Дэвид Хьюсон - Седьмое таинство
— Да уж. — В ее голосе прозвучала грустная нотка. — Между ними есть некоторая разница, и я не понимаю, откуда она взялась. Отцы и дети, вечная проблема. Я-то раньше полагала, что между ними существует какая-то особая связь, которой женщины должны завидовать. А они, кажется, вообще никаких отношений не поддерживают.
Коста подумал о собственной семье, вспомнил те жуткие трения, что вечно возникали между ним и отцом почти до самого конца, когда тот уже передвигался только в инвалидном кресле. Тогда их взаимная враждебность превратилась в нечто вроде болезненного примирения, так сказать, во искупление прежних разногласий, и это до сих пор кололо как заноза при воспоминаниях. Столько времени потеряно в глупых спорах, потеряно обоими. С Марко Костой никогда не было легко жить и общаться, а кровным родственникам приходилось хуже других.
— Это просто один из старых мифов, — тихо буркнул он.
Дикон помолчала, затем возразила:
— Нет, это не так. Вот я твоего отца никогда не видела, а очень жаль. Но даже при этом я иной раз вижу в твоих глазах его отражение и знаю, что это он. Между вами двоими была какая-то связь, какой у меня с моим отцом никогда не было. И с матерью тоже. И дело тут не только в тебе. Я и у других такое замечала тоже. У мужчин. Думаю…
Эмили вновь помолчала, на этот раз дольше, и это сказало ему, что она не уверена, следует ли озвучивать все.
— Что ты думаешь?
— Когда мужчина становится отцом, он начинает чувствовать свою вину за то, что живет одним настоящим. Когда у мужчины появляется сын, появляется и чувство долга, которое твердит ему, что скоро настанет день, когда ему придется передать эстафетную палочку от предыдущего поколения к следующему. Именно это и сводит вас с ума. Не пропавший мальчик, или, скорее, не просто пропавший мальчик. Перед вами вдруг открылся мир, где у вас скоро ничего не останется. Где разорвется некая священная связь. Даже Лео…
— Но у Лео нет детей!
— У тебя пока что тоже. Но у вас были отцы. Он когда-нибудь говорил о своем отце? Хоть раз говорил?
— Нет.
Взгляд Косты упал на застекленный отсек, где все еще работал Фальконе. Шел уже одиннадцатый час, но казалось, он был готов еще работать и работать.
— Мне больше нечего тебе рассказать. Мы считаем, что завтра сможем сузить круг поисков места, где он может прятаться. Стандартная операция: обыскать вероятные места, отбрасывая все, что не подходит, пока не обнаружим искомое. А что касается Алессио…
Тень пропавшего без вести мальчика преследовала их как призрак. Коста, не сообщив никому, днем, в обеденный перерыв, съездил в маленькую церковь Святого Сердца Христова в Прати, побеседовал с тамошним смотрителем, добрым человеком, несколько напуганным и удивленным произошедшим. Потом переговорил с филером в штатском, дежурившим по приказу Фальконе снаружи, и убедился, что, по всей вероятности, в этот день Браманте здесь не появлялся. Потом вернулся в церковь, зашел в помещение, известное под странным и непонятным названием — Малый музей чистилища, — осмотрел экспонаты в витрине на стене, в частности, майку с короткими рукавами, перепачканную кровью, и попытался представить себе, что все это может значить для Джорджио Браманте.
Стекло витрины крепилось к деревянной раме обычными шурупами. Их очень просто вывинтить. Чего он никак не мог найти, так это рационального объяснения: это было действие, рассчитанное на публику, но имевшее какое-то совершенно личное значение.
Браманте винил Торкью и прочих студентов в том, что Алессио пропал. Яснее ясного. Но умный человек не может сам себя долго обманывать. Он же был отцом. И именно он нес полную ответственность за маленького сынишку. Сам же привел его в это подземелье. Так что часть вины лежала и на родителе. Это же чувство вины каким-то образом трансформировалось в голове его жены в стремление уродовать себя, резать собственную плоть, чтобы вымазать кровью майку, принадлежавшую пропавшему сыну, а затем поместить ее в эту пыльную комнату, насквозь пропахшую пустотой и холодным влажным камнем. Может быть, Браманте оставляет кровь своих жертв на майке пропавшего мальчика в надежде загладить таким способом свою собственную вину?
— Возможно, ты все же прав, Ник. Я пыталась отбросить твое предположение только потому, что оно казалось мне слишком в твоем стиле.
— Прав насчет чего?
Воспоминание о посещении церкви в Прати почему-то мешало, но Коста не мог понять почему.
