Дэниел Силва - Посланник
– Совершенно верно.
Габриэль посмотрел на Донати и сказал:
– А сегодня вторник.
Донати взглянул на свои часы.
– Вы могли бы отвезти меня в аэропорт? Если поспешить, то к ужину мы будем в Риме.
– Мы?
– По пути в город остановимся возле вашей квартиры, чтобы вы могли уложить сумку, – сказал Донати. – В Риме плохая погода. Не забудьте взять плащ.
Ему надо взять не только плащ, подумал Габриэль, ведя Донати по заполненному народом рынку. Ему потребуется еще и фальшивый паспорт.
Глава 4
Ватикан
Кабинет этого столь могущественного человека выглядел довольно обычно. Восточный ковер был вытертый и выцветший, а портьеры тяжелые и скучные. Когда Габриэль и Донати вошли в комнату, маленький человек в белом, сидевший за большим простым столом, внимательно смотрел на экран телевизора. Там разыгрывалась жестокая сцена: полыхал огонь и клубился дым, окровавленные люди рвали на себе волосы и рыдали над разодранными в клочья телами. Папа Павел VII, епископ Римский, главный понтифик, преемник святого Петра, нажал на кнопку дистанционного пульта, и экран погас.
– Габриэль, – произнес он. – Так приятно снова вас видеть.
Папа медленно поднялся и протянул маленькую руку – не обратив вверх кольцо рыбака, как он это делает для большинства людей, а слегка повернув ладонь. Пожатие было по-прежнему сильным, а глаза, с любовью устремленные на Габриэля, были по-прежнему ясными и полными жизни. Габриэль уже забыл, каким маленьким был Пьетро Луккези. Он вспомнил тот день, когда Луккези появился из конклава, маленький человечек, потонувший в наспех приготовленной сутане и едва видимый из-за балюстрады большой ложи собора. Комментатор итальянского телевидения обозвал его Пьетро Невероятным. Кардинал Марко Бриндизи, реакционный министр иностранных дел, считавший, что это он выйдет из конклава в белом одеянии, ядовито назвал Луккези Случайным папой Первым.
В памяти Габриэля, однако, запечатлелся другой образ Пьетро Луккези, и Габриэль всегда будет вспоминать его таким, каким он был, когда стоял на возвышении Большой римской синагоги и произносил слова, каких ни один папа до него не говорил. «В этих прегрешениях – и других, о которых скоро станет известно, – мы признаёмся и просим у вас прошения. Нет слов для описания глубины нашего огорчения. В час тяжелейших испытаний, когда солдаты нацистской Германии вытаскивали вас из ваших домов на улицы, окружающие эту синагогу, вы взывали о помощи, но ваши мольбы были встречены молчанием. И поэтому сегодня, моля о прощении, я поступлю так же. Сделаю это молча…»
Папа вернулся на свое место и посмотрел на экран телевизора, словно там еще можно было увидеть увечья.
– Я предупреждал, чтобы он этого не делал, но он не послушал меня. А теперь он хочет ехать в Европу латать заборы, которыми отгородились от него бывшие союзники. Я желаю ему добра, но шансы на успех, по-моему, у него мизерные.
Габриэль взглянул на Донати в поисках разъяснения.
– Белый дом поставил нас вчера в известность, что президент приедет к нам в начале будущего года в ходе поездки по европейским столицам. Президент надеется, что создаст более теплый, менее конфронтационный климат и немного подправит урон, нанесенный решением начать войну в Ираке.
– Я решительно выступал против этой войны, – сказал папа.
– А он будет в Ватикане? – спросил Габриэль.
– Он будет в Риме – это мы знаем. Белый дом пока не сообщил нам, захочет ли президент получить аудиенцию у святого отца. Мы ожидаем, что такая просьба вскоре поступит.
– Он и мысли не допускает, чтобы приехать в Рим и не побывать в Ватикане, – сказал папа. – Консервативные католики составляют важную часть его избирателей. Он захочет иметь фотографию и услышать несколько добрых слов от меня. Фотографию он получит. А вот насчет добрых слов… – Папа умолк. – Боюсь, ему придется ждать их от кого-то другого.
Донати жестом дал понять Габриэлю, чтобы он сел, и сам опустился на стул рядом с ним.
– Президент ценит разговор напрямую, как любят говорить наши американские друзья. Он выслушает то, что вы ему скажете, ваше святейшество.
