Росс Томас - Хочешь жить - не рыпайся
Сайз просиял.
— Да, и пленки. Если копии есть, мне чертовски хочется их заполучить.
— Такое же желание обуревает и того, кто ее убил.
— Тут есть одна загвоздка. «Дипломат» взорвался в три двадцать пять. Встречу она назначила на три ровно. Это меня тревожит.
— А меня просто сводит с ума. Если они хотели убить только ее, а не меня, значит, причина в неисправности часового механизма.
— Если только они не хотели прикончить вас обоих.
— Именно об этом я и думаю.
Сайз усмехнулся.
— Испугались?
— Тогда или теперь?
— И так и этак.
— Тогда ужасно перепугался, но понемногу вхожу в норму.
Сайз вновь постучал ластиком по зубам.
— Искушение велико. Очень хочется написать об этом в колонке, — последовала пауза. — Но не напишу, — в голосе явственно слышались нотки сожаления. — Это всего лишь развязка. Мне же нужно другое.
— Вы по-прежнему хотите знать все, от начала и до конца?
— Совершенно верно. От начала и до конца. Копии пленок, если они существуют. Ксерокопию ее показаний, если вы сможете их отыскать. И, естественно, я хочу знать, кто ее убил.
— За двадцать четыре часа до того, как имя убийцы станет известно полиции, так?
Сайз вновь улыбнулся, куда мрачнее.
— Я просто хочу узнать его первым. Вы сможете это сделать… хотя бы подойти к разгадке?
Я пожал плечами.
— Даже не знаю. С убийством я сталкиваюсь впервые. Я даже не знаю, как вести себя в таких случаях, но одно преимущество у меня есть.
— Какое же?
— Я видел, как это случилось.
Он кивнул.
— Это точно. Вам нужна помощь? Я могу дать одного из своих репортеров, если он вам нужен.
— Пока нет.
— Ясно. Как продвигались ваши дела до случившегося сегодня?
— Я сосредоточился на лоббистской фирме, через которую сенатор вроде бы получил взятку.
— «Баггер организейшн». В конторе у меня есть их досье. Я скажу Мэйбл, чтобы она послала его к вам домой. С курьером.
— Хорошо.
— Вы думаете, там есть за что ухватиться?
Я кивнул.
— Скорее всего. Завтра в десять часов утра я попробую это выяснить.
— И кого вы хотите прижать к стенке?
— Уэйда Моури Баггера.
— Самого полковника!
— Вот-вот.
— Скользкий тип.
— К таким я привык.
— Хорошо. Отсюда вам лучше всего поехать в полицию. В отделе убийств у меня есть знакомый, лейтенант Синкфилд. Я позвоню ему и скажу, чтобы он вас принял. Он у меня в долгу, так что можно надеяться, что он обойдется с тобой по-хорошему.
Я поднялся.
— Вы правы. Если не произойдет чего-то экстраординарного, увидимся в день выплаты.
— Я рад, что вы не забываете о нас.
Лейтенант Синкфилд, из отдела убийств городской полиции, мужчина моего возраста, курил сигарету за сигаретой, то есть в день ему требовалось как минимум четыре пачки. В сравнении с ним я почувствовал себя суперменом, поскольку бросил курить два года тому назад.
Я рассказал Синкфилду и его диктофону все, что знал о смерти Каролин Эймс. Потом мы посидели в молчании в мрачной комнатке на третьем этаже здания полицейского участка, расположенного по адресу Индиана-авеню, 300. Лейтенант Синкфилд, вероятно, пытался найти вопрос, который еще не задал мне, а я убеждал себя, что мне совсем не хочется курить.
— Сколько ей было лет? — спросил я. — Двадцать три?
— Двадцать два. Исполнилось в прошлом месяце.
— Есть какие-нибудь идеи?
Во взгляде его синих глаз не нашлось место ничему, кроме подозрительности. Волосы его тронула седина, но они не поредели. Даже улыбка, и та выходила у него подозрительной.
— Какие идеи? — спросил он.
— Насчет того, кто ее убил.
— Абсолютно никаких. У нас есть только вы, и никого более.
— Негусто.
Он вроде бы согласился со мной, и комната вновь погрузилась в молчание, пока он не затушил очередную сигарету.
— Кто-то побывал в ее квартире.
— Интересно.
— Да. Все перевернули вверх дном. Возможно, искали пленки, о которых вы упоминали. Это не ограбление. У нее был переносной цветной телевизор. Его не тронули, только сняли заднюю стенку, чтобы посмотреть, не спрятано ли чего внутри. Мы нашли два диктофона. Один из тех, что подсоединяются к телефонному аппарату.
— Где она жила?
— В Джорджтауне. На Эр-стрит. Отличная квартирка. С настоящим камином, просторной кухней. Рента, полагаю, обходилась ей в мое двухнедельное жалование.
— Похоже, она могла себе такое позволить.
— Что вы имеете в виду?