— Насчет того, что он не погиб в подземелье. Иначе бы кто-нибудь непременно что-нибудь нашел.
Эта мысль, в которой он сам уже начал сомневаться, теперь тащила за собой массу вопросов, на которые не было ответов.
— Тогда он как-то объявился бы. Вылез бы оттуда, я уверен.
— А в то время около Большого цирка был лагерь протестующих борцов за мир. Ты же сам говорил.
— Да, правда… но это же происходило четырнадцать лет назад. Я не представляю, как это использовать сегодня.
— Верно… — Эмили тяжело вздохнула. — Ты с Терезой об этом говорил?
— Нет. — Коста поразился. — А зачем?
— Женщины обычно любят поговорить о том, о чем мужчины беседовать избегают. Все, что вы видите, одно только настоящее. А у Терезы имеется и интересное прошлое.
— И что это должно означать?
— А то, что она в своей студенческой юности была активисткой среди этих смутьянов. Ты удивлен?
Ничуть, подумал агент. Да ему просто в голову такое никогда не приходило. Эмили права: все, что он видел, это женщина, которую хорошо узнал за последние несколько лет и которой восхищался. И понятия не имел о пути, который привел ее сюда, в полицию.
— Могу себе представить… Думаешь, она что-нибудь знает о той демонстрации?
— Сам посмотри газетные вырезки. Если она была юной, с радикальными взглядами и жила тогда в Риме, трудно себе представить, что такая горячая голова в этом не участвовала. Ей, наверное, было столько же лет, сколько тому парню, что умер. Торкья, не так ли?
— Наверняка участвовала, — согласился он, хотя сама эта мысль казалась совершенно чуждой и вообще невероятной.
— И еще одно меня поразило. Абсолютно понятно, что студенты занимались там, внизу, чем-то странным и жутким. Вы же нашли петуха. Они его в жертву принесли?
— Да, мы нашли эту дохлую птичку. Да, они там чем-то таким занимались. Но это лишь догадки. «Пещерники» ведь так и не дали никаких показаний — и все из-за того, что случилось с Торкьей.
— Парни там не студенческую практику проходили, это уж точно. Скажем, совершали какой-то ритуал.
— Ну скажем.
— Откуда, как ты думаешь, они почерпнули эту идею? — спросила Эмили. — С культом Митры их познакомил Джорджио Браманте.
Этот разговор начал утомлять Косту. Ник слышал в ее голосе напряжение и возбуждение — те же самые эмоции, на которые обратил внимание, когда они официально работали плечом к плечу, всего один раз, над этим самым делом.
— Какую идею?
— Ну это же любому понятно, Ник! И в справочнике можно посмотреть. О митраизме никто ничего толком не знает, но можно предположить, что это был отлично организованный культ со множеством сложных ритуалов. И от его последователей требовалось жертвоприношение, если они желали перейти в более высокий ранг.
— Семь рангов, семь ступеней посвящения, — повторил Коста, припомнив слова Терезы.
— Именно. Поэтому вполне разумно будет предположить, что чем более высокого статуса ты достиг, тем больше можешь предложить взамен. Это не так уж сильно отличается от иерархической структуры, какую можно обнаружить у масонов или в другом современном культе. Или в ФБР, коль на то пошло.
— Ну нет! — Агент отнюдь не собирался и дальше забираться в эти дебри. — Мы уже обсуждали это, и я по-прежнему не считаю такое вероятным. Просто не могу поверить, что отец мог причинить боль или что-то похуже собственному сыну из-за ритуалов какого-то древнего культа. Идиот-студент вроде Торкьи — может быть, но не такой человек, как Браманте.
— Ну и зря! — Дикон повысила голос и теперь почти кричала. И это Ника очень беспокоило. — Может, у него что-то пошло не так. Профессор, видимо, и на секунду не допускал мысли, что Алессио может как-то пострадать. Он просто хотел, чтобы мальчик прошел обряд инициации и был посвящен в какую-то тайну или что-то в этом роде. Или принял участие в обряде жертвоприношения. Не знаю. Кто может утверждать, что Торкья не был участником всей этой игры, может, сам того не желая? Кто может утверждать, что знает, почему Джорджио избил его до смерти? Может, из мести. Или, может, хотел навсегда скрыть от нас правду о том, что у них там в действительности произошло?
Коста молчал. Хорошая мысль, пусть даже ему и казалось в самой глубине души, что ее следует оспорить.
— Может быть, вы потому и не нашли Алессио, — продолжала Эмили, — что он сам не хотел встречаться с отцом после того, что там произошло. Не желал ни видеть его, ни слышать.
