйдет, обнаженная и новая, на другом конце мира. Она пыталась не давать минутам просачиваться друг в друга, утекать, пока не ничего не останется. Но сейчас она ощущала, будто ее вены иссушились. Она была шелухой, легкой и свободной. Если она случайно порежется, из раны не вытечет ничего, кроме тоненькой струйки сухой желтой пыли.
