Алексей Яковлев - «Прощание славянки»
По взмаху накрахмаленного крыла в зале появились суровые охранники. Они вынули черного верзилу из рядов, как шпротину из банки. Негр заорал благим матом: «Гес-та-пО! Наци! Гес-та-пО!»
Опять, как черт из табакерки, из фойе появился взъерошенный, косматый эрудит. Он заорал визгливо на плененного нефа: «Эфиоп твою мать! Сам ты — фашист черножопый! Ишь чего захотел! Наследство ему подавай! Пушкин — наше все! И все его — наше!»
Пришедшая в себя элита захохотала, заулюлюкала.
Долго еще возмущалась элита. Мсье Леон недоуменно глядел в темноту звездного зала. «Пожилой ангел» помог ему вернуться к сенсационному докладу.
— Господа, этот анекдотичный случай… э-э-э… этот, так сказать, черный юмор… (смех в зале) помог нам до конца расставить все по своим местам в вопросе наследия Пушкина. Объясняю! Так же, как этот симпатичный в своей наивности африканец, на наследие Пушкина претендуют и менее нам симпатичные оголтелые русские националисты… (Критский грозно обвел очами зал.) Они считают нашего великого поэта чуть ли не предтечей махрового славянофильства… К сожалению, я не вижу их представителей в нашем уютном зале… А то бы вдогонку за черным претендентом я бы с удовольствием отправил и… э-э… красно-коричневого претендента… (Бурные аплодисменты.) Господа! Профессор (Критский поклонился мсье Леону) говорит нам об истинном наследии Пушкина, о том наследии, которое выше понимания наивного дитя Африки и мрачного, так сказать, гиперборейца… Им. не понять, о чем мы говорим! Это наследие Пушкина берет лишь тот, кто может взять, а может взять только тот, кто способен понять… Пушкин — первый в России певец элиты! А элита — это особая нация! Один общий дом, одна дружная семья! (Бурные, продолжительные аплодисменты.)
Я специально так подробно привел яркую реплику Критского, потому что он, по сути дела, коротко и емко выразил скрытый пафос сенсационного доклада мсье Леона.
Профессор начал примерно так:
— Напрасно ограниченные исследователи ищут в конфликте Геккернов и Пушкина какой-то скрытый смысл. И Пушкин, и Геккерны — представители международной элиты, которая выше нации. И Дантес, и Пушкин вращались в одном обществе, у них были общие друзья, общие интересы. Пушкин часто обедает в обществе Дантеса у «Дюме» на Малой Морской, восхищается блестящим остроумием молодого француза.
Словом, они бы могли стать в дальнейшем закадычными друзьями, если бы не роковой случай. Как бы все было хорошо и спокойно, если бы Дантес влюбился в жену другого человека. Любого! Но… Как общеевропейскому гению Пушкину «догадал черт родиться в России», так Дантесу черт, тот же, наверное, догадал влюбиться в Наталью Николаевну. В которую не влюбиться было просто невозможно…
Профессор замолчал, я почувствовал в его красноречивом молчании упрек Пушкину: ну зачем неказистый с виду поэт женился на такой красавице?! Весь свет шептал Натали, что Пушкин ей не пара. Именно эта переоценка Пушкиным своих внешних возможностей и явилась настоящей причиной трагедии.
Этот подтекст, красноречиво выраженный скорбной гримасой, великолепно почувствовал зал и согласно зашушукался.
— А Дантес,— продолжал профессор,— был как будто создан для Натали. Она была ему предназначена судьбой!
Дальше мсье Леон мягко перешел к отношениям барона Геккерна и Дантеса. Рассказал о том, как старый, прагматичный, скептичный по натуре дипломат был покорен умом, обаянием и внутренним достоинством совсем юного француза.
Они случайно встретились на постоялом дворе где-то в центре Германии. Геккерн после командировки в Голландию возвращался в Петербург и холодным, осенним дождливым вечером вынужден был прервать свое путешествие и остановиться в провинциальной гостинице. Случайно от хозяина он узнал, что в соседнем номере тяжко болеет молодой человек.
Геккерн, как истинный джентльмен, решил помочь бедному юноше, который не в состоянии был даже оплатить визит врача. Он оказал Дантесу помощь. Сухой, прагматичный человек так очаровался необыкновенными качествами красавца, что даже, забыв все свои дела, остался в гостинице рядом с Дантесом до его полного выздоровления…
(Этот достойный пера Ханса Кристиана Андерсена сюжет напомнил мне высказывание одного юмориста: «Я был в детстве такой хорошенький, что меня подме— нили цыгане». Я думал про себя: почему такого хорошенького Дантеса не подменили раньше? И не является ли барон Геккерн тем самым цыганом, который его наконец подменил?)
