Джей Брэндон - Волк в овечьем стаде
Дженет задумалась. Я хотел помочь ей, но не имел повода для протеста. Вопросы были обоснованными.
— Оговорки, — наконец произнесла она. — Если ребенок упускает важные моменты, это безусловно указывает на то, что он говорит неправду.
— Пытается, — с готовностью добавил Элиот. — Забывает детали.
— Ну, конечно, иногда память нас подводит, и часто дети забывают…
— Доктор, — мягко произнес Элиот, — вы снова оправдываете его.
— Протестую.
— Протест принят. Пожалуйста, не принимайте во внимание.
— Я говорю о самом факте изнасилования, доктор, — продолжил Элиот. — О внешности преступника. Сначала ребенок убежден, что его изнасиловал этот человек, потом указывает на другого, затем возвращается к первоначальным показаниям, это ли не настораживает?
— Да, безусловно. Но дети менее точны в деталях, чем взрослые.
— Они ведь иногда лгут, правда, доктор?
Ей следовало сказать «да». Отрицательный ответ пошатнул бы ее авторитет. Но ожидаемое «да» косвенно подтвердило бы, что и Томми мог солгать.
— Да, — ответила доктор Маклэрен.
Элиот не сразу отступился. Он несколько минут сидел молча, давая волю нашей фантазии обратиться мысленно к маленьким врунишкам и тому вреду, который они приносят. Когда очередь дошла до меня, я выпалил:
— Но ведь вы не думаете, что Томми лжет, доктор Маклэрен?
— Нет.
— Отсутствие физических повреждений, — спросил я озабоченно, — редкое явление?
— Напротив. Это нормально. — Дженет села на своего конька, утверждая, что признаки насилия на теле жертвы не обязательны.
Я позволил ей углубиться в историю вопроса, пока тема не была исчерпана. Думаю, мой следующий вопрос несколько удивил ее.
— Можно ли сказать, что дети часто с недоверием воспринимают взрослых, доктор?
— Я такого не наблюдала, — сказала она.
Меня не удовлетворила расплывчатость ответа.
Дженет отмела сомнения и продолжила более уверенно:
— Дети обычно приравнивают всех взрослых к родителям. Они хотят быть на них похожими в буквальном и переносном смысле. Когда малыш напуган или обижен, он инстинктивно кидается за защитой к взрослому. Так он поступает всегда, пока кто-то не злоупотребит его доверием.
— Что сбивает ребенка с толку?
— Рушится незыблемость его внутреннего мира, — подытожила Дженет.
— Обжегшись однажды, ребенок уже не знает, кому можно доверять?
— Да, точно. Ему не к кому обратиться.
Я покончил с вопросами. Элиот не возражал тоже. Было около шести, присяжные устали. Я удивился, когда Дженет отпустили и судья Хернандес вопросительно уставился на меня. Я наклонился к Бекки.
— Я что-то не так сделал?
Она показала мне свою копию обвинения, где подчеркнула все детали преступления, которые мы осветили в ходе свидетельских показаний. Оставалось надеяться, что мы сумели убедить присяжных.
Меня угнетала неизвестность и не позволяла сказать то, что я собирался.
— Обвинение закончено, ваша честь.
Судья коротко кивнул, повернувшись к Элиоту.
— Вы будете готовы начать утром, мистер Куинн? У вас есть свидетели?
— Есть, ваша честь. Мы будет готовы.
— Теперь я могу всех отпустить… — Судья Хернандес проинструктировал присяжных, прежде чем дать им уйти.
— Вот черт, — сказал я.
Бекки показала глазами на Элиота.
— Мне надо извиниться перед доктором, — добавил я.
Дженет не успела покинуть зал. Я подбодрил ее парой фраз и похлопал по руке. Репортеры, ожидавшие сенсаций, быстро ретировались, услышав мои нарочито громкие разглагольствования: «Этот парень еще пожалеет, что взбудоражил наш округ, клянусь!» И мы двинулись к выходу. Бекки, доктор и я.
— Прости, — сказал я Дженет на лестнице. — Я был обязан первым спросить тебя насчет медицинского заключения. Мне следовало получше тебя подготовить к его нападкам.
— Эй, — просто ответила она. — Я же говорила тебе, что это для меня не в новинку. Я и не ждала, что легко отделаюсь.
— Ну и хорошо. Легко сейчас говорить о перекрестном допросе, но я видел, как ее бросало в пот во время суда. Я обнял ее, и она дотронулась до моей руки. Мимолетно. Поднимаясь по лестнице, мы были игроками одной команды.
Войдя в кабинет, я обратился к Бекки.
— Он что-то пронюхал. — Я говорил об Элиоте. Бекки не надо было отвечать. — Но что? — добавил я.
