Джим Томпсон - Дикая ночь
Я замолчал, вспоминая, как это было. Вспомнил его сгорбленную спину и блеск в безумных от страха глазах. Вспомнил кашель по ночам, рыдания и вскрики.
— Он вбил себе в голову, что мы хотим его смерти, — сказал я. — Если мы проливали немного еды, или рвали одежду, или еще что-нибудь в этом роде, он избивал нас до полусмерти... То есть избивал меня, я хотел сказать. Я был единственным ребенком.
— Да? Но я не понимаю почему.
— Очень просто, — усмехнулся я. — По крайней мере, для него это было просто. Ему казалось, что мы хотим сгноить его в шахте. Чтобы он не мог оттуда выбраться. Мы нарочно быстро все изнашиваем и портим, чтобы он вынужден был оставаться под землей... пока его там не похоронят.
Мистер Кендэлл снова поцокал языком.
— Ужасно! Несчастный парень. Если бы вы могли ему помочь...
— Мы не могли ему помочь, — ответил я. — Но для него это не имело большого значения. Он должен был работать на шахтах, а если человек должен что-то делать, он это делает. Но легче от этого не становится. Наоборот, только хуже. Вы уже не смелый, не благородный, не бескорыстный и, вообще, совсем не тот, каким считали или хотели считать себя раньше. Вы просто крыса, которую загнали в угол. И ведете себя соответственно.
— Хм... Вы на редкость вдумчивый молодой человек, мистер Бигелоу. Значит, ваш отец умер от пьянства?
— Нет, — сказал я. — Он умер в шахте. Его завалило таким количеством породы, что труп потом откапывали целую неделю.
Мистер Кендэлл, посокрушавшись и поцокав еще некоторое время, все-таки отправился в свою пекарню, а я вернулся в дом. Не спеша пройдя через столовую, я заглянул на кухню.
Она склонилась над раковиной, повязав фартук, и отмывала целую гору посуды. Очевидно, миссис Уинрой накопила ее, пока девушки не было в доме, в придачу к другой грязной работе.
Я повесил на стул пиджак и закатал рукава. Взяв большую ложку, я начал скрести ею сковородку. Все остатки пищи я сгреб в одну сковороду и пошел с ней к задней двери.
Она не взглянула на меня, когда я вошел на кухню, и не смотрела на меня теперь. Но она заговорила. Торопливо и сбивчиво, как ребенок, который рассказывает стихотворение и старается поскорей его отбарабанить.
— Мусорный бак возле крыльца...
— Как, неужели у них нет цыплят? — спросил я. — Им надо завести цыплят и прикармливать их отходами.
— Да, — сказала она.
— Глупо просто так выбрасывать еду. В мире столько голодающих.
— Я... я думаю, вы правы. — Она говорила так, словно ей не хватало дыхания.
Это было все, что она могла из себя выдавить. Ее лицо пылало, как горящий дом, а голова так низко склонилась над раковиной, что я испугался, удержится ли девушка на ногах. Я вынес мусор на улицу и аккуратно стряхнул его в бак.
Я знал, что она чувствует. Мне это было знакомо — ощущение человека, на которого все смотрят свысока, которого ругают и поносят все, кому не лень, словно он только для этого и родился. К таким вещам невозможно привыкнуть, просто со временем перестаешь ждать чего-нибудь другого.
Когда я вернулся на кухню, она была еще в шоке от мысли, что между нами состоялся разговор. Она была в шоке, но ей это нравилось. Она сказала, что я не должен помогать ей мыть посуду, и тут же показала мне на полотенце. Она посоветовала мне надеть передник и сама повязала его мне своими дрожащими и неуклюжими пальцами.
Мы стояли и мыли посуду, и наши руки время от времени соприкасались. Когда это случилось в первый раз, она отдернула руку так, словно обожглась об печку. Но потом она уже больше не пугалась. И когда я скользнул локтем по ее груди, мне показалось, что она на него слегка нажала.
Изучая ее краем глаза, я убедился, что был прав насчет ее левой руки. Пальцы действительно были искривлены. Она не могла ими пользоваться как следует и пыталась от меня это скрыть. Несмотря на это — и даже на ее ногу, что бы там с ней ни было, — фигурка у нее была что надо.
Привычка к тяжелой работе и глубокому дыханию сделала ее груди твердыми и крепкими. А необходимость все время орудовать костылем пошла на пользу ее бедрам. Посмотрели бы вы на них — вылитый круп у шотландского пони. Не в том смысле, что они были широкие. Я имею в виду, как ловко они были скроены и как хорошо прилажены к плоскому животу и узкой талии. Словно в этом месте природа вознаградила ее за все, чего ей не хватало в других.
Я ее разговорил. Заставил ее смеяться. Повязав еще одно полотенце на голову, я стал вальсировать по кухне, а она, прислонившись к сливной полке, смеялась, краснела и пыталась меня остановить.
— Хватит, Карл... — Ее глаза сияли. В них сверкало солнце, и оно сверкало для меня. — Перестань, пожалуйста...
