Юхан Теорин - Призрак кургана
– Платить прямо вам?
Полицейский покачал головой:
– Нет. Я выпишу квитанцию.
– И сколько?
– Восемьсот крон.
Дядя Кент вздохнул. Посмотрел на залитое солнцем поле.
– Как вас зовут? – неожиданно спросил он у инспектора.
Тот не ответил.
– Это что, секрет?
Полицейский опять покачал головой – нет, не секрет. Достал из внутреннего кармана книжку с пустыми квитанциями и ручку.
– Меня зовут Серен, – сказал он спокойно и негромко.
– Вот и хорошо, Серен. А я – Кент Клосс. А это, – он, не поворачиваясь, мотнул головой, – это мой младший брат Никлас и два его мальчика. Вместе проведем лето.
Инспектор кивнул – как-то безразлично, словно и не слушал. Но дядя Кент не унимался:
– Серен, я только хочу спросить… Вот ты едешь, – он неожиданно перешел на «ты», – вот ты едешь по хорошей, сухой дороге. До Иванова дня двое суток осталось. Солнышко светит, денек замечательный. Фантастическая погода, просто… человек чувствует, что живет. И что бы ты сделал на моем месте? Тащился бы за этим кемпером до самого Боргхольма?
Полицейский не ответил – заполнил квитанцию на оплату и протянул в окно. Кент квитанцию принял и продолжил:
– Но согласиться-то ты можешь, Серен?
– С чем?
– Что сделал бы то же самое? Если бы не я, а ты ехал за этим кемпером со скоростью сорок километров в час в чудный летний лень? Да еще к морю? К морю, Серен! Ты бы не придавил железку ло отказа? Ну, не до отказа, но чуть больше, чем разрешено?
Кент уже не улыбался, лицо его стало серьезным и осуждающим.
– Конечно, Кент. Если вам от этого легче.
– Намного легче. – Дядя Кент опять расплылся в улыбке.
– Поезжайте и соблюдайте дорожные предписания.
Инспектор повернул ключ зажигания, быстро развернул мотоцикл и покатил в обратном направлении, на юг.
– Поняли? Теперь он поддал газу, его-то никто не остановит, сукиного сына… – Дядя Кент повернулся к Юнасу и Матсу. – Нельзя им давать на себя садиться. Запомните, ребята, не давайте на себя садиться.
Глухо взревел мощный шестицилиндровый мотор. Дядя Кент выехал с обочины прямо перед носом еще одного кемпера, и через пять секунд стрелка спидометра опять перевалила за сотню.
Солнце по-прежнему сияло, дорога была ровной, без единой выбоины, асфальт впереди казался мокрым в солнечном мареве. Дядя Кент так и не поднял стекло – правил одной рукой, выставив наружу локоть. Два пальца на баранке, и все.
Юнас с наслаждением вдыхал колдовские степные ароматы.
Запел мобильник Кента. Он взял его свободной рукой, нажал на кнопку и некоторое время слушал, пока не оборвал нетерпеливо.
– Нет. Я сказал – стена. Каменная стена. Там, где участок забирает вверх, срезать землю внизу и поставить каменную стену. Каскад. Средневековый, и все же современный. А из чего же еще? Я же сказал – камень. Природный или тесаный. А воду проведете под стеной. Нет, не рядом, а под. Хорошо… Экскаватор привезли? – Он послушал еще немного. – Отлично! Значит, можем…
Он отнял мобильник от уха и с удивлением уставился на дисплей.
– Супер… прервалось реально…
У дяди Кента были любимые выражения вроде «супер» и «реально»… дурацкие словечки, но он произносил их с таким напором и с такой самоуверенностью… Юнас никогда бы так не смог, будь он хоть премьер-министром.
Кент опустил мобильник в карман.
– Сразу на катер? – спросил он отца.
– Если волна не слишком…
– Катера волн не боятся, – засмеялся Кент. – Они через них прыгают. Прокатимся немного, а потом посидим с космо[4] на палубе.
Отец кивнул, но как-то безрадостно:
– О'кей…
Юнас не знал, что за штука такая – космо, но спрашивать не стал. У него был свой секрет, как казаться взрослым: слушать и делать вид, что все понимаешь. И смеяться, когда другие смеются.
Кент посмотрел на него в зеркало:
– Летом поставим тебя на лыжи, Ю-Ко. О'кей? Позапрошлым летом дело не пошло, или как?
Он всегда называл Юнаса Ю-Ко, и Юнас долго не понимал почему, пока не сообразил – это же его инициалы[5]
– Попытаюсь…
Собственно, он даже думать не хотел о водных лыжах. Вообще не хотел вспоминать то лето. Отца посадили в тюрьму, и Юнасу с Матсом пришлось ехать на Эланд без него, одним.
Он увидел знакомый пролив и поселок. Кент уже проехал киоск и ресторан и свернул налево на береговую грунтовку: скалистый обрыв к морю с одной стороны, виллы – с другой.
