Франк Тилье - Проект «Феникс»
— А вы были с этими мужчины знакомы?
— Нет. Ни имен их не знала, ни фамилий. Стефан нигде ни слова о них не написал. Думаю, они были, как и сам Тернэ, учеными. Может быть, антропологами.
— Специалистами по цивилизациям? Но почему вы так решили?
— Когда посмотрите кассету, поймете.
— Вы можете описать, как они выглядели, эти мужчины?
Гаэль покачала головой:
— Нет, слишком давно это было, всё — как в тумане. И потом, я же следила за Стефаном издалека, мне было не так уж хорошо их видно. Если в самых общих чертах, то могу сказать, что один был вроде бы шатеном среднего роста, совершенно обычным на вид человеком, похоже, ровесником моего мужа или почти ровесником, а второй… Нет, второго не помню. Кажется, блондин, но может быть, и нет. Что еще? Понимаете, люди за двадцать пять лет сильно меняются, а память сдает. А вот о Стефане я хочу кое-что сказать. С ипподрома — или, как говорил, из бридж-клуба, он возвращался изменившимся и с каждым днем становился загадочнее. Например, он стал запираться в кабинете.
— А вы никогда не спрашивали мужа об этих встречах, о том, почему он стал так себя вести?
— Нет. Мне хотелось понять, во что это все выльется. Встречи на ипподроме продолжались около года, и Стефан за это время превратился постепенно в настоящего параноика: в конце концов он запретил кому бы то ни было входить в его кабинет даже тогда, когда сам был там. А выходя, хотя бы и на минуту, запирал дверь кабинета на ключ. Где он прячет ключи, я не знала, он скрывал это очень тщательно. Тернэ вообще ни в чем никогда не полагался на случай. — Зрачки рассказчицы расширились, взгляд затуманился, двери в прошлое должны были вот-вот распахнуться. — Только ведь, когда очень сильно хочешь что-то скрыть, оно непременно выходит наружу. Вот и я сообразила, что раз так, значит, Стефан прячет у себя в кабинете нечто важное, имеющее для него особое значение. И мне стало интересно, что же это такое. Ну и как-то, когда муж уехал на целый день, вызвала слесаря, чтобы туда войти. Открыть дверь кабинета оказалось нетрудно, но в глубине комнаты я обнаружила большой металлический шкаф, который Стефан купил, очевидно, несколькими месяцами раньше.
— Думаете, ваш муж купил этот сейф, когда стал встречаться с теми двумя? — перебила собеседницу Люси.
— Думаю, да, примерно в это время. Мне захотелось во что бы то ни стало узнать, что там, в этом сейфе, и я попросила слесаря открыть так, чтобы было незаметно, хотя бы один из десяти ящиков. Однако замки оказались ужасно сложными, и этот болван, который изображал из себя специалиста, ящик просто взломал, и все полетело к чертям. То есть ящик-то был открыт, но Стефан по возвращении неминуемо понял бы, что я его обыскивала. Но ничего было не поделать, и чувствовала я себя очень скверно. — Гаэль грустно посмотрела в сторону видеоплеера. — А в ящике я нашла видеокассету. Одну из тех, которые ему наверняка передавали на ипподроме те люди.
— Одну из тех? Вы думаете, таких кассет было много?
— Да, уверена, совершенно уверена, но, к несчастью, не смогла в этом убедиться. А уверена потому, что кассета, которую вы видите, не из сейфа: я тогда быстренько сделала копию найденной у Стефана и, пока он не вернулся, хорошенько ее припрятала. А на оригинале была наклейка с надписью «Феникс № 1», что и доказывает существование других кассет. Зачем иначе нумеровать?
Феникс! Люси почудилось, будто она попала в водоворот. Ей сразу же вспомнилась картина с птицей в огне, висевшая в библиотеке Тернэ слева от изображения плаценты. Феникс! Она понимала, что напала на след чего-то крайне важного и совершенно неожиданного, но суть этого важного и неожиданного от нее ускользала.
Низкий голос Гаэль прервал ее размышления:
— Теперь, если вы не против, посмотрим фильм. Только предупреждаю: это зрелище не для брезгливых или робких.
— Я из полиции, так что ни о брезгливости, ни о робости речи быть не может.
Хозяйка виллы включила видеоплеер.
34
Сначала перед зрительницами была только чернота. Затем внизу появились цифры: «9/6/1966» — и экран заполнили все оттенки серого цвета. Листья, деревья. Буйство джунглей на черно-белой пленке. Фильм, скорее всего, снимался любительской камерой, но изображение было четким. Вокруг оператора — ничего, кроме пальм, папоротников, лиан, под ногами у него поскрипывала трава.