— Хочу сказать, что у нее была богатая мамочка.
— И папочка, — добавил Синкфилд. — Он тоже не страдал от нехватки денег. Я бы не стал возражать, если б моя жена подарила мне миллион долларов. Не стал бы, будьте уверены. Вы не женаты, так?
— Уже нет.
— Считайте, что вам повезло, — он помолчал, вероятно, подумал о своей семейной жизни. — Догадайтесь, что подарила мать Каролин Эймс на двадцать первый день рождения?
— Миллион долларов.
Синкфилд, надо отметить, удивился.
— Вы, значит, кой-чего наковыряли?
— Конечно, я же собираю материал.
— Миллион положен на ее счет в банке. И до тридцати лет она может снимать только проценты. Как вы думаете, сколько набежит за год?
— Точно не знаю. Не меньше шестидесяти тысяч. Возможно, даже семьдесят пять.
— Тяжелая жизнь, не так ли? Шестьдесят тысяч долларов в год. Одному-то человеку.
— Я бы не отказался проверить, возможно ли это.
Синкфилд нахмурился.
— Старина Сайз, должно быть, неплохо вам платит. Зарабатывает он прилично.
— Мое жалование и близко не лежит с шестьюдесятью тысячами.
— Вы получаете половину?
— Меньше половины.
Синкфилд перестал хмуриться. От моих слов настроение у него улучшилось. Похоже, он даже решил, что может проявить великодушие, поскольку мои доходы не шибко отличались от его.
— В ее квартире мы нашли кое-что интересное.
— Что именно?
— Завещание. Не так-то часто двадцатидвухлетние пишут завещания. В двадцать два года думаешь, что будешь жить вечно, и еще пару недель.
— А много среди ваших знакомых двадцатилетних, у которых на счету лежит миллион долларов?
— Не много, — признал он. — Скорее, ни одного.
— Когда она его написала? — спросил я.
Синкфилд кивнул.
— В этом, возможно, что-то есть. Три недели тому назад.
— Кому она оставила деньги?
— Экс-сенатору. Своему отцу.
— Значит, один подозреваемый у нас есть.
— А не пора ли вам домой, — огрызнулся Синкфилд.
Глава 6
Разгоревшуюся ссору я бы оценил шестью баллами по шкале Лукаса для измерения силы семейного конфликта. Может, даже и семью.
Началось все вечером, когда, вернувшись домой, я допустил ошибку, рассказав Саре об интересном происшествии на Коннектикут-авеню, участником которого я чуть было не стал.
Она поначалу встревожилась, так встревожилась, что настояла на том, чтобы мы немедленно поднялись в спальню, где бы она могла утешить меня известным ей способом. Я не устоял, и мы сорок пять минут утешали и успокаивали друг друга в постели.
А вот потом вспыхнула ссора. Она набирала силу с каждым выпитым «мартини» и произнесенным Уолтером Кронкайтом словом, достигла пика за обедом (отбивные, овощной салат, тушеная морковь), а к вечеру тлела угольками отдельных реплик. К завтраку (сваренные вкрутую яйца, недожаренная ветчина, пересушенный гренок) мы оборвали все каналы общения, за исключением шуршания газеты да шарахания чашки об стол.
— Хорошо, — первым пошел на попятную я. — Я сожалею о том, что меня едва не убили. Приношу свои извинения.
Мартин Рутефорд Хилл, заметив, что мы вспомнили о существовании языка, включился в разговор.
— Хара соун плок, — возможно, он сказал «плог».
— Ты мог бы хотя бы позвонить и сказать, что с тобой все в порядке.
На мгновение я попытался воспринять ее лотку.
— Извини. В следующий раз я всенепременно позвоню.
— Что значит, в следующий раз? За этим, выходит, ты поступил к Сайзу? Соглашаясь на эту работу, ты говорил, что она позволит тебе чаще бывать дома. За прошедшие три недели ты оставался дома два дня. А остальное время провел или в Джорджии, или в Пентагоне с этим безумным майором.
Безумного майора звали Карл Соммерс. Военный историк, он писал докторскую диссертацию, в которой сравнивал операции джи-ай на черном рынке Европы в последний период Второй мировой войны с аналогичными операциями, имевшими место в разгаре войны во Вьетнаме. Выводы у него получались очень любопытные. По завершению исследований он намеревался написать по материалам диссертации книгу, уйти в отставку и составить мне компанию на историческом факультете того самого колледжа, где остановилось время. Сара полагала майора безумным, потому что каждый день он ходил на работу и обратно пешком (десять миль в один конец), не ел ничего, кроме постного мяса и прессованного творога, а по субботам надевал рыжий парик и бродил по Джорджтауну в поисках малолеток. Свои мужские достоинства майор Соммерс мог проявить только с четырнадцати- или пятнадцатилетними девчушками. Он говорил, что его это тревожит, но не настолько, чтобы обращаться к помощи специалистов. Совсем недавно майору стукнуло тридцать шесть.