Элита воспринимала доклад, поданный им прекрасным русским литературным языком, с неменьшим восхищением, чем грубые выражения литературного бомжа. Профессор своими словами пересказывал им сюжет какой-то голливудской мелодрамы. Элитные дамы достали из сумочек платочки, мужчины блаженно улыбались.
Но в чем же была сенсация?
А вот в чем.
Профессор в случайно обнаруженном в архиве Геккернов дневнике Дантеса нашел ключевую строчку, которую он прочитал по-французски, а Натали шепотом перевела мне прямо в ухо. Строчка читалась так: «Я спасу ее!»
На основании этой строчки и еще каких-то коротких записей в дневнике профессор сделал сенсационный вывод — Дантес спасал Натали, но бешеный темперамент Пушкина не позволил ему понять благородного порыва благодетеля его семьи!
По профессору, трагический сюжет «семейной драмы» развивался примерно так.
Безумно влюбленный в Натали Дантес дождался ее признания. (Которое и описал в письме Геккерну.)
Дантес ждал, когда после родов Н. Н. исполнит свое обещание, то есть когда «ее любовь будет ему наградой»…
В июле Н. Н. наконец стала выезжать после родов с дачи на Каменном острове в свет. Она была ослепительно хорошо, как бывает прекрасна только что родившая женщина. Свет восхищен явлением мадонны! Дантес умирает от страсти. Н. Н. была уже готова выполнить свое обещание…
Но… (Звучит тема рока!) По сюжету мелодрамы вовремя появляется «злодей» — деспот, тиран, император… Мадонну замечает Николай I! Профессор предполагает, что кто-то из придворных специально обратил внимание Николая на расцветшую красоту Н. Н. С какой целью была сделана эта провокация, профессор мог только предполагать, но он считал, что разви— тие этой темы уводит от трагических вершин «семейной драмы». Н. Н. сначала все скрывала от Дантеса, стала его сторониться. Но в октябре, когда двор переехал в Петербург, она открыла Дантесу все. Сам император ревнует ее! Сам государь попросил ее, чтобы она удалила от себя Дантеса!
(А Пушкин-то где?… Я заволновался и вспомнил, что как раз в это время Пушкин заканчивает гениальную «Капитанскую дочку». Не до этого ему, видать, было. Он думал о другом. В августе он написал знаменитые строки о своей «непокорной главе». Не думал, бедный, что выше Александрийского столпа вознесется его рогатая голова…)
И Дантес, мучимый ревностью и благородством, все-таки решает предупредить увлечённого работой стихотворца и спасти его честь. Ему помогают обожающие его друзья. Так появляется на пушкинском столе анонимный «пасквиль».
(Но это вовсе не пасквиль! Это всего лишь серьезное предупреждение! Не мог же Дантес впрямую подойти к Пушкину: «Саша, ты последи за своей-то. Николай с нее глаз не сводит. Того и гляди трахнет. Ох, берегись, Саша». Это сейчас все просто… А Дантесу пришлось ломать голову, как обратить внимание Пушкина на гнусную интригу царя-развратника Николая Бабкина. Одна фамилия негодяя чего стоит!…)
Профессор готов был признать, что влюбленный ревнивец несколько переборщил в своей благотворительности. Но ведь анонимное предупреждение, было разослано только их общим друзьям — своим людям, людям одного круга (Карамзиным, Вяземским, Россе— там). Дантес, как ему ни было тяжело, надеялся, что друзья повлияют на Пушкина и заставят его увести Н. Н. от цепких рук «негодяя Бабкина» куда-нибудь в деревню.
Но Пушкин не понял благородного влюбленного юношу. Он вызвал его на дуэль. Оскорбленный в своих самых лучших чувствах, Дантес и тут попытался спасти честь своей любимой — женился срочно на ее родной сестре. Большой свет оценил его жертву, Дантеса назвали героем. Но Пушкин опять не понял его благородства — при всех назвал Дантеса трусом, спрятавшимся под юбку от пистолетного выстрела. Этого оскорбления уже не могла простить оскорбленная честь кавалергарда!…
Прошу простить меня за вольный пересказ замечательно построенного, остроумно поданного сенсационного доклада, произнесенного великолепным литературным языком.
В конце мсье Леон коротко остановился и на фигуре барона Геккерна. Из только что опубликованных писем Дантеса становится совершенно очевидной роковая ошибка предыдущих исследователей. Они считали до сих пор, что вдохновителем и режиссером любовной истории Дантеса и Н. И. был барон. Письма же со всей очевидностью свидетельствуют совершенно обратное. Несчастный дипломат, рискуя потерять свое положение, идет на поводу у своего безумно влюбленного приемного сына. В злосчастной «семейной драме» ему досталась незавидная роль — убитого горем любящего отца, а совсем не та сатанинская роль коварного интригана, достойная «Опасных связей» Лакло, каким представляет дипломата в своем письме Пушкин…
