Алма Катсу - Употребитель
И меня поразило проклятие Джонатана, меня повлекло к нему, и из-за этого мы оба были обречены на страдания.
Глава 3
В детстве, после того случая, между нами возникла дружба. Мы встречались по воскресеньям после церковной службы, а также на свадьбах и даже на похоронах. Мы стояли позади толпы скорбящих и перешептывались. Порой мы уходили погулять в лес, чтобы никто не мешал нам разговаривать. Горожане неодобрительно качали головами. Некоторые наверняка сплетничали, но наши семейства этой дружбе не препятствовали. По крайней мере, я ни о чем таком не слышала.
В это время я начала мало-помалу осознавать, что Джонатан куда более одинок, чем мне казалось. Другие мальчики не очень стремились с ним дружить. Если во время свадьбы к нам приближалась компания ребят, Джонатан предпочитал уйти от них. Мне вспоминается один случай после весеннего собрания в церкви. Мы шли по лесу и увидели группу сверстников Джонатана, идущих нам навстречу. Джонатан поспешно увел меня на другую тропу. Я не знала, как это понять. Промучившись несколько минут, я решилась задать вопрос.
— Почему ты решил пойти другой дорогой? — спросила я. — Потому что стесняешься меня? Не хочешь, чтобы нас видели вместе?
Джонатан насмешливо фыркнул:
— Не говори глупостей, Ланни. Все видят нас вместе.
Так все и было, и на сердце у меня полегчало, но я не могла удержаться от расспросов.
— Значит, эти мальчишки тебе просто не нравятся?
— Да нет, я бы так не сказал, — уклончиво ответил Джонатан.
— Тогда почему…
Джонатан не дал мне договорить:
— С какой стати ты меня допрашиваешь? Поверь мне на слово: у мальчиков все по-другому, вот и всё.
Он зашагал быстрее, и мне пришлось подхватить подол юбки, чтобы поспеть за ним. Он не объяснил, что именно у мальчиков по-другому. «Что же он имел в виду?» — гадала я. Вообще-то у мальчиков по-другому было почти всё. Им дозволялось ходить в школу, если их семья могла позволить себе платить учителю. Девочек же всяким премудростям обучали только их матери — шитью, уборке, приготовлению еды. Ну, может быть, кого-то из девочек немного учили чтению Библии. Мальчики могли затевать дружеские потасовки, они могли бегать и играть в салочки легко и быстро, потому что им не мешали длинные юбки. Мальчики могли ездить верхом на лошадях. Да, конечно, им приходилось заниматься тяжелым трудом и очень многому учиться. Однажды, как рассказал мне Джонатан, отец заставил его подновить фундамент ледника. Пришлось поработать с камнями и раствором, чтобы кое-что узнать о труде каменщика. И все же, на мой взгляд, у мальчиков жизнь была намного свободнее, чем у девочек. А Джонатан на что-то жаловался.
— Жаль, что я не мальчик, — пробормотала я, еле поспевая за ним.
— Ничего тебе не жаль, — бросил Джонатан через плечо.
— Никак не пойму, о чем ты…
Джонатан резко развернулся:
— Да? Тогда скажи мне про своего брата, Невина! Я ведь ему не больно-то нравлюсь, верно?
Я остановилась на месте как вкопанная. Да, Невин всегда терпеть не мог Джонатана. Я хорошо помнила их драку. Помнила, как он вернулся домой с запекшейся кровью на лице, и то, что наш отец им явно гордился.
— Как ты думаешь, почему твой брат так меня ненавидит? — требовательно спросил Джонатан.
— Не знаю.
— Я никогда не давал ему никаких поводов, а он все равно меня ненавидит, — проговорил Джонатан, всеми силами стараясь сдерживать обиду. — И все мальчишки такие. Они все меня ненавидят. И даже некоторые взрослые. Я знаю, я чувствую. Вот почему я стараюсь держаться от них подальше, Ланни. — Его грудь тяжело вздымалась и опускалась. Было видно, что он устал мне объяснять. — Ну вот, теперь ты все знаешь, — сказал он, отвернулся и быстро ушел прочь. Я долго изумленно смотрела ему вслед.
Всю неделю я думала о том, что он сказал. Я могла бы спросить Невина о том, откуда у него такая ненависть к Джонатану, но тогда мы бы с братом непременно поссорились. Ясное дело, он ужасно злился из-за того, что я подружилась с Джонатаном. Я отлично все понимала, не стоило спрашивать. Мой брат считал, что Джонатан — гордец и выскочка, что он кичится своим богатством и думает, что все к нему должны относиться по-особому. Я знала Джонатана лучше, чем кто бы то ни было, кроме его родни — а может быть, и лучше его родни, а потому понимала, что все это неправда… Все, кроме последнего. Но разве Джонатан был виноват в том, что все вокруг относятся к нему по-особому? И еще… Хотя Невин не пожелал бы в этом признаться, я видела: когда он с ненавистью смотрит на Джонатана, он жаждет испортить его красоту, он хочет оставить на этом прекрасном лице печать уродства, унизить любимого сына нашего города.
