Грег Лумис - Секрет Юлиана Отступника
Кофеварка стояла там же, где она оставила ее накануне — пустая. Это вызвало у нее какое-то странное предчувствие.
Женщина положила сумочку рядом с кофеваркой и, вернувшись тем же путем, поднялась на лестницу и прошла по открытой галерее к входу в комнаты, использующиеся под кабинеты, рабочую библиотеку, архив материалов и для всяких других насущных целей.
Дверь была приоткрыта.
Сеньор Дон никогда не оставлял дверь открытой. Страшно боясь того, что уборщицы могут нечаянно выбросить с мусором запись какой-нибудь невосполнимой подробности исследования, переложат с места на место одну из карточек указателя или сделают еще что-нибудь из того, что сеньор назвал Тяжелейшей, Преступнейшей Халатностью (все с заглавных букв), ежедневно, заканчивая работу, он запирал дверь на ключ.
Она открыла дверь чуть шире, чтобы можно было просунуть голову.
— Сеньор Дон?
Ответа не последовало.
В здании не было кондиционеров, но ей стало холодно. Она заставила себя толкнуть дверь дальше, пока не уперлась во что-то, лежавшее на полу. Протиснувшись между дверью и притолокой, женщина проскользнула в комнату и увидела, что же не давало двери открыться.
Сеньор Дон.
Безжизненные глаза, казалось, смотрели сквозь нее. На его лице застыло удивленное выражение, как будто он не мог поверить, что кто-то или что-то могло лишить его жизни. Его голова покоилась в маленькой лужице крови и серого желе; как она инстинктивно поняла, эти пятна совсем недавно были мозгами.
Откуда-то донеслись крики. Прошло не менее минуты, прежде чем она сообразила, что кричал не кто-то, а она сама…
— Сеньорита?
Ее мысли вернулись к настоящему, к полицейским автомобилям в патио, похожим на мигающий многоцветный кошмарный сон. Женщина сидела за маленьким трехногим столом в кухне, стискивая обеими ладонями чашку с давно остывшим кофе. Она сварила его себе, потому что ей необходимо было хоть чем-то заняться, пока полиция осматривала дом.
Она посмотрела на грубоватое лицо старшего инспектора. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Самой примечательной особенностью его внешности были печальные карие глаз, походившие на скорбные глаза таксы. Можно было подумать, что насилие и жестокость — то, с чем постоянно приходилось сталкиваться по работе, отпечатались на его лице выражением постоянного уныния.
— Что? Я могу, наконец, пойти собрать бумаги?
Мужчина медленно покачал головой, как будто скорбел по поводу того, что ему приходится вновь сообщать дурные вести.
— К сожалению, нет. Вы же видели, что бумаги разбросаны повсюду. Такое впечатление, что убийца что-то искал. Мы должны все внимательно осмотреть.
Полицейский сел рядом с нею, вытряс сигарету из пачки и оглянулся в поисках пепельницы. Женщина встала, принесла ему маленькое блюдце, и он, вопросительно подняв брови, взглянул на нее.
— Не стесняйтесь, — разрешила она.
Инспектор закурил, помахал рукой, гася спичку, посмотрел на нее сквозь облачко синего дыма, а потом поставил на стол рядом со своим блокнотом маленький диктофон.
— Вы Сония Эскобиа Ривериа?
Она кивнула, подумав мимоходом, что он называет ее по имени уже второй раз — видимо, для того, чтобы записать на пленку. Женщина уже представилась, когда он приехал вместе с другими полицейскими.
Полицейский спросил ее адрес, где и кем она работала, где училась. Эти вопросы, насколько Сония могла судить, не имели никакого отношения к случившемуся несчастью.
Осведомившись, давно ли она работала у сеньора Дона, он спросил напрямик:
— У вас есть хоть какие-то соображения о том, кто и почему мог желать его смерти?
Сония покачала головой и почувствовала, как слезы, которые она все это время утирала, вновь неудержимо хлынули по щекам.
— Нет.
Инспектор погасил сигарету и долго смотрел на пепельницу, как будто рассчитывал найти там идею для следующего вопроса.
— Он что-то писал… Что именно?
Женщина пожала плечами, понимая, как глупо должен прозвучать ее ответ.
— Точно не знаю. Я выясняла для него различные факты, по большей части, связанные с правлением Франко или со Второй мировой войной, а уж писал все он сам.
— И вы никогда его об этом не спрашивали? — скептически осведомился инспектор.
— Конечно, спрашивала. Особенно в первое время. Сначала он смеялся и говорил, что мне это будет неинтересно. Потом эти вопросы, кажется, стали его раздражать, и я отстала, конечно. Хотя, думаю, вы легко сможете узнать все это, просмотрев компьютер.
Инспектор прищурился, а его глаза сразу утратили скорбное выражение.
— Это была бы очень хорошая мысль, если бы кто-то не позаботился о том, чтобы снять с компьютера крышку и вынуть оттуда жесткий диск.
Она изумленно уставилась на него, поняла, что сидит с открытым ртом, закрыла его и лишь после этого ответила:
— Сеньор Дон часто делал резервные копии.
Инспектор принялся разминать следующую сигарету.
— Где? На компакт-дисках? Мы не нашли ни одного. Похоже, наш убийца очень постарался уничтожить все материалы исследования и результаты работы сеньора Хаффа.
Сония поднялась, ноги, похоже, не хотели держать ее.
— Не все. — Она взяла сумочку. — Один компакт-диск у меня здесь.
Инспектор нахмурил брови.
— Почему он оказался у вас? Сами же говорите, что он так трясся над тайнами своей работы…
Сония протянула диск полицейскому.
— Насчет меня он мог не беспокоиться. Дома у меня компьютера нет. В общем, здесь фотографии, оцифрованные фотографии. Он поручил мне пойти с ними в фотостудию, чтобы там что-то подретушировали, что-то осветлили, что-то увеличили. Вчера я не успела и хотела сделать это сегодня, после сиесты.
Инспектор протянул руку и взял диск.
— Мы вернем его, когда закончим следствие.
Когда это случится, и случится ли вообще, подумала Сония, но, конечно, вслух этого не сказала.
Глава 2
Атланта, Джорджия, Парк-Плейс, 2660, Пичтри-роуд,
следующим вечером
Теплый весенний ветерок очень деликатно напоминал о том, что примерно через месяц установится очень жаркая и влажная погода. Двоим мужчинам, стоящим на балконе двадцать четвертого этажа, лежавший внизу город казался россыпью драгоценных камней, протянувшейся к южному горизонту, где мелькали взлетавшие и снижавшиеся самолеты, похожие на рой встревоженных светлячков. Мужчины взирали на это молча, попыхивая сигарами.
Тот из них, что был пониже ростом, чернокожий, в рубашке спортивного стиля с открытым воротом — из-под него выглядывал золотой крест, — с удовольствием погладил живот.
— Deorum cibus!
Второй, тоже одетый по-домашнему, хохотнул.
— Да, Фрэнсис, действительно, пища богов. По крайней мере, вы отдали дань моим стараниям. Но, самое главное, что jejunus raro stomachus vulgaria temnit.
— Гораций действительно говорил, что голодный живот редко отказывается от самой простой пищи, но этот потрясающий обед можно назвать как угодно, только не простым. — Отец Фрэнсис Нарамба шутливо нахмурился. — И кстати, должен заметить, с тех пор как в вашем доме появилась Герт, качество еды здесь стало несравненно выше. Лэнг, я не намерен поучать, но…
Лэнгфорд Рейлли посмотрел на столбик пепла на кончике своей сигары.
— Фрэнсис, но ведь вас никто не заставляет, — добродушно отозвался он. — Мы, безбожники, смотрим на жизнь во грехе совсем не так, как вы, паписты. Вы когда-нибудь слышали насчет capistrum maritale[7]?
Теперь уже Фрэнсис усмехнулся — словно ветерок зашуршал сухими листьями.
— Как священник, я могу не страшиться брачных уз, о них писал Ювенал. Но ваш первый брак был удачным. Если бы Дон осталась жива…
Сообразив, что вступил, пожалуй, на слишком опасную почву, Фрэнсис запыхтел сигарой. Дон, жена Лэнга, умерла от рака после тяжелой мучительной болезни задолго до того, как священник познакомился со своим другом.
Фрэнсис прервал паузу, угрожающе затянувшуюся.
— И что же, Герт так и собирается оставаться в нынешнем неопределенном положении?
Судя по тому, что Лэнг помрачнел еще больше, священник допустил вторую грубую ошибку.
— Спросите ее сами.
Фрэнсис вздохнул и повернулся к другу.
— Знаете, Лэнг, сегодня вечером я, похоже, все говорю невпопад и только расстраиваю вас. Пожалуй, мне было бы лучше…
Лэнг поднял руку и обнял священника за плечо.
— Amicus est tanquam alter idem, Фрэнсис. Друг — мое второе «я». Вернее сказать, я сам сегодня что-то раздражителен.
Фрэнсис, успокоившись, улыбнулся, ослепительно сверкнув зубами. Уроженец одной из терзаемых кровавыми раздорами стран западного побережья Африки, он поступил в семинарию, получив по ее окончании назначение духовно окормлять постоянно увеличивавшуюся африканскую общину в Атланте. Приняв католичество, Джанет, сестра Лэнга, невзирая на свою белую кожу, примкнула к его приходу.