— Что он может вызнать? — переспросила Бекки.
— О чем вы? — не поняла Дженет.
— Томми однажды отступился от своего рассказа в моем присутствии, — сказал я, — кому еще он мог открыться?
Бекки пожала плечами.
— Может, родителям? Учителю или кому-то в интернате?
Я обратился к Дженет:
— Томми никогда не говорил тебе, что его обидчик кто-то другой, не Остин?
Дженет покачала головой.
— Клянусь, — улыбнулась она довольно иронично.
— Он блефует, — предположила Бекки. — Он стремится зародить у присяжных подозрения.
— Возможно, — сказал я. — Но это слабое утешение.
Элиот мастерски владел этой тактикой, в наших кругах подобное приветствовалось: посеять сомнение в показаниях свидетеля, но я бы очень удивился, если бы Элиот не имел на руках хотя бы каких-то доказательств. Он ведь об этом намекнул, когда убеждал меня, что Остин не виновен. Он был не промах.
— Нам ничего не остается, как только ждать, — покорно вздохнула Бекки, но ее хитрющая физиономия выражала совсем иное.
Она явно сейчас ринется за доказательствами. Я думаю, Бекки, будучи прекрасным юристом, блестящим прокурором, сожалела о своей неприметной роли на этом процессе. Но я не мог выпустить нити обвинения из своих рук. От этого дела зависела моя судьба.
— Как держался Томми? — спросила Дженет, она появилась в зале только в момент дачи показаний.
— Сносно. — Я не стал распространяться.
Бекки возразила мне.
— Чего уж там! Он так нерешительно прошел к месту свидетеля, что я решила: толку не будет.
— Ты тоже так подумала? — с облегчением сказал я, а Дженет спросила:
— В каком смысле?
— Марк переломил ситуацию, — восхищенно произнесла моя помощница. — Он заставил Томми вновь прочувствовать случившееся, мальчик вспомнил свой страх двухлетней давности и поэтому не скомкал свои показания. Он поначалу говорил, как сторонний свидетель, но потом разрыдался, и все увидели в нем несчастного маленького мальчика.
Дженет с сомнением выслушала Бекки.
— Надеюсь, это не выглядело нарочито, — сказал я.
— Я поверила ему, — убедила меня Бекки.
— Трудно сказать, как оценили показания Томми присяжные. Иногда в своих вердиктах они опирались на такие несуразные детали, о которых мы и понятия не имели.
— Мы не намеревались вызывать вас сегодня, — сказала Бекки Дженет. — Потребовалось объяснить долгое молчание Томми. Элиот сегодня постарался! — Бекки повернулась ко мне. — Ты ведь не предполагал, что доктор Маклэрен станет гвоздем программы?
Обе леди посмотрели на меня, как будто ожидая от меня пророчеств.
— Да, — подтвердил я. — Дженет была крепкой поддержкой Томми. Позволь доктор Маклэрен сбить себя с толку, Томми остался бы в одиночестве.
— Но он не стал слушать Томми, — сказала Бекки.
Да, Элиот ловко увернулся от капкана, который я ему расставил. Старый лис учуял подвох.
Дженет удивленно перевела взгляд с Бекки на меня. Затем она обратилась ко мне.
— Я тебе сегодня еще понадоблюсь, как ты думаешь? Мы могли бы пойти перекусить…
Бекки уставилась на нас.
— Я тебе позвоню, — сказал я Дженет. — Мне надо кое-куда заглянуть.
Я оставил их в недоумении.
Было поздновато для визита, но удивленные хозяева впустили меня. Они накинулись на меня с вопросами, чтобы избежать пресс-конференции. Я поспешил через элегантную прихожую в гостиную, выдержанную в белых тонах.
— Можно? — спросил я, они не препятствовали.
Миссис Олгрен взяла мужа за руку, он взглянул на нее удивленно, а я направился в комнату Томми.
Сквозь жалюзи от окна с кровати пробивалась прерывистая полоска света. Даже в темноте я понял, что Томми не спит. Он ждал меня. Я остановился посреди комнаты.
— Я пришел, чтобы сказать, ты держался сегодня молодцом.
Я видел в полумраке, как он замотал головой в знак несогласия.
— Нет, правда, — сказал я. Я нащупал спинку стула, что стоял у стола, и присел рядом с узкой кроватью, на которой сжался в комок Томми. Казалось, под одеялом лежит нечто бесформенное. Похоже, я не мог его переубедить.
— Простите, — прошептал он.
— Тебе не за что извиняться.
— Я не хотел… — сказал Томми.
— Это не твоя вина, — успокоил его я.
Поверх одеяла белела его рука, я прикрыл ее своей ладонью. Он вздрогнул.