– Ему следовало послушать меня в первый раз. Я очень ясно дал ему понять, когда он приезжал в Ватикан до войны, что, как я считаю, он ступает на гибельный путь. Я сказал ему, что война неоправданна, так как неминуемой угрозы Америке и ее союзникам не существует. Я сказал ему, что он не использовал все до последнего способы избежать конфликта и что заниматься этой проблемой должны не Соединенные Штаты, а Объединенные Нации. Но я оставил мой пыл для последнего довода против войны. Я сказал президенту, что Америка быстро одержит победу на поле боя. «Вы могущественная держава, – сказал я, – а ваш противник слаб». Но я предсказал также, что Америке в течение многих лет после войны придется иметь дело с бурными волнениями. Я предупредил его, что, пытаясь разрешить один кризис с помощью силы, он лишь создаст другой, более опасный; что мусульманский мир увидит в этой войне новый Крестовый поход белых христиан; что терроризм нельзя победить с помощью терроризма, а лишь с помощью социальной и экономической справедливости.
Окончив пастырское наставление, папа оглядел свою маленькую аудиторию, желая выяснить ее реакцию. Его глаза несколько раз перебегали с одного на другого, пока не остановились на Габриэле.
– Что-то подсказывает мне, что вы хотите оспорить кое-что из мною сказанного.
– Вы очень красноречивы, ваше святейшество.
– Вы здесь в своей семье, Габриэль. Говорите, что у вас на уме.
– Силы радикального ислама объявили войну нам – Америке, Западу, христианству, Израилю. По Божьему и человеческим законам мы имеем право – даже моральную обязанность – противостоять этому.
– Противостоять террористам, пользуясь справедливостью и удобным случаем, а не с помощью насилия и кровопролития. Когда государственные деятели прибегают к насилию, человечество от этого страдает.
– Вы как будто считаете, что проблема терроризма и радикального ислама была бы ликвидирована, если бы они были больше похожи на нас… если бы бедность, неграмотность и тирания не преобладали в мусульманском мире, молодые люди не жаждали бы жертвовать жизнью ради того, чтобы калечить и убивать других. Но они видят, как мы живем, и не хотят этого. Они видят нашу демократию и отбрасывают ее. Они рассматривают демократию как религию, противоречащую основным догматам ислама, и поэтому они противостоят ей со священной яростью. Как мы можем принести правосудие и процветание этим людям, исповедующим ислам, когда они верят только в смерть?
– Мы, конечно, не сможем навязать им это под дулом ружья белого человека.
– Согласен, ваше святейшество. Только когда ислам будет реформирован, в арабском мире наступит социальная справедливость и подлинное процветание. А до тех пор мы не можем сидеть сложа руки, в то время как джихадисты планируют наше уничтожение. Это, ваше святейшество, тоже аморально.
Папа встал из-за стола и распахнул большое окно, выходящее на площадь Святого Петра. Спустилась ночь. Рим шевелился под его ногами.
– Я был прав насчет войны, Габриэль, и я прав относительно будущего, ожидающего всех нас – мусульман, христиан и евреев, – если мы не изберем другого пути. Но кто меня послушает? Я всего лишь старик в сутане, живущий в золоченой клетке. Даже мои прихожане не слушают больше меня. В Европе мы живем так, будто Бога не существует. Нашей единственной религией теперь стал антиамериканизм. – И повернувшись, посмотрел на Габриэля. – И антисемитизм.
Габриэль молчал.
Папа произнес:
– Как сказал мне Луиджи, вы обнаружили существование заговора против моей жизни. Еще одного заговора, – добавил он с печальной улыбкой.
– Боюсь, что это так.
– Ну не ирония ли судьбы? Я старался предотвратить войну в Ираке. Я старался создать мост между христианами и мусульманами, и однако же именно меня они хотят убить. – Папа посмотрел в окно. – Возможно, я ошибался. Возможно, они вовсе не хотят никакого моста.
В большинстве случаев папа Павел VII и Донати обедали вечером вдвоем в личных апартаментах папы с одним-двумя приглашенными для компании. Донати склонен был поддерживать намеренно легкую и свободную беседу, и разговор обычно ограничивался пересудами происшествий в курии, что папа втайне любил обсуждать. Однако в этот вечер атмосфера в папской столовой решительно отличалась от обычной. Наспех подобранный список приглашенных состоял не из старых друзей, а из людей, отвечающих за охрану жизни понтифика: полковник Карл Брюннер, начальник швейцарской гвардии понтифика, генерал карабинеров Карло Маркезе и Мартино Беллано, заместитель начальника итальянской службы безопасности.