Невин, в своем роде, хотел бросить вызов Богу, исправить то, что почитал несправедливостью. Разве справедливо было для него жить всю жизнь в тени Джонатана?
Вот почему Джонатан так поспешно расстался со мной в тот день. Он был вынужден поделиться со мной тем, чего стыдился. Наверное, он подумал, что я, узнав его тайну, брошу его. Как сильно в детстве мы держимся за наши страхи! Можно подумать, на земле или на небе существовала сила, способная сделать так, чтобы я перестала любить Джонатана. Этот разговор помог мне понять, что у него тоже есть враги и те, кто его оскорбляет и унижает, что его кто-то все время осуждает и что я ему нужна. Я была его единственным другом, со мной он мог вести себя свободно. И наши отношения не были невзаимными. Откровенно говоря, только Джонатан вел себя со мной так, словно я что-то значила. А внимание самого желанного, самого прекрасного мальчика в городе — это не так уж мало для девочки, которую почти никто не замечает. И за это я любила его еще сильнее.
Я так и сказала Джонатану в следующее воскресенье. Он шел по дальней стороне лужайки, когда я догнала его и взяла под руку.
— Мой брат — дурак, — сказала я, и мы молча пошли рядом.
Единственное, от чего я не отказалась после нашего разговора с Джонатаном — мне было по-прежнему жаль, что я не родилась мальчиком. Эта мысль меня не покидала. Она была просто вбита мне в голову всем, что меня окружало. Тем, как себя вели мои родители. Тем, по каким правилам мы жили. Девочки не так ценились, как мальчики. Наша жизнь была не так важна. К примеру, Невин должен был унаследовать от нашего отца ферму, но если бы он не пожелал выращивать скот, если бы у него не было к этому склонности, он мог бы стать учеником кузнеца или пойти работать лесорубом к Сент-Эндрю. Пусть небольшой — но все-таки выбор. Мои возможности были куда более ограниченными. Выйти замуж и обзавестись своим хозяйством. Остаться дома и помогать родителям или пойти работать служанкой к кому-нибудь. Если бы Невин по какой-то причине отказался от фермы, мои родители могли бы передать ее кому-то из мужей своих дочерей, но и это зависело от желаний и намерений мужчин. Хороший муж мог бы учесть пожелания жены, но таких мужей было мало.
Другая причина — более важная, на мой взгляд, была такая: родись я мальчиком, мне было бы намного проще и легче быть другом Джонатана. Не будь я девчонкой, сколько бы у нас могло быть общих дел! Мы могли бы садиться верхом на лошадей и уезжать навстречу приключениям, и никто бы за нами не приглядывал. Мы могли бы столько времени проводить вместе, и никто бы не смотрел на нас, вздернув брови, никто бы не болтал о нас. Наша дружба была бы такой банальной, такой обычной, что никто бы ее не осуждал, никто бы ей не мешал.
Оглядываясь назад, в прошлое, я теперь понимаю, что это время для меня было трудным. Я была еще подростком, но зрелость была не за горами. Я чего-то хотела от Джонатана, но не знала, как это назвать. Я тогда еще не так уж далеко ушла от детства. Я была близка к нему, но мне хотелось быть еще ближе, а как — этого я не понимала. Я видела, как он смотрит на девушек постарше, видела, что с ними он ведет себя не так, как со мной, и мне казалось, что я умру от ревности. Отчасти это происходило от того, насколько обаятелен был Джонатан. Если уж уделял тебе внимание, если уж находился рядом с тобой, то тебе казалось, что ты для него — центр вселенной. Стоило ему устремить на тебя взгляд своих темных, бездонных глаз, и ты чувствовала, что он существует для тебя, только для тебя одной. Как бы то ни было, результат всегда был один и тот же: стоило Джонатану лишить тебя своего внимания — и тогда будто солнце скрывалось за тучей, и тебе в спину словно дул холодный резкий ветер. И тогда ты желала только одного: только бы Джонатан поскорее вернулся, только бы он снова заговорил с тобой.
С каждым годом он менялся. Когда он расслаблялся, не был настороже, я видела в нем нечто такое, чего не замечала раньше. Джонатан мог вести себя грубо — особенно тогда, когда думал, что никто из женщин не смотрит на него. Порой он становился таким же неотесанным, как лесорубы, работавшие на его отца. Иногда он гадко говорил о женщинах — так, словно ему уже были ведомы все подробности интимной жизни. После я узнала, что к шестнадцати годам его уже соблазнили, и он стал соблазнять других женщин. Он был вовлечен в массовый тайный любовный танец. Но этими тайнами он со мной не делился.