Вот перед ним открылась брешь в зарослях, и вдали стали видны хижины. Свет казался тусклым: то ли съемка проходила вечером, то ли на рассвете. А может быть, джунгли такие густые, что не пропускают солнечных лучей?
Камера опускается и начинает приближаться к черной влажной земле — к квадрату со стороной метров в пятьдесят, который тщетно стараются поглотить джунгли. Слышатся шаги, шелест листьев. Теперь объектив смотрит прямо на кострище. Из пепла выглядывают обугленные косточки, место, где прежде горел костер, обложено по кругу камнями и черепами животных.
Люси, не сводя глаз с экрана, быстро почесала подбородок.
— Похоже на брошенную туземную деревню, да?
— Это действительно туземная деревня, только совсем не брошенная. Сейчас сами поймете.
Что она имела в виду? Люси смотрела и чувствовала, что ладони ее становятся влажными, по лбу стекают капли холодного пота. Тишину на экране прерывают резкие неприятные звуки. Объектив камеры останавливается на сплетении ветвей над головой, на этот раз — ни просвета, ни кусочка неба, только листья, листья, листья. А на высоте трех или четырех метров — обезьянки, которые с визгом рассыпаются по ветвям, скрываясь и возникая снова. Пронзительные крики не умолкают. Одна из обезьянок, черная со светлой, может быть белой, головой, плюет в объектив и пропадает, быстро взобравшись вверх по лиане.
Несмотря на размеры поляны, Люси не покидало ощущение замкнутости пространства, тропические заросли показались ей живой тюрьмой.
Но вот оператор перестает следить за обезьянками и делает несколько шагов вперед — в направлении хижин. Изображение следует ритму его медленных тяжелых шагов. Вот крыши хижин, сложенные, на первый взгляд, из пальмовых листьев, вот стены — из стеблей бамбука, тесно прижатых один к другому и связанных лианами. Первобытные жилища, словно выплывшие из глубины веков, в каждой такой хижине может поместиться четыре-пять человек. В проеме, заменяющем дверь одной из хижин, внезапно вырисовывается плотная темная туча, это сбившиеся в стаю москиты и мухи, они напоминают облако пыли при песчаной буре.
Люси съежилась в кресле, ожидая чего-то еще более страшного.
Оператор, все так же медленно, входит в хижину, он все время начеку, он опасается сделать лишнее движение. Становится темно, только какие-то черные пятна плавают вокруг. Здесь, кажется, все жужжит, даже воздух. Люси машинально почесала затылок, потом шею.
Тучи насекомых встают стеной… Вот-вот произойдет нечто ужасное.
Луч лампы, скорее всего прикрепленной к камере, прорезает тьму.
Вот же оно, вот это ужасное!
В глубине, в пятне света, шесть скрюченных тел, все лежат рядом, совершенно голые. Явно семья туземцев. Раздутые и превратившиеся в какую-то адскую массу лица, высохшие уже глаза, набитые мошкой и червями орбиты. Струйки крови изо рта, из носа, из ануса — словно все шестеро взорваны изнутри. Животы тоже раздуты — наверное, от кишечных газов. Оператор не упускает ни малейшей подробности, один бесконечно долгий план сменяется другим, еще крупнее. У всех трупов черные волосы, стертые ноги, выдубленная кожа, как у людей из первобытных племен на картинках. Но черты неразличимы, отчаяние и смерть сделали всех одинаковыми.
Люси дышала с трудом, она хорошо представляла себе, какая вонь стоит в хижине, как там жарко и влажно и с какой скоростью в такой жаре и влажности разлагаются тела. А жирные зеленые мухи подтверждали: все именно так.
Внезапно одно из тел содрогнулось. Открылись большие темные глаза — господи, сколько в них боли! Этот наполовину покойник посмотрел прямо в объектив. Люси вздрогнула, откинулась в кресле и, не в силах сдержаться, вскрикнула. Рука туземца протянулась вперед, будто он просил о помощи, потом упала — тяжело, как ствол мертвого дерева.
Они живые… Некоторые из них еще живы…
Люси быстро глянула на хозяйку дома, та нервно крутила в руках носовой платок. Люси вспомнился преследовавший ее кошмар: мертвое обугленное дитя открывает глаза — как здесь. Дрожа, она снова обернулась к экрану. А там продолжался кошмар. Оператор носком башмака трогал скрюченные тела, чтобы проверить, живы эти люди или мертвы. Вздохнуть Люси смогла только тогда, когда этот человек вышел из хижины. А там, на поляне, снова были обезьянки, теперь они застыли на ветвях, словно чем-то подавленные. Словно на джунгли набросили одеяло.
Передышка оказалась недолгой, оператор продолжил обход. Во всех хижинах повторялось одно и то же: среди мертвых туземцев кто-то живой, его снимали и оставляли подыхать — как животное.
