Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне
В дверях стоял мужчина — седоватые волосы зачесаны назад, мокрый дождевик поблескивает в лучах света. В руках у мужчины был револьвер.
— Шмидт, — сказал Фельзен на удивление спокойно.
Шмидт покрепче сжал револьвер 38-го калибра, и четырехдюймовое дуло описало маленький круг. Шмидта удивило, что Фельзен при виде его не попятился к стене в изумлении. И что в руке у него пистолет. Неужели он что-то знал?
— Бросьте-ка это, — сказал Шмидт.
— Да и вам неплохо сделать то же самое.
Оба не пошевелились. Шмидт громко сопел сломанным носом. Рот его был сжат, на щеках напряженно двигались желваки. Он прокручивал ситуацию, как шахматист, обдумывающий очередной ход.
— Закурите? — предложил Фельзен.
— Я бросил, — сказал Шмидт. — Легкие ни к черту после тропиков.
— Тогда, может, выпить хотите?
— Я уже выпил коньяку.
— Не знал, что вы пьете.
— Редко.
— Тогда выпейте еще, может, привыкнете.
— Бросьте оружие.
— Не думаю, что стоит это делать, — сказал Фельзен. Его сердце билось где-то в горле. — Если только мы оба положим оружие вот сюда, на буфет.
Шмидт прошел в комнату, держа перед собой револьвер. Заметен стал землистый цвет его лица. Он был болен и тем более опасен. Кивнув друг другу, они одновременно положили оружие на полированный край буфета. Фельзен налил выпить себе и Шмидту.
— Я удивлен, — сказал Фельзен без всякого удивления в голосе — выпитое за ужином плюс последовавший затем выплеск адреналина странным образом подействовали на него. — Меня заверяли, что вы лежите на речном дне с карманами полными камней и пулей в голове.
Он протянул ему рюмку агуарденте. Шмидт понюхал.
— Этот ваш сообщник… Он даже не приблизился ко мне. Я его видел. Он стоял возле дома, как будто хотел дать мне время уйти, а когда решил, что я уже далеко, выстрелил в воздух. Храбростью он не отличался, но, видать, неглуп. Я ведь убил бы его.
— Почему же вы не вернулись в дом, чтобы убить меня?
— Так только в фильмах делают, — сказал Шмидт и, издевательски склонив голову набок, продолжал: — Мне приходило это в голову, но это было бы слишком опасно. Кроме того, убивать двоих тогда было несвоевременно.
— Поэтому вы и подослали ко мне Эву?
— Эву?
— Сузану. Я имею в виду Сузану Лопес… из Сан-Паулу.
— Сузана по неопытности совершила ошибку, и все кончилось тем, чем кончилось. Что ж, Сузана в своем репертуаре.
— На кого работаете, Шмидт?
— Это мое личное дело, — сказал он.
— Тогда говорите, чего вам надо, — сказал Фельзен. — Давайте начистоту. Ведь не за золотом же вы охотитесь, правда?
— Золото, — сказал Шмидт, не то вопросительно, не то утвердительно.
— Вы больны, — сказал Фельзен, которого рассердила эта уклончивость. — Это видно.
— Фиброз легких, — сказал Шмидт.
— Где вы живете?
— Теперь снова в Германии, в Байройте, — сказал Шмидт, попивая из рюмки. — Я в Дрездене жил. Вы этого не знали? Знаете, что они сделали с Дрезденом? Туда я так и не вернулся.
— А семья ваша выжила? — спросил Фельзен.
— Они в Дортмунде.
— Дети?
— Два мальчика и девочка. Теперь они уже совсем взрослые.
— Я вижу, — сказал Фельзен, стараясь потянуть время и понять, не к деньгам ли банка подбирается Шмидт, — что револьвер у вас американского производства.
— Это сувенир.
— Однако стреляет он, наверное, не звездами с полосками? — пошутил он.
Шмидт улыбнулся. Напряжение разрядилось. Фельзену удалось немного оттянуть поединок, он сел на валик кожаного дивана, в то время как Шмидт уселся на подлокотник кресла; колени их почти соприкасались.
— Картина вроде знакомая, — сказал Шмидт.
— Это тоже сувенир.
— Дешевой копией не выглядит.
— Я купил это на Бэйсуотер-роуд в Лондоне.
— Это что, копия?.. — начал было Шмидт, поднимаясь.
Фельзен положил руку ему на плечо.
— Это Рембрандт, Шмидт, — сказал он. — А теперь скажите мне, в чем состоит ваше задание. Я после утомительного ужина и устал.
Морщинистая шея Шмидта повернулась.
— Не у одного меня сомнительное прошлое, — сказал он.
— А-а… — протянул Фельзен, поняв намек. — Еще одно из ваших американских приобретений. Я слышал, что шантаж у них там сейчас в большом ходу.
Взгляд Шмидта метнулся к лежащему на буфете оружию.
— Есть круги, которые проявляют большой интерес, — сказал Шмидт.
— А вам не кажется, что русские им достаточно всыпали?
