Луи Байяр - Черная башня
— Вы, мадам, единственная, кто знал всех участников игры. Только вы одна неизменно оказывались на каждом перекрестке.
— Но это нелепо!
— Значит, вы отрицаете свою роль?
Следует отдать баронессе должное: выражение ее лица остается совершенно бесстрастным. Выдает голос.
— Возможно, я — мимоходом — кое о чем упомянула…
Но долго обманывать себя ей не удается. По мере того как она один за другим вспоминает собственные поступки, в ее глазах зарождается и растет страх. Не выдержав, она восклицает:
— Но я не хотела причинить кому-либо вред! Поверьте мне, господа!
— Это, конечно, зависит от того, — качает головой Видок, — сумеете ли вы убедить нас, что вам следует доверять. Для начала, пожалуй, расскажите, как вы познакомились с маркизом.
Она долго рассматривает собственные перчатки. Затем негромко произносит:
— Если желаете знать, он был одним из старых моих поклонников. Вскоре после возвращения в Париж — в трудную минуту — я навестила маркиза в его особняке.
— Зачем, мадам?
— Признаюсь, я и по сей день лелею совершенно абсурдную надежду, что однажды… — она яростно трясет головой, словно лошадь, сбросившая седока, — мне удастся восстановить прежнее положение. В обществе, так сказать. Маркиз, по моему мнению, стал первым, кто в этом преуспел, а потому он мог оказаться полезным.
— И как он встретил вас?
— Прохладно. Полагаю, из-за того, что когда-то я своим поведением уязвила его самолюбие. Однако два дня спустя он нанес мне визит и продолжал навещать меня и позже, раз или два в неделю. Естественно, он ничего мне не обещал. Не устраивал приглашений, не организовывал знакомств. Но в то же время старался сделать так, чтобы я полностью не разуверилась.
— Разумно с его стороны, — хмыкает Видок. — Ведь ему надо было многое у вас выведать. Когда вы впервые рассказали ему о дофине?
— Это было… — Она всплескивает руками, словно вопрошая воздух. — Кажется, это случилось в ходе нашего первого разговора. Совершенно верно, речь зашла о королевском семействе, и с моих уст соскользнула фраза о том, что к моему дорогому другу месье Леблану обратились определенные люди, проявляющие интерес к Людовику Семнадцатому. Не помню, какими в точности словами я сформулировала свою мысль, мне это казалось просто забавной темой для беседы.
— И как маркиз отреагировал?
— Насколько я помню, довольно равнодушно, даже тогда, когда я продемонстрировала зубное кольцо. Однако в ходе последующих наших бесед он, так или иначе, неизменно направлял разговор в нужное русло. По правде сказать, выглядело это так, словно ему просто любопытно. Я ни разу ничего не заподозрила.
Тут до нее постепенно доходит, что, собственно говоря, она сделала. Дрожа, она лепечет:
— Я рассказала ему…
— Обо всем, — заключает Видок. — Обо мне. О докторе Карпантье. — Кивок в мою сторону. — О том, что месье Шарль, как это ни удивительно, жив, здоров и находится в Париже. Да-да, мадам, благодаря предоставленной вами информации список преступлений маркиза пополнился даже поджогом дома доктора Карпантье.
Под тяжестью обвинений она все ниже склоняет голову, пока не устремляет взгляд в пол.
— Я всего лишь хотела поддержать беседу, — шепчет она.
— Это так по-парижски, — усмехается Видок.
Тяжело дыша, она трет виски. У меня создается отчетливое впечатление, что она вот-вот упадет в обморок.
— О боже, — шепотом произносит она. — Я послала Леблана на смерть.
— Так же как месье Тепака из Сен-Клу, — говорит Видок. — И мать доктора Карпантье.
Есть в нем что-то, отвергающее саму идею снисхождения. Поэтому баронесса, естественным образом, обращает свои призывы ко мне.
— Доктор, — она смотрит на меня, — пожалуйста, поверьте. Я понятия не имела, что маркиз… он ведь был ближайшим другом герцогини, как мне могло прийти в голову, что он решится навредить тому, кто пусть предположительно, но является ее братом. Если бы я знала, месье, я бы отрезала собственный язык.
Да, я не стыжусь признаться. Когда женщина благородного происхождения взывает к вам с мольбами, это приятно щекочет самолюбие, каким бы демократом вы себя ни считали. В то же время я до последнего момента, то есть до момента, когда слышу собственный голос, не знаю, что сейчас скажу.
— Я верю вам, мадам.
Каким бы утешением ни прозвучали для нее мои слова, это впечатление немедленно рассеивается зловещей небрежностью в тоне Видока:
— Не знаю, поддержит ли доктора герцогиня, — произносит он. — Хотя, если пожелаете, я сбегаю и спрошу.
Взгляд баронессы блуждает.
— Герцогиня здесь? — спрашивает она.
— Она провела ночь в этом доме. Ухаживая за братом.
В глазах баронессы расцветает последний цветок осознания.
— За братом, — эхом повторяет она.
Тут заканчиваются ее попытки совладать с собой. Уронив голову на руки, она рыдает в три ручья.
— О, мне конец, — стонет она, уткнувшись в свой штопаный-перештопаный платок. — Что я наделала!
Принимая во внимание состояние баронессы, она, наверное, решила, что фигура, появившаяся в эти секунды на ступенях, спустилась с небес и будет вершить праведный суд. И действительно, для столь раннего часа герцогиня странным образом лучится. Она спала меньше нас всех, однако от нее исходит внутреннее сияние, лицезреть которое вряд ли хоть раз удостоился ее муж.
Со сдержанной грацией она преодолевает оставшиеся ступеньки и негромко спрашивает:
— Баронесса де Прево, если не ошибаюсь?
Баронесса, при том, что более старший возраст обязывает к чинности, пребывает в столь расстроенных чувствах, одежда ее в таком беспорядке, что она едва находит в себе силы заговорить. Наконец, отбросив приличия, она вскакивает и выкрикивает:
— Я знала вас, мадам! Еще ребенком. Я была близкой подругой…
— Принцессы де Ламбайе, я знаю. Я вас прекрасно помню. И у меня самые лучшие воспоминания.
В глазах пожилой дамы вспыхивает искра надежды, но тут же гаснет.
— Боюсь, теперь все изменится, — произносит она.
Герцогиня долго, пристально смотрит на нее. Потом, заключив руки баронессы в свои ладони, подталкивает ту к канапе.
— Не судите себя слишком строго, — говорит она. — Маркиз де Монфор одурачил многих из нас. Я и сама состою в печальном клубе обманутых им женщин, так что мне прощение требуется не меньше, чем вам. — Нагнувшись, она добавляет негромко, но внятно: — Вам не надо опасаться преследований с моей стороны. И со стороны Франции.
Мягко высвободив руки, баронесса утирает слезы.
— Мадам… — она судорожно вздыхает, — я не нахожу слов. Вы дали мне самый чудесный прощальный дар, который только можно вообразить.
— Прощальный? — переспрашиваю я.
— Да. — Она печально качает головой. — Боюсь, возвращение в Париж было ошибкой с моей стороны. Я сделала это ради Леблана, но теперь, когда его… — Последняя слеза, тяжелая и неуклюжая, утирается платком. — Одним словом, в свете всего случившегося, думаю, самым разумным для меня будет, как говорят в таких случаях, уйти, пока не поздно. Пока я еще кому-нибудь не навредила.
— Но куда вы поедете? — спрашивает герцогиня.
Баронесса смеется. Странным, легким смехом, отзвуком далекого прошлого.
— Понятия не имею, — признается она. — Но я нигде не пропаду. А если повезет и если Бог меня не покинет, однажды — кто знает? — я, быть может, прощу себе то, что сделала. Если это вообще в моих силах.
Собравшись с духом, она единым быстрым движением встает. Протягивает руку герцогине.
— Позвольте поблагодарить вас, мадам, за вашу безграничную доброту. Всем сердцем.
В обычных обстоятельствах подобное заявление вызвало бы у герцогини лишь очередной приступ неловкости. Она славится робостью и недоверчивостью. Безмятежность, которая словно облаком окутывает ее сейчас, — первый признак того, что у нее появились собственные представления, в частности, о будущем.
— Нет, — возражает она. — Это я должна поблагодарить вас, мадам. Заранее. Потому что я собираюсь просить вас об очень большом одолжении. Я не знаю никого, кто мог бы справиться с подобным делом лучше вас.
Глава 49
МУСЛИНОВЫЙ МЕШОЧЕК
Как рассказала герцогиня, много лет назад, на пике террора, благородное семейство Лионкур, на шаг опережая людей в красных колпаках, село на корабль из Бордо. Перебравшись через Атлантику и пожив некоторое время в Бостоне, Лионкуры обосновались в долине Гудзона и смогли, после многих лет, в течение которых арендовали земли у голландского патрона, приобрести свой собственный участок. Сорок шесть акров первозданной красоты.
Все это время они не теряли связь с герцогиней. В своих письмах они настойчиво приглашали ее в Америку. До сих пор она отклоняла их предложение, но теперь, наконец, нашла того, кого стоило отправить вместо себя.
