Михей Натан - Боги Абердина
— Арт сказал, что женится на тебе, — заявил я, рассматривая собственные руки.
— Когда он такое говорил?
Я пожал плечами. Вот запамятовал — это было до смерти Дэна, или после? «До смерти…» Слово шипело, словно раскаленное клеймо, опускаемое в холодную воду.
— Это для меня новость, — заметила Эллен. — Мы давно с ним не разговаривали. Он так и заявил, что мы поженимся? — Она невесело рассмеялась.
Один парень упал на пол в гостиной, рядом с кофейным столиком, чуть-чуть его не задев. Он захихикал и перевернулся на спину. Из-под расстегнутой рубашки в тонкую полоску выглядывал сосок. Ноздри были выпачканы белым порошком. Другие гости плясали вокруг него полукругом, девушки скинули обувь и остались в чулках, мужчины — в темных носках. Все держали в руках стаканы и иногда проливали содержимое. Эллисон бродила среди них. За спиной у нее развевались черные волосы, браслет с бриллиантами злобно сверкал на костлявом запястье.
Я рухнул на кушетку и забрался в угол, между черными подушками и валиком. Хотелось уйти, но как бы незаметно проскользнуть мимо толпы поклонников Бахуса, чтобы меня не затянули в их ряды?
Я почувствовал, как чья-то рука опустилась на мою, и отдернулся.
Это была Эллен. Она поглядела на меня так, как обычно смотрят врачи и медсестры.
— Сколько выпил? — спросила она.
— Достаточно, — ответил я. — И я еще проглотил таблетку, маленькую и голубую.
Девушка склонилась поближе.
— Как ты себя чувствуешь? Сонным или беспокойным?
— Ни то, ни другое…
Она кивнула:
— Хочешь, чтобы я отвезла тебя домой?
— Нет, — ответил я. Вероятно, в голосе прозвучало отвращение, потому что она в удивлении отшатнулась. — Не хочу туда возвращаться, — я прилагал усилия, чтобы голос не звучал умоляюще. — Отвези меня назад, в Падерборн-холл.
Как только я это произнес, мне представилась темная комната в общежитии, холодная и пыльная, с нестиранным бельем на кровати. И запах пустоты, который я так ненавидел.
— Нет, отвези меня в «Парадиз», — сказал я и сел. Комната закачалась, словно мы находились на корабле в бурном море. — Я знаю Генри Хоббеса, владельца.
Эллен протянула мне руку, я взялся за нее и последовал за девушкой сквозь качающуюся массу пьяных и обкурившихся гостей к входной двери.
Воздух был морозным, под ногами хрустел снег, причем так сильно, словно падали срубленные деревья. На черном небе висел идеальный полумесяц. Никогда раньше я не чувствовал себя так прекрасно и так ужасно одновременно.
Я помню, как мы недолго ехали на машине, а потом медленно поднимались по лестнице. Затем проигрывались послания, записанные на автоответчике. Я оказался на кушетке и оставался там не знаю сколько времени. Может быть, полчаса, а может — пять часов. Кто-то тихо напевал на заднем плане, пол скрипел под чьими-то ногами. Я услышал, как открыли дверку холодильника, затем повернули кран.
Я раскрыл глаза и увидел квартиру Эллен в тусклом освещении. Сама девушка сидела напротив меня на полу, босиком, скрестив ноги по-турецки. На ней была спортивная куртка с надписью «Йельский университет» и серые спортивные штаны. Она читала журнал.
На часах была почти полночь.
Голове стало значительно лучше. На кофейном столике меня ждал стакан воды. Я сделал глоток, и Эллен подняла голову.
— Как себя чувствуешь?
— Отлично, — ответил я.
— Арт звонил, — она закрыла журнал. — Он рассказал мне про Дэна.
Адреналин молнией пронзил меня и обжег стенки желудка.
— Это странно, — сказала она и убрала прядь волос со лба. — Дэнни был таким домоседом. Если не считать каникул, я не думаю, что он покидал дом больше, чем на день или два. Как считаешь, где он может находиться?
— Не представляю, — сказал я.
— Именно так обычно отвечают те, кому на самом деле что-то известно, — она приподняла брови. — Знаешь, что я думаю… Полагаю, Хауи мог сказать что-то оскорбительное. У них с Дэном в прошлом были разногласия.
Несколько минут мы просидели в молчании. Я слушал, как тикают часы у нее в кухне, считал удары.
— Эрик, — произнесла она с болезненным выражением лица, которые обычно сопровождает разговоры на особенно неприятные темы. — Думаю, нам следует обсудить тот вечер. — Эллен отложила журнал в сторону, сцепила руки за спиной и оперлась на них. — Наверное, я неправильно себя вела. Я хочу извиниться.
Если бы у меня оставались силы, то я бросился бы прочь, как раньше. Вместо этого я скрестил руки на груди и уставился в пол, сказав:
— Я тоже вел себя глупо.
— О, прекрати. Ты уже признался в своих самых сокровенных желаниях, — она улыбнулась. — Теперь нет оснований сдерживаться.
«Почему бы и нет, черт побери?»
— Я люблю тебя, — сказал я и посмотрел ей прямо в глаза.
Эллен уже открыла рот, чтобы засмеяться или, возможно, сказать что-то остроумное, но мой взгляд остановил ее. Я так устал лгать! Хотелось во всем признаться — в том, что фантазирую о ней почти каждую ночь, что одновременно желаю смерти Арту и чувствую себя из-за этого страшно виноватым, что хочу только один вечер физических удовольствии, чтобы сохранить его в памяти и призывать, когда требуется… Будет достаточно воспоминаний о ее прикосновении, сладко шепчущих в моем сознании. Даже если впечатления перейдут в иллюзии (а такое часто случается со старыми воспоминаниями), я предпочту эту иллюзию тысяче реальных женщин.
— Я сомневаюсь, знаешь ли ты, что такое любовь, — сказала она добрым голосом.
— Вероятно, ты права, — ответил я.
Эллен улыбнулась и, милостиво сохраняя молчание, подошла, наклонилась и поцеловала меня в лоб. Прикосновение ее губ охладило мне кожу.
— Можешь спать здесь, если хочешь, — девушка зевнула. — Диван раскладывается, матрас удобный. Дэн спал тут в прошлом году, ему понравилось.
Внезапно я почувствовал его запах — запах чистой шерсти, который напомнил мне про его старые куртки, смешные маленькие шляпы и потрепанные зеленые штаны. На меня потоком нахлынули эмоции, такие сильные, что в первый момент я не знал, что чувствую. Затем дамба содрогнулась и взорвалась, и я зарыдал, одновременно подвывая. Тело содрогалось от конвульсий, жалость, чувство вины и стыд наполнили мой рот кислотой, они душили меня. Я рыдал бесконтрольно, чувствуя, что веревки рвутся, крепления отлетают, все, что держало мое сознание, слетает с опор, все строение шатается и разваливается…
Эллен бросилась ко мне и попыталась успокоить. Очевидно, она думала, что это последствия приема наркотиков. Мне повезло, что она не спрашивала, что со мной, поскольку услышала бы признание во всем. А так, я плакал, пока не заснул, и даже тогда, как кажется, продолжал плакать, потому что мне это снилось…
* * *— Печка не работает, — сказал таксист и бросил мне одеяло, затем повернул на Мейн-стрит.
Было начало шестого. Я ушел из квартиры Эллен по одной причине — мне нужно было вернуться в дом доктора Кейда.
Вместо этого я попросил таксиста высадить меня у Падерборн-холла. Мужество покинула меня, как только я представил ночь в одиночестве у себя в комнате, всех призраков и духов, которые будут кружиться около.
Всюду лежал снег, стоял мрак, трясина теней и острые сосульки торчали из-под свеса крыши Падерборн-холла. Я с опаской прошел под этими сосульками, убежденный, что они молча и быстро свалятся и пригвоздят меня к месту. Моя кровь разольется по окуркам, которые валялись на крыльце.
В холле было пусто и холодно, в углах навалена мебель, забытая банка с содовой одиноко стояла на мусорном бачке. В воздухе пахло холодным цементом и старым дымом.
Я отнес пришедшие мне письма наверх.
Я несколько месяцев не заглядывал в свой почтовый ящик. Там лежало приглашение на какой-то симпозиум по клинописи от кафедры истории, открытка, адресованная на мой ящик, но предназначавшаяся другому студенту, конверт от мистера Дэниела Хиггинса, датированный за три недели до нынешнего дня. В то время я бесконтрольно дрожал в подвале мотеля «Парадиз».
Я вошел к себе в комнату, включил лампу на письменном столе, сел на кровать и разорвал конверт. Там лежал сложенный листок, вырванный из блокнота, скрепленного прополочной спиралью. Верх листа составляли оборванные полукруги там, где он раньше крепился к проволоке. Лист был исписан ровным почерком Дэна. Он писал черными чернилами, ручкой с тонким пером. Я помнил, что Дэнни всегда пользовался блокнотами, которые открывались вертикально, поскольку был левшой и не мог писать, если металлическая спираль тыкалась ему в ладонь.
«Дорогой Эрик!
Вероятно, я вернусь домой до того, как ты получишь это письмо, потому что не знаю, как часто ты заглядываешь в почтовый ящик в университете. Но я не помню, где ты собирался проводить каникулы. Надеюсь, что ты получишь это письмо вовремя и примешь наше с мамой приглашение на рождественский ужин в старом добром Бостоне. Мама сказала, что оплатит твой билет. Поэтому, если ты читаешь письмо в любое время перед Рождеством, у тебя нет оснований для отказа.