Ему так ни разу и не удалось выйти на скольжение, сколько ни пытался. Раз пятнадцать он по всем правилам группировался в воде, дядя Кент плавно набирал скорость, руки вцеплялись в фал так, что пальцы белели… но кончалось всегда одним и тем же – как только он пытался выпрямиться, тут же зарывался носом в воду. Вечером ноги дрожали так, что Юнас едва мог ходить.
– Не надо пытаться, Ю-Ко, надо делать. Теперь-то ты покруче будешь, реально. Сколько тебе уже?
– Двенадцать, – прибавил Юнас и покосился на брата, не смеется ли тот. Двенадцать ему исполнится только в августе. Но Мате смотрел на воду и, похоже, не слушал.
Они подъехали к летнему дому который называли «вилла Клосс», хотя вилл было две. Они стояли рядом. Большие панорамные окна с видом на море. Иногда их так и называли – северная вилла и южная вилла. В северной жила тетя Вероника, в южной – дядя Кент.
У отца уже не было своей виллы. Он будет жить у брата. А для ребят приготовлены гостевые домики. Аля каждого свой.
– Двенадцать лет… Самый расцвет! – сказал дядя Кент и свернул к дому – Человек в двенадцать лет совершенно свободен. И у тебя будет суперлето, Ю-Ко!
– Угу, – отозвался Юнас.
Хотя он совершенно не чувствовал себя свободным. Маленьким – да, но не свободным.
Герлоф
Он встретил американского шведа по пути на танцы.
Герлоф опаздывал. Шел, опираясь на каштановую трость по береговой дороге к поляне, где еще два дня назад водрузили большой, увитый ветками, цветами и лентами майский шест. Конечно, сам он танцевать вокруг шеста не собирался, куда ему, но музыку послушает с удовольствием. Лень летнего солнцестояния не каждый день. Большой праздник.
А опаздывал потому, что чуть не забыл одну штуку. Вернее, две. Дочери и внуки уже ждали его, а он спустился с крыльца и замер.
Не слышно пения птиц.
Аппарат. Он к нему еще не привык.
– Я принесу, – вызвалась старшая дочь, Юлия.
У нее в руке был складной стульчик для Герлофа. Юлия положила его на траву побежала в дом, вернулась через минуту и протянула две маленькие, телесного цвета пластмассовые улитки.
– Мы побежим вперед, ладно, папа? – сказала она. – Детям не терпится.
Герлоф неловко пристроил слуховой аппарат и попросил повторить.
– Лети не хотят пропустить начало. Мы побежали, да?
Герлоф улыбнулся и махнул рукой:
– Бегите, бегите… а то догоню.
В обществе палки и птичьего пения он двинулся в путь. Надо было обогнуть почти весь залив.
Он всю жизнь таял от удовольствия, слушая птичьи серенады, и сейчас тоже. Неважно, что теперь ему нужен слуховой аппарат. Здорово наловчились их делать – такой маленький, что и незаметно. Только если приглядываться.
Весной и летом Герлоф оставлял комнату в марнесском доме престарелых и жил в своем летнем домике на берегу. Чем дольше, тем лучше, лишь бы погода позволяла. Здесь было море, здесь был ветерок, здесь были птицы – перелетные птицы, они возвращались весной из Африки прямо в сад Герлофа и тут же принимались петь. Он их даже узнавал в лицо из года в год.
Зяблики и воробьи садились строем у маленького бассейна, который он для них соорудил – принес в несколько приемов бросовый камень из каменоломни и сделал круглую ванночку. Птицы наклонялись к воде, пили и тут же открывали клювики и начинали щебетать.
Беда в том, что в последнее время он не слышал их щебет. Это началось не сразу – уже давно Герлоф замечал, что слух становится все хуже и хуже. С шестидесяти пяти лет он почти не различал напоминающий прибой степной стрекот кузнечиков. Запомнил эту дату, потому что как раз вышел на пенсию, сел вечером в саду и вдруг насторожился – кузнечиков не слышно. Солнце село, на остров медленно опускались лиловые сумерки, самое время для кузнечиков – а они молчали. Поначалу он решил, что дело в экологии, что все эти новомодные пестициды и инсектициды поубивали насекомых. Но врач объяснил, что кузнечики стрекочут на высокой частоте, а его старые уши такие частоты не воспринимают.
Старые уши? С чего бы это им быть старыми? Ничуть не старее, чем все остальные части его много чего испытавшего организма. Ну и бог с ними, с кузнечиками. Не сказать, чтобы ему так уж не хватало их однообразного треска. К тому же это вовсе не кузнечики стрекочут сутки напролет, а сверчки.
Но птиц он слушать любил. Прошлой весной он еще слышал их пение, приглушенно, но слышал. А в этом году сад умолк. Только тогда Герлоф сообразил: что-то не так – и пошел к доктору Вальбергу, а тот послал его в Кальмар проверить уши.
