Аллан Фолсом - День исповеди
Гарри взглянул в зеркало, потом на Елену.
— Что это такое вы им сказали?
— Что грузовик нам одолжили, что мы с вами едем на похороны и уже опаздываем. Надеюсь, что это так и останется ложью…
— Я тоже.
Гарри посмотрел на шоссе, которое плавно поднималось к видневшимся вдали скалам, а потом инстинктивно вновь глянул в зеркало заднего вида. Там он не увидел ничего, кроме пропускного пункта, где карабинеры неутомимо осматривали машины одну за другой.
Гарри медленно отвел взгляд от зеркала и посмотрел на Елену. А она глядела на лежавшую впереди дорогу и сидела молча, похоже углубившись в себя. Но вдруг повернулась и взглянула на Гарри, словно знала, о чем он думает и что хочет спросить.
— Ухаживать за вашим братом мне поручили в монастыре.
— То есть вы знали, кто он такой?
— Нет.
— А в вашем монастыре?..
— Я — не знала.
— Действительно не знали?
— Нет.
Гарри вновь уставился на дорогу. Теперь-то она определенно знала, кто такой Дэнни. И кто такой Гарри, но все же шла на большой риск, чреватый многими неприятностями, помогая им обоим ускользнуть от полиции.
— Вы позволите задать вам один вопрос?.. Наверное, глупