Франк Тилье - Проект «Феникс»
32
Идея, пришедшая в голову Шарко, была трезвой и безумной одновременно: масштабную работу, проделанную Евой Лутц, ему надо повторить в пределах одного городка. Он выявит всех родившихся в Фонтенбло левшей.
Для начала он зашел в мэрию и получил там список детских учреждений, где занимались самыми маленькими. Таких оказалось всего семь.
Собравшись с духом, он отправился по первому адресу: детский сад находился в восточном квартале города. Думая о своем, он удалялся от мэрии, даже не глядя по сторонам. Конечно же он думал об этом мучительном расследовании, думал об ужасных смертях, но больше всего — о Люси Энебель. Посмотрела ли она фотографии, которые он специально оставил на видном месте, у компьютера? Где она сейчас — все еще у него, в Л’Аи-ле-Роз, или уехала домой? Рассудок требовал второго варианта, но сердце жаждало первого. Это противоречие, эта внутренняя борьба чувства с логикой раздирала его изнутри, и ему было так больно и плохо, что он не устоял. Он позвонил ей. Просто чтобы узнать.
Она отозвалась только на третий звонок. По звукам, доносившимся из трубки, Шарко понял, что она тоже за рулем. И страшно расстроился.
— Это Франк… Я так понимаю, ты за рулем? Может, попозже позвоню?
— Да нет, ничего. Я включила громкую связь.
И больше ничего не добавила. Почему? Почему она ничего больше не сказала? Почему даже не спросила, продвинулось ли хоть сколько-нибудь их дело?
— Ты едешь в Лилль?
Люси поколебалась, она была не готова к звонку Франка. Что делать? Сказать ему правду? Но ведь это риск: он может тем или иным способом помешать ее движению к цели! Нет, сейчас лучше соврать, лучше спокойно идти по следу дальше, чтобы самой убедиться, что ее выводы не ведут в тупик.
— Да. Я видела твою записку на кухонном столе. И знаешь, способ, каким ты решил от меня отделаться, сильно меня расстроил. Но я понимаю, тебе есть за что на меня сердиться.
— Я не сержусь на тебя, Люси! Я никогда на тебя не сердился…
Она молчала. Сердце Шарко выскакивало из груди. Остановившись на красный свет, он на секунду прикрыл глаза. И сразу же в трубке снова зазвучал женский голос:
— Я не могла запереть дверь, потому что у меня не было ключа. Прости.
Шарко слушал ее с недоверием. Что-то его цепляло в их разговоре. Неужели она — та Люси Энебель, которую он знал, — могла так легко покинуть поле боя из-за записки на кухонном столе? Хм, надо попробовать копнуть глубже.
— А почему ты так поздно уехала?
— Тебе надо было разбудить меня перед уходом. Я потратила много времени на то, чтобы понять, где нахожусь. Что произошло вчера вечером? Ничего не помню…
— Ты умирала от усталости, просто падала. И я уложил тебя спать на диване в гостиной — так же… как в прошлом году. Странно, что все повторяется… Я… я никогда бы не поверил, что такое возможно.
Паузы между словами казались бесконечными. Шарко был смущен, растерян, но не смог удержаться от вопроса:
— Я немного поработал этой ночью и не стал выключать компьютер. Ты успела что-нибудь нарыть в Сети про Стефана Тернэ — с утра, пока не уехала?
— А я и не искала. Зачем? Я же прекрасно понимаю, что это твое расследование и в твоих руках все средства. Что же до меня, то я тут ни при чем.
Шарко почувствовал, что к глазам подступают слезы. Он отодвинул трубку от уха, вздохнул. Да, на этот раз все кончено, случай, который свел их, больше не повторится. Люси уехала от него, уехала далеко, погрузилась в свою собственную бездну. Сердце его обливалось кровью, но умом он понимал: так будет легче.
Навигатор сообщил, что они на месте.
— Хорошо. Мне нужно сейчас отключиться, прости. Позвоню тебе, если доберусь до конца этого дела. До свидания, Люси!
— Ой, погоди минутку! Скажи, а тот парень в пижаме…
— Вот он точно ни при чем. Он аутист, иногда встречался с Тернэ, вот и всё. Оказался в неудачное время в неудачном месте.
Он даже не дал Люси ответить и, стиснув зубы, нажал на красную кнопку. На то, чтобы прийти в себя, ему понадобилось еще минут пять. Наконец, справившись с эмоциями и запретив себе думать о своем разочаровании, он вышел из машины и двинулся к небольшому домику, разрисованному яркими красками и окруженному большим двором за зеленой оградой. Оттуда так и тянуло молодостью и невинностью, как же иначе — начало жизни…
Калитка оказалась заперта. Шарко вновь залихорадило. Стоило ему приблизиться к детскому саду, он тут же вспоминал дочку Элоизу. Представлял, как она бегает с ребятами по двору, как играет с подружками в кубики. В голове мешались лица, годы, чувства. Он вспомнил, как у него диагностировали стойкую шизофрению, когда его преследовала галлюцинация — девочка Эжени,[19] которая являлась к нему, чтобы поговорить с ним, успокоить его или проклясть. Она бы тоже могла бегать в этом дворе, играть, кричать, смеяться. Слава богу, Эжени покинула Шарко, когда он все-таки покончил со своим трауром.
Эжени, собственно, и была воплощением этого траура.
Комиссар вздохнул, позвонил в домофон и представился. Его приняла в своем кабинете директриса, Жюстин Бревар, дама в теле лет пятидесяти, в общем, симпатичная. Такая, наверное, и детишкам должна нравиться, внушать им доверие. Разумеется, она, как и все обитатели города, знала о двойном убийстве в лесу.
— Ужас, просто ужас, как такое могло случиться с этими детьми! Но чем же я-то могу помочь?
Шарко откашлялся.
— Видите ли, благодаря некоторым деталям, полученным в ходе следствия, нам удалось почти точно определить профиль убийцы. Мы считаем, что ему сейчас от двадцати до тридцати лет, он высокий, скорее всего, плотный, он живет в этом городе, а главное — он левша. Мне известно, что в течение многих лет каждому воспитателю в младшей группе вменялось в обязанность заполнять карточки на детей, это ведь так?
— Так-так. Мы и сейчас записываем в эти карточки, насколько ребенок уравновешен, способен ли выразить свои желания и чувства, как участвует в общей работе. Ну и еще довольно много показателей его развития.
— А правша он или левша? Тоже записываете?
В глазах директора детского сада промелькнула искорка.
— Конечно. И я уже понимаю, к чему вы ведете. Вы предполагаете, что убийца, когда был маленьким, посещал наш детский сад? И потому наши карточки могли бы помочь вам установить, кто он?
— Ваш детский сад или другой детский сад в Фонтенбло… Да, я ищу то, что встречается в группе из двадцати детей достаточно редко. Мальчиков, которые выше и крепче остальных. А главное — левшей, это их главная особенность. Можно ли посмотреть ваш архив? Надеюсь, у вас сохранились все без исключения карточки? Меня интересуют примерно восемьдесят пятый — девяносто пятый годы: детям из тех групп как раз и должно быть сейчас от двадцати до тридцати лет.
Мадам Бревар встала.
— Конечно, все карточки сохранились. Равно как и фотографии детей за эти годы. Пойдемте, комиссар…
Они проходили мимо комнат с открытыми дверями. Дети занимались тем, чем положено заниматься детям: рисовали, читали, пели, играли. Некоторые, заметив незнакомого мужчину, таращили на него глаза, будто совята. В таких случаях Шарко махал им рукой, и они улыбались в ответ.
Они зашли в заставленную шкафами комнату, к ящикам шкафов были приклеены бумажки, на каждой бумажке написан год. Директриса открыла ящик с надписью «1985», быстро перебрала конверты и выбрала тот, что требовался. В нем были списки, групповая фотография и пресловутые карточки, которые мадам Бревар и достала. Оказалось, что сведений на каждой пожелтевшей от времени картонке даже больше, чем предполагал комиссар, к тому же на каждой, справа в углу, была приклеена фотография ребенка.
Директриса сочла нужным кое-что объяснить:
— Эти карточки пополняются новой информацией каждый триместр, чтобы не упустить ни одной подробности из того, как развивается ребенок. Посмотрите, левша ребенок или правша, указывается тут. Кроме того, специальная графа отведена под примечания — на случай, если воспитатель находит нужным что-то отметить отдельно. Главным образом здесь содержится информация о здоровье, о непереносимости тех или иных продуктов, об аллергии.
Она послюнила палец и быстро перелистала карточки. Одну отложила.
— Вот. Здесь есть левша. Девочка.
— Можно вернуть карточку на место. Судя по ДНК, наш клиент — определенно мальчик.
Мадам Бревар просмотрела остальные карточки.
— Тогда с восемьдесят пятым годом — все. К сожалению, больше никого в этом году для вас не нашлось. Только девочка.
— Тем лучше. Чем меньше таких найдется, тем лучше…
— Что ж, посмотрим, что у нас дальше.
Шарко стал помогать этой милой даме, и вместе они довольно быстро собрали всех мальчиков-левшей. В самых редких случаях какая-нибудь группа насчитывала трех левшей, чаще по одному, по двое. В конце концов на стол легла стопка примерно из двадцати карточек, и комиссар принялся их изучать.
