Жан-Кристоф Гранже - Кайкен
По логике вещей, ему следовало упаковать чемодан в студии в Пюто, но он предпочел вернуться в родное гнездо. Впрочем, паспорт у него хранился здесь, как и старая обувная коробка, куда он складывал записные книжки и ежегодники, в которых отмечал мало-мальски значимые события своей жизни.
Отобрав те, что его интересовали, он сунул их в карман куртки. Побросал в спортивную сумку кое-что из одежды и туалетные принадлежности. Брал только самое необходимое, понимая, что будет не до красоты. Насквозь промокший, он чувствовал себя неповоротливым и неуклюжим. Вокруг пахло сыростью — влажным асфальтом и непросохшим бельем. Тюремные запахи. Запахи грязной сыщицкой работы. Но они ему нравились.
Поднявшись из подвала, Пассан поразился гулкости дома. Барабанили по кровле капли дождя, эхо звуков разносилось по комнатам, заигрывая с пустотой. По стенам зловещими призраками метались тени. Еще никогда привычное жилье не казалось ему столь торжественно-скорбным, напоминающим святилище. Можно подумать, он очутился не дома, а в мавзолее Ленина.
Он уже подошел к дверям, когда его осенила новая идея. Поставив на пол сумку, он бегом промчался по лестнице на второй этаж. Проскользнул в спальню Наоко и выдвинул ящик ночного столика.
Кайкена на месте не было.
79
Фифи гнал машину по выделенной полосе, врубив сирену на полную мощность. Самолет Пассана вылетал в 20:00. Ему удалось в последний момент купить билет на рейс авиакомпании «Олл Ниппон эйрлайнз». Пополнить запас лекарств он решил в аптеке аэропорта. Затем ему предстоит двенадцать часов полета — времени более чем достаточно, чтобы зализать раны и обдумать имеющуюся информацию. Или хотя бы внимательно изучить все свои гипотезы.
Перед терминалом номер один в аэропорту Руасси — Шарль-де-Голль его встретила плотная дождевая завеса грязно-серого цвета, сквозь которую торопливо прорывались пассажиры под выворачиваемыми ветром зонтами. Багажные тележки, проезжая по лужам, взметали фонтаны.
Пассан отстегнул кобуру и отдал Фифи пистолет. Панк, в свою очередь, вручил ему стопку распечаток с интернет-сайтов:
— Материалы, которые ты просил найти.
Оливье свернул бумаги в рулон и убрал в карман куртки. Но помощник приготовил ему еще один подарок — плотно набитый пакет из крафтовой бумаги:
— Из личных запасов доктора Фифи.
— Ты что, хочешь, чтобы меня замели на таможне?
— Да брось. Если тебя с такой рожей вообще пустят в самолет…
Пассан улыбнулся и сжал ему плечо.
— Не пропадай там, — внезапно посерьезнев, попросил панк.
— Обещаю.
— Может, нам последить за ее мобильником?
— А смысл? Она им больше не воспользуется. У нее теперь японский мобильник.
Он знал, что Наоко скорее согласится лишиться обеих рук, чем станет в Токио звонить с французского телефона. Практичность, продиктованная инстинктом выживания.
Он открыл дверцу машины.
— Слушай, ты уверен, что все делаешь правильно? — обеспокоенно спросил Фифи.
— Сам же вспоминал песню Клерка. А в ней есть такие слова: «Только я знаю, когда ей холодно…»
Пассан достал с заднего сиденья сумку, выбрался из машины и ушел, не обернувшись.
Часом позже он уже сидел в салоне самолета, совершавшего прямой рейс NH-206 Париж — Токио. Он летел экономическим классом. Назвать перелет комфортабельным он бы не решился, но все-таки ему досталось место у иллюминатора, а боль в обожженном лице чуть утихла. На данный момент на большее он и не рассчитывал, а потому просто надвинул поглубже шапку и постарался устроиться поудобнее.
Не дожидаясь взлета, он открыл полученную от Фифи папку с распечатками. Здесь была собрана подробная информация о методике вынашивания чужого плода: искусственное зачатие, трансплантация эмбриона (перечислялись страны, где закон разрешал проводить подобные операции, — США, Канада, Индия), юридическая процедура подбора суррогатной матери и так далее.
Наоко ездила в Соединенные Штаты, в этом он не сомневался. Скорее всего, на Западное побережье, ближайшее к Японии. Она всегда с восторгом смотрела на Америку, видя в ней землю обетованную для эмигрантов. Он считал такой подход наивным, но относился к нему с пониманием и уважением. Чем дальше он листал страницы, тем больший интерес в нем вызывали чисто технические вопросы. Очевидно, что Наоко пришлось тайком собрать и сохранить его сперму. Как она это проделала? Они никогда не пользовались презервативами.
Понемногу перед ним раскрывалась вся глубина ее обмана. Все ее уловки, все хитрости. Визиты к врачу, обследования, поездки за границу. На самом деле она даже не скрытничала, нет, просто обманывала его во всем, что предпринимала. Она не просто таила от него правду, но и заменяла ее ложью. Все эти годы Наоко вела двойную жизнь.
