Уильям Айриш - Вальс в темноту
— Ты очень на меня сердишься, Лу? — мурлыкнула она.
— А у меня есть на это причина? Кому, как не тебе, это знать.
Она бросила на него быстрый, настороженный взгляд, будто спрашивая: «Сколько же тебе известно?»
А он про себя подумал: «Кто другой на моем месте, зная то, что знаю я, сидел бы вот так, безропотно покорившись судьбе?» И тут же вспомнил свои собственные слова, которые сказал Жардену во время последней поездки в Новый Орлеан: «Я сам должен с этим справиться. Сам — как могу и как умею».
— Я себя не очень-то достойна вела, — призналась она.
— После того, как ты вернулась, — ответил он, — ничего такого ужасного ты не делала. Ты просто была немного не в духе.
— А до того, как я вернулась, — немедленно подхватила она, — я вообще ничего не делала. Я только здесь начала капризничать.
«Как мы хорошо друг друга понимаем, — подумал он. — Поистине, мы скреплены невидимыми узами».
Не дав ему опомниться, она вскочила с места и, подойдя к нему сзади, склонилась над ним и поцеловала.
Его сердце тут же взорвалось, словно порох, обдав всю грудь жарким пламенем, хотя внешне он ничем этого не показал. «Как легко меня купить, — подумал он. — Как легко ублажить. Что это, любовь или полная потеря мужского достоинства?»
Он сидел, неподвижный, окаменевший, положив перед собой руки на стол с твердым намерением не касаться ее.
Его выдали губы, хотя он и пытался с ними совладать.
— Еще, — прошептали они.
Она снова наклонилась к нему и еще раз поцеловала.
— Еще, — повторил он.
Губы у него теперь дрожали.
Снова последовал поцелуй.
Вдруг он очнулся. Схватив ее с яростью, напоминавшей скорее борьбу, чем объятия, он жадно притянул ее к себе и покрыл лихорадочными поцелуями ее лицо, шею, плечи.
— Сам не знаю, что ты со мной делаешь. Ты просто с ума меня сводишь. Нет, это не любовь. Это наказание, это проклятие какое-то. Я готов убить любого, кто попытается тебя у меня отнять, и тебя готов убить. И сам последовать за тобой. Чтобы ничего не осталось.
И снова и снова прикасаясь к ней губами, он повторял между поцелуями только:
— Будь ты проклята!.. Проклята!.. Проклята!.. Зачем ты только явилась на свет!
Наконец, обессилев, он выпустил ее, оставив лежать у себя на коленях ее расслабленное тело. На ее лице застыл странный удивленный взгляд. Словно его неистовство сотворило с ней нечто, на что она и сама не рассчитывала.
Потом, как в забытьи, медленно проведя ладонью по лбу, словно это было необходимо, чтобы восстановить способность мыслить, выжженную его поцелуями, она проговорила:
— Ах, Луи, ты — опасный человек, сам себя не знаешь. Ах, дорогой, ты едва не заставил меня забыть…
И тут неровный ход ее мысли прервался.
— Кого забыть? — грозно вопросил он. — Что забыть?
Она поглядела на него, как сквозь туман, сама не соображая, что она только что сказала.
— Забыться. Забыть о себе самой, — закончила она слабым голосом.
Не себя она имела в виду, меланхолично подумал он. Но тем не менее она права. Мой соперник — это она сама. Только она стоит у меня на пути, не позволяя ее любить.
На следующий день она опять не выходила из дому. Опять он ждал, затаив дыхание, но она, как примерная жена, оставалась рядом с ним. Значит, свидание опять откладывалось.
На следующий день — то же самое. К ним явилась прислуга, и, спускаясь по лестнице, он заметил, что они стоят в прихожей совсем рядом друг с другом, словно обмениваясь какими-то секретами. Ему показалось, что Бонни при его появлении поспешно спрятала что-то за корсет.
Возможно, это и ускользнуло бы от его внимания, но негритянка оказалась бездарным конспиратором: при виде его она отпрянула от своей хозяйки, и это движение навело его на мысль, что между ними произошел какой-то обмен.
Он напомнил себе, что общаться можно разными способами, не обязательно на личных встречах. Возможно, свидание, которого я так страшусь, уже состоялось, прямо у меня на глазах, на клочке бумаги.
В тот же день, к ужину, она сделалась подозрительно задумчивой. Посредница-негритянка ушла, и они снова остались наедине.
Все реже раздавались ее замечания, такие, которым обычно бывает приправлена трапеза сидящих за столом. Вскоре она перестала подавать голос по собственной инициативе, отвечая лишь на его реплики. А потом и вовсе замолчала, предоставляя ему тянуть нить разговора за них двоих. Ее мысли явно блуждали где-то далеко, а ему доставались лишь рассеянные кивки и неопределенные жесты.
Наконец она так глубоко погрузилась в свои неведомые ему размышления, что это даже сказалось на том, как она жевала пищу: ее челюсти стали двигаться значительно медленнее. А размышления эти наверняка присутствовали, ибо мозг по природе своей не терпит пустоты. Для того чтобы подцепить на вилку новую порцию еды, ей уже требовалось несколько минут. А потом вилка надолго застывала в воздухе, на полпути между ртом и тарелкой.
Затем эта задумчивость завершилась таким же непостижимым образом, как и началась. Она вернулась из своих мысленных странствий. Либо, блуждая в них, она зашла в тупик, либо дошла до цели.
Обратив на него взгляд, она заметила его.
— Помнишь тот вечер, когда мы поссорились? — мягко спросила она. — Ты что-то сказал про старый страховой полис, который ты приобрел еще тогда, когда мы жили на Сент-Луис-стрит. Это правда? Он и в самом деле еще существует? Или ты это все придумал, так же, как и историю с деньгами?
— Он еще существует, — рассеянно ответил он. — Но он потерял силу, поскольку я просрочил уплату взносов.
Теперь она усердно двигала челюстями, словно наверстывая упущенное.
— Значит, от него абсолютно никакого проку?
— Нет, если уплатить взносы, он снова вступит в силу. По-моему, не очень много времени прошло.
— И сколько денег нужно?
— Пятьсот долларов, — нетерпеливо ответил он. — А они что, у нас есть?
— Нет, — с готовностью согласилась она, — я просто спросила.
Она отодвинула от себя тарелку. Опустив глаза, как будто он ее в чем-то упрекнул, она уставилась на свои сплетенные пальцы. Затем, обхватив один палец другими, она начала покручивать кольцо с бриллиантом, которое он когда-то подарил ей к свадьбе. В одну сторону, в другую, рассеянно, отвлеченно.
Разве можно было сказать, что она увидела в этом предмете? Разве можно было прочесть ее мысли? Этот жест ни о чем не говорил. Просто женщина задумчиво вертит кольцо.
— А как его можно было бы восстановить? Я хочу сказать, если бы у нас были деньги? Как это делается?
— Просто деньги посылаются в Новый Орлеан в страховую компанию. Они засчитывают взносы по полису.
— И тогда он снова вступает в силу?
— Тогда он снова вступает в силу, — с некоторым раздражением ответил он, поскольку его уже начинала выводить из себя ее настойчивость.
Он, разумеется, понял, чем вызван ее внезапный интерес. Она лелеяла расплывчатую надежду, что под этот полис можно занять денег и добыть таким образом средства к существованию.
— Можно на него взглянуть? — попросила она.
— Прямо сейчас? Он где-то наверху, среди моих бумаг. Но предупреждаю тебя, он никакой ценности не представляет платежи просрочены.
Она больше не настаивала. Она лишь задумчиво продолжала покручивать бриллиант у себя на пальце, чуть смещая его то в одну сторону, то в другую, так, что он сверкал и искрился в свете лампы.
Она больше не заводила с ним разговора о страховом полисе, но, помня ее просьбу, он по собственной инициативе принялся его разыскивать. Не сразу же, а два дня или три спустя.
Он не смог его найти. Сначала он поискал там, где, как он думал, должен был находиться этот документ. Его не было. Ни там, ни в другом месте — он заглянул, куда только можно было.
Должно быть, он потерялся во время одного из многочисленных переездов, когда они в спешке складывали или распаковывали вещи. Или найдется потом в каком-нибудь неожиданном месте, куда ему не пришло в голову посмотреть.
Наконец не придавая этому особого значения, он оставил поиски, может быть сочтя это делом напрасным. Поскольку полис все равно не представлял ценности и не мог послужить залогом для займа (а именно из этих соображений, как он думал, она его спрашивала), то невелика была и потеря.
Ей он даже не рассказал о своей неудаче. Не видел в этом смысла, поскольку она, казалось, тоже забыла о том, что этот документ недавно вызвал ее интерес. Сидя напротив него за столом, она задумчиво поглаживала свои лишенные колец пальцы.
Через неделю ходившая к ним уборщица и стряпуха (в одном лице) внезапно исчезла, и они остались одни в доме.
Он заметил это — мужчина есть мужчина — лишь после того, как она отсутствовала два дня подряд, и спросил:
