Джонатам Келлерман - Пациент всегда мертв
— Профессор из Гарварда. Какой-то Джордж Исса, Ближний Восток.
Мы направились к магазину.
— Исса Кумдис?
— Ты что, его знаешь?
— Слышал имя.
— Поразительно!
— Приятель, я ведь читаю газеты. Даже когда они не публикуют снимки убитых девушек. К слову, я стал шляться по клубам, пытаясь установить Кристи-Кристал. Но сегодня мы заняты интеллектуальным трудом… Вот так. Напоминает дни учебы в колледже, а?
Мы стояли перед книжным магазином, пока он обследовал фасад.
"Перо мощнее всего" представлял собой половину помещения на первом этаже с вывеской над разъеденным солью кирпичом. Большая часть потемневшего окна была заклеена рекламками и объявлениями. Сегодняшние чтения объявлялись клочком бумаги со словами: "Проф. Джордж И. Кумдис Откроет Правду о Подоплеке Сионистского Империализма". Рядом красовались рекламный стикер модного бренда кофе, надпись "Внутри Ява!" и сообщение о присвоенной департаментом здравоохранения категории "В".
— "В", — сказал Майло, — означает допустимый уровень мышиного помета. От выпечки из этого магазина я бы держался подальше.
Внутри пахло отнюдь не выпечкой, а плесенью да старой отсыревшей бумагой. Там, где стены не были прикрыты грубыми сосновыми книжными полками, открывалась голая кирпичная кладка. В центр помещения небрежно сдвинуты книжные шкафы на колесиках. Щербатые виниловые полы — цвета перестоявшего яичного крема. Двадцатифутовый потолок был исчерчен трубами и исцарапан лестницами — не библиотечными подставками на роликах, а простыми складными алюминиевыми стремянками, которые выдавались тем, кто рвался к высотам эрудиции.
Плотный длинноволосый молодой азиат сидел за прилавком, уткнувшись носом в нечто завернутое в простую коричневую бумагу. Надпись у него за спиной гласила "Не курить", однако он попыхивал индийской травяной сигаретой. Другая надпись над указующим перстом предлагала "Читать в задней комнате". Клерк даже не обратил на нас внимания, когда мы прошли мимо него и стали пробираться через лабиринт из неразобранных коробок.
Книжные корешки, которые я успел разглядеть, скрывали целую кучу всяких "измов", от которых несло подростковой революционностью. Майло осматривался и хмурился. Мы закончили наше путешествие в маленьком темном помещении в задней части магазина, уставленном примерно тридцатью красными пластиковыми раскладными стульями, повернутыми к кафедре. Пустые стулья. На задней стене виднелась надпись "Ванные комнаты (юнисекс)".
Никого, кроме нас.
Майло повернул назад, снова оказался в лабиринте коробок и примостился на одной из них. Я к нему присоединился.
Превосходная позиция. Мы могли наблюдать за происходящим в аудитории, оставаясь невидимыми.
— Хорошо, что мы пришли раньше, — сказал я. — Заняли самые лучшие места.
Майло бросил взгляд на пластиковые стулья:
— Здесь можно заниматься групповой терапией.
В течение следующих десяти минут никто не появился, и мы коротали время, листая книги. Майло казался смущенным, потом его лицо приняло задумчивый вид. Я, просматривая книги, к тому времени как по одному стали собираться люди, прошел ускоренный курс обучения по следующим темам: 1. Производство самодельных бомб; 2. Возделывание почв гидропонным методом; 3. Вандализм на службе высшего добра; 4. Этические добродетели Льва Троцкого.
Слушатели расселись по стульям. Дюжина людей или около того, поделившиеся, как показалось, на две группы. В первой — двадцатилетние ребята, все в пирсинге и лейблах, с заплетенными в многочисленные косички волосами и в дорогих искромсанных ножницами джинсах. Во второй — шестидесятилетние пары в скромной одежде, у женщин — строгие седые пучки, у мужчин — завитые бороды и тряпочные шапочки.
Исключение составлял плотный, с волнистыми волосами мужчина лет пятидесяти, одетый в морской бушлат, который был застегнут на все пуговицы, и в мятые, в мелкую клетку, брюки. Очки в темной оправе. Выдающийся вперед подбородок покрыт щетиной. Широкие плечи и внушительные ляжки. Вообще он выглядел так, словно только что закончил организацию забастовки докеров. Мужчина разместился в центре первого ряда и сидел, скрестив руки на выпуклой груди и хмуро глядя на кафедру.
Майло изучал его, прищурив глаза.
— Там, в первом ряду, очень сердитый парень.
— Видимо, здесь это не редкость.
— Похоже, — сказал Майло. — Местной публике есть на что сердиться. Им куда уютней и приятней в Северной Корее.
Семь сорок, сорок пять, пятьдесят. Ни Элбина Ларсена, ни лектора, ни руководства магазина. Молчаливая аудитория. Все просто сидели и ждали.
Примерно в восемь в комнату вошли Элбин Ларсен и высокий, преисполненный достоинства мужчина в жокейском пиджаке из шотландки, с замшевыми вставками на локтях, коричневых фланелевых брюках и сияющих желтых полуботинках. Я ожидал какого-нибудь среднеазиата, но профессор Джордж Исса Кумдис был мужчиной с вальяжной внешностью оксфордского профессора. Я дал бы ему от пятидесяти пяти до шестидесяти лет и посчитал бы человеком, привыкшим к комфортному образу жизни. Его волосы цвета соли с перцем курчавились над белоснежным воротником рубашки. Репсовый галстук, возможно, имел какое-то символическое значение. Вздернутый нос, впалые щеки, тонкие губы.
Элбин Ларсен взошел на кафедру и заговорил тихим голосом. Никаких любезностей, никаких благодарностей аудитории. Прямо к теме.
Израильское угнетение палестинского народа.
Ларсен говорил легко, с минимальной модуляцией, криво усмехнулся, упомянув "глубокую историческую иронию" — евреи, жертвы угнетения, стали величайшими угнетателями из всех ныне существующих.
— Как странно, как горько, — монотонно говорил Ларсен, — что жертвы нацизма переняли нацистскую тактику.
Одобрительное бормотание аудитории.
Лицо Майло не выражало ничего. Его взгляд перебегал от Ларсена на аудиторию и обратно.
Поведение доктора оставалось сдержанным, но речь становилась все более резкой и обличительной. Всякий раз, когда он произносил слово "сионизм", его глаза мерцали. Слушатели начали разогреваться в теме, кивали все сильнее.
За исключением крепкого мужика в морском бушлате. Его руки лежали на коленях, он слегка покачивался на своем сиденье в первом ряду. Голова немного отклонена назад. Я хорошо рассмотрел его профиль. Сжатые челюсти, прищуренные глаза.
Майло вновь посмотрел на этого мужика, и его нижняя челюсть тоже закаменела.
Ларсен, проговорив еще некоторое время, наконец широким жестом указал на Джорджа Иссу Кумдиса, взял в руки лист бумаги и зачитал фрагменты из его резюме. Когда он закончил, Исса Кумдис вышел к кафедре. В тот момент, когда лектор начал говорить, шаги, раздавшиеся за нашими с Майло спинами, заставили нас обернуться.
В коридорчик вошел какой-то мужчина. Лет тридцати пяти, чернокожий, холеный, очень высокий, одетый в хорошо сшитый серый костюм и черную рубашку, застегнутую на все пуговицы. Он увидел нас, виновато улыбнулся и повернул назад.
Майло проследил глазами, как мужчина засеменил, отдаляясь от нас, и вдруг резко нырнул куда-то вправо. Чернокожий больше не появлялся, но Майло почему-то начал нервно растирать руки.
Откуда это напряжение? Всего-навсего идет лекция в книжном магазине. Видимо, слишком много работы и слишком мало результатов. Или у Майло чутье более развито, чем у меня.
Профессор Джордж Исса Кумдис расстегнул пиджак, пригладил волосы, улыбнулся присутствующим и выдал шутку: он, мол, привык к лекциям в Гарварде, где аудитория недотягивает до периода половой зрелости. Несколько смешков из зала. Мужик в бушлате снова принялся раскачиваться. Его рука потянулась к затылку и стал что-то там скрести.
— Истина, неоспоримая истина, — вещал Исса Кумдис, — в том, что сионизм является самой отвратительной доктриной в мире, учением, напичканным злобой. Считайте сионизм злокачественной опухолью современной цивилизации.
Один из молодцов с пирсингом и лейблами хихикнул в ухо своей подружке.
А Исса Кумдис совсем разошелся, назвав евреев, переехавших в Израиль, военными преступниками.
— Каждый из них заслуживает смерти. — Пауза. — Я бы отстреливал их лично.
Тишина.
Даже для этой аудитории сказано слишком сильно.
Исса Кумдис улыбнулся и погладил лацкан пиджака.
— Я кого-нибудь обидел? — осведомился он. — Я очень на это надеюсь. Соглашательство — враг истины, а я как ученый проповедую истину. Да, я говорю о джихаде, когда…
Он замолчал, открыв рот.
Мужик в бушлате вскочил на ноги.
— Гребаный наци! — выкрикнул он, расстегивая пуговицы.
Майло уже направлялся к нему, когда Бушлат выхватил пистолет и выпалил прямо в грудь Иссе Кумдису.
Белоснежная рубашка лектора стала красной. Он стоял с широко раскрытыми глазами. Прикоснулся к груди и посмотрел на свою красную липкую руку.