— На многомиллионный бизнес, основанный в войну на деньги СС, охотники найдутся.
— Тут есть известный риск, Шмидт, и дело может выйти для вас боком. У вас нет доказательств.
Шмидт кинулся к буфету, но Фельзен, предчувствовавший этот момент, понял, что противник не так уж бдителен. Выбросив вперед ногу, он зацепил щиколотку Шмидта. Тот взмахнул руками, но все-таки успел ухватиться за буфет — револьвер упал, стукнувшись о не прикрытый ковром участок пола. Шмидт тоже упал и перевернулся на спину. Склонившись над ним, Фельзен увидел направленное на него дуло его собственного пистолета.
— Я считал, что мы ведем переговоры.
— Мы и вели. Но я передумал, — сказал Шмидт. — Шантаж — дело хлопотное. Могут возникнуть большие осложнения.
— Как и в грабеже, и в поединке с бывшим шефом.
— Я и остановился на убийстве.
— На убийстве? — удивился Фельзен. — И что вы выгадаете от него? Вы же инвалид, вам надо о будущем ваших детей подумать.
— Они меня не знают. Я виделся с ними, но они меня не узнали.
— Тогда в чем дело? — спросил Фельзен. — Тогда я вообще не понимаю, зачем все это.
— Затем, что надо хранить верность, — сказал Шмидт.
И Фельзен ахнул, увидев, что Шмидт взводит курок. Раздался сухой щелчок. Шмидт передернул затвор. Фельзен отпрыгнул в угол и потянулся за револьвером Шмидта. Раздался оглушительный грохот, и Фельзен ощутил жар в ухе и плече. Вторым звуком, который он услышал, был странный храп — такие издавали мужчины на Принц-Альбрехтштрассе во время оргазма. Он поднял револьвер и обернулся.
Шмидт лежал привалившись к буфету, вытянув ноги и вытаращив глаза на свою окровавленную культю на месте правой кисти. Грудь и бедра его были залиты кровью, лицо и седоватые волосы тоже в крови. Он силился закричать, но, как это бывает в кошмарных снах, издавал только тихое поскуливание. Фонтан крови из пробитой артерии образовал уже лужу на полу, которая, промочив ковер, подбиралась к кожаным креслам.
— Я ухожу, — сказал Шмидт неожиданно смиренно, словно, завершив то, за чем пришел, спешил откланяться.
Фельзен поднялся на ноги. В оконном стекле отражались его лицо и темные полосы на нем. В зеркале он увидел, что потерял пол-уха. Левая рука горела. Он тронул ее правой, и пальцы утонули в глубокой ране на плече. У него подкосились ноги, и он чуть не потерял сознание. В ванной он скинул пиджак и кое-как помылся. Облил водой левую руку, но это не помогло. Ощущение было такое, будто ее жгут на раскаленных углях. Для того чтобы убрать тело Шмидта, ему предстояло сдвинуть мебель и огромный старинный ковер. Он стянул руку полотенцем и вернулся в гостиную. Стараясь не касаться тела, достал из буфета и откупорил бутылку агуарденте и основательно к ней приложился. Потом сел на диван и, поставив между ног бутылку, позвонил Абрантешу. Его соединили.
Ответившая на звонок горничная отказалась тревожить хозяина. Фельзену долго пришлось уламывать ее. Он знал, чем занят Абрантеш. Ожидая ответа, Фельзен выпил еще и вскрыл новую пачку сигарет. Наконец Абрантеш взял трубку.
— Мне нужна твоя помощь, — сказал Фельзен.
— А подождать это не может? — раздраженно ответил Абрантеш.
— Мне понадобится помощь твоих друзей… тех, что работают вместе с Мануэлом.
Ответом было молчание. Теперь собеседник был весь внимание. Фельзен глотнул из бутылки.
— Известная тебе история с Сузаной Лопес получила развитие. Здесь у меня лежит труп.
— Больше ни слова, — сказал Абрантеш. — Теперь молчи. Я пришлю тебе кого-нибудь. Ты ранен?
Лицо Фельзена горело. По усам тек пот.
— Рука…
— Оставь дверь открытой, — распорядился Абрантеш.
Фельзен бросил аппарат, прошел к передней двери, потом направился к задней. И упал в гостиной, споткнувшись на пороге. Последнее, что он увидел, было белое лицо Шмидта.
Как в полусне, он чувствовал присутствие в доме каких-то людей, мелькание теней, проблески света, слышал скрип мебели, голоса — неясные, словно издалека, и вой ветра, то и дело врывавшегося в дом и сотрясавшего оконные стекла. Его куда-то несли. Что-то блеснуло перед глазами, и он впал в беспамятство. Ему чудилось, что он на плоту, плот скрипит, качаясь на волнах в открытом море. Несколько раз он приходил в сознание, и тогда его охватывал нестерпимый жар, словно внутри у него жгли костер. Напоследок он вдруг почувствовал отвратительный запах, который испугал его, лишив последних сил и превратив в беспомощного, полудохлого щенка.