Пассан вытащил из кармана свои старые записные книжки. 2003 год, 2005-й — годы рождения детей. В свете открывшихся ему фактов передвижения Наоко обретали совершенно иной смысл. Примерно за девять месяцев до так называемых родов она дважды ездила в Японию. Накануне они занимались любовью. Она говорила, что это приносит ей удачу. На самом деле она собирала его сперму.
Затем она отправилась в клинику, специализирующуюся на искусственном оплодотворении. В матку суррогатной матери поместили один или несколько эмбрионов. Аюми Ямада. Пассан поднял глаза от бумаг и задумался. Кем была эта женщина? Незнакомкой, предложившей свою кандидатуру? Подругой? Родственницей? Кто она по национальности? Японка? Или американка? Или японка, эмигрировавшая в Америку?
В любом случае, если убийцей была она, кое-что не сходилось. Наоко, которая могла служить олицетворением осмотрительности, ни за что не доверила бы столь ответственную миссию человеку с нестабильной психикой и склонностью к агрессии. С другой стороны, люди не сходят с ума за один день. Если Наоко знала эту женщину, неужели не заметила бы в ней дремлющего безумия?
Он вернулся к записным книжкам. Через восемь месяцев Наоко опять уехала, якобы рожать. Где они назначили встречу? В Токио, где же еще. Со свидетельством о рождении не шутят. Но тогда встает следующий вопрос: каким образом Аюми Ямада могла произвести на свет детей, чьим отцом был официально признан он, Пассан? Может быть, выдала себя за Наоко? Сообщницы разработали целый план, который он должен разоблачить. Месяц спустя Наоко вернулась домой с сияющими глазами и младенцем на руках.
Оставалось непонятным, как Наоко удавалось симулировать беременность. Фифи так и не смог найти сведений о препаратах, с помощью которых можно сфальсифицировать анализы. Про какие-либо лекарства, от которых увеличивается живот, он тоже ничего не узнал. Но в конце концов, это уже было не важно. Наоко сумела обвести мужа-полицейского вокруг пальца и даже предъявила положительный тест на беременность.
Самолет вырулил на взлетную полосу, взревели двигатели. Из динамиков доносился слишком громкий, но все равно плохо различимый голос, проводивший инструктаж по безопасности полета. Пассан захлопнул папку. Он сейчас должен быть вне себя от ярости, но вместо этого ощущал бесконечную усталость. Лихорадочное возбуждение сменилось отупением.
Он огляделся. Самолет был битком набит японцами. Вот и хорошо. Их природная вежливость избавит его от любопытных взглядов — никто не станет коситься на физиономию, похожую на подгоревший тост. Хотя бы во время полета он попробует почувствовать себя нормальным человеком. Да и в Токио, скорее всего, будет так же.
При мысли об ожогах вернулась боль. Кожа на лице трескалась, как кожура ошпаренного каштана. Он дождался, пока погаснет световое табло, и отправился в туалет с тюбиком биафина. И проглотил сразу две таблетки от Фифи — лучше сразу уснуть, чем еще двенадцать часов пережевывать одни и те же предположения.
Вернувшись на свое место, он закрыл глаза, решив в последний раз мысленно перебрать возможные версии случившегося. Но откуда-то из глубин памяти вдруг нахлынули воспоминания — как ни поразительно, самые счастливые. О тех беззаботных минутах, когда они с Наоко ощущали себя единым целым. И каждый раз всплывала одна и та же необъяснимая, непостижимая деталь, острой иглой коловшая сознание.
Смех Наоко.
У его японской жены была такая особенность — она не позволяла себе громко смеяться. Самая искренняя радость проявлялась у нее лишь легким подергиванием губ, намеком на улыбку. А если ей и случалось коротко рассмеяться, она спешила прикрыть рот рукой. И все-таки иногда, хоть и очень редко, она хохотала по-настоящему, рассыпая искры веселья, издавая горлом чувственные воркующие звуки и открывая превосходные зубы. Эти приступы смеха выглядели тем удивительнее, что возникали по самым неожиданным поводам. Однажды, например, из-за того, что в бассейне, куда она нырнула, оказалась слишком холодная вода. В другой раз на нее накатило, когда они с Пассаном сидели в баре в квартале Сибуя и слушали караоке. И еще раз, когда Пассана чуть не покусала собака, только что купленная ее родителями. В эти минуты ее лицо теряло свою фарфоровую непроницаемость и словно разбивалось на тысячи осколков. Крохотные частицы счастья разлетались вокруг, как бывает, если подуешь на пудреницу. Подумав о пудре, Пассан вспомнил о гимнастах, которые, перед тем как бросить вызов земному притяжению, натирают руки толченым мелом. Так и Наоко: она ускользала куда-то, поднимаясь облачком талька. И тогда Пассан ахал про себя, поражаясь невероятной чистоте ее души.