— Перестать что? — спросил я, выкидывая все новые коленца. — Что я должен перестать, Руфь? Вот это? Или вот это?
Я продолжал дурачиться, а сам все приценивался к ней, и кое-что в моем мнении изменилось. Я подумал, что мне не стоит ничего советовать ей насчет одежды. Что вовсе не нужно ни во что ее обряжать или менять прическу. Потому что если она захочет нарядиться, то отлично сделает это сама, да и наряжаться ей совсем не надо.
Потом ее смех вдруг оборвался. Она стояла и смотрела через мое плечо.
Я знал, что произошло. Я всегда предчувствую такие вещи. Я медленно повернулся, стараясь держать руки подальше от карманов.
Не знаю, звонил ли он в дверь, а мы его не услышали, или он просто вошел в дом без звонка. Но теперь он был здесь — высокий скуластый парень с острым, но дружелюбным взглядом и седеющими усами цвета заварного кофе.
— Веселитесь, детки? — спросил он. — Что ж, отлично. Нет ничего лучше, как смотреть на резвящихся ребят.
Руфь открыла и закрыла рот. Я улыбался и ждал.
— Просто решил заглянуть на огонек, мисс Дорн, — продолжал он. — Вижу, у вас тут новый паренек... Кажется, мы раньше с тобой не встречались, верно? Я Билл Саммерс — шериф Саммерс.
— Здравствуйте, шериф, — сказал я и пожал ему руку. — Меня зовут Карл Бигелоу.
— Надеюсь, я не помешал своим визитом. Дай, думаю, посмотрю на паренька по имени... Бигелоу. Значит, говоришь, тебя зовут Карл Бигелоу?
— Да, сэр, — ответил я. — Что-нибудь не так, шериф?
Он медленно оглядел меня с ног до головы, нахмурился и снял с моей головы полотенце и передник; вид у него был такой, словно он не мог решить, что ему делать: расхохотаться или разразиться проклятиями.
— Думаю, нам надо немного побеседовать, Бигелоу... Черт бы побрал этого Джейка Уинроя!
Глава 4
Мы сидели в моей комнате. Миссис Уинрой пришла через пару минут после шерифа и так разволновалась, что мы предпочли подняться наверх.
— Ничего не понимаю, — сказал я. — Мистер Уинрой знал, что я приеду к ним на несколько недель. Если он был против, тогда зачем...
— Но тогда он еще не был с тобой знаком. Когда он тебя увидел и связал это с одной фамилией, которая похожа на твою, то... Вероятно, это сильно на него подействовало. Особенно если учесть, в какую переделку попал Джейк Уинрой.
— Если кто-то должен чувствовать себя расстроенным, так это я. Посудите сами, шериф. Если бы я знал, что Джеймс С. Уинрой — тот самый Джейк Уинрой, меня бы сейчас здесь не было.
— Понимаю. — Он сочувственно кивнул. — И все-таки кое-что мне не совсем понятно, сынок. Зачем ты вообще сюда приехал? Потащился в такую даль, из Аризоны, в какой-то городок Пирдэйл?
— Отчасти именно поэтому. — Я пожал плечами. — Потому что это далеко от Аризоны. Как только я решил начать все снова, то подумал, что лучше это делать подальше от дома. Трудно вырасти в глазах людей, которые за много лет привыкли смотреть на тебя как на пустое место.
— Так-так. Понятно.
— Это одна из причин, — продолжал я. — Учеба здесь стоит недорого, и колледж согласился принять меня в качестве экстернового студента. Вы сами знаете, не многие колледжи пошли бы на это. Если у вас нет среднего образования, никто вас и слушать не станет. — Я рассмеялся, но мой смех прозвучал мрачно и уныло. — А теперь мне кажется, что я сильно промахнулся. Я мечтал об этом много лет — вот получу образование, найду хорошую работу, начну новую жизнь... Но, похоже, здорово прогадал.
— Ну, ну, не стоит, сынок! — Он смущенно прочистил горло. — Не принимай так близко к сердцу. Я знаю, что все это чепуха, и мне эта история нравится не больше, чем тебе. Но у меня нет выбора, с Джейком Уинроем особый разговор. Просто помоги мне немного, и мы быстро покончим с этим делом.
— Я расскажу вам все, что смогу, шериф Саммерс, — сказал я.
— Отлично. Как насчет родных?
— Отец у меня умер. Насчет матери и другой родни я сейчас ничего не знаю. Мы разошлись сразу после смерти отца. Это было так давно, что я уже почти не помню, как они выглядят.
— Так-так, — сказал он. — Понятно.
Я продолжал рассказывать. Ничего из того, что я говорил, нельзя было проверить, но я видел, что он мне верит, и было бы странно, если бы не верил. История была в общем-то правдива. Чистая истина, если не считать дат. В начале двадцатых в Оклахоме во время депрессии было полно угольных шахт. Были забастовки и схватки с полицией, все сидели без гроша, денег не хватало даже на еду, не говоря уже про лечение и похоронное бюро. У семей хватало дел и без того, чтобы заниматься свидетельствами о рождении и смерти.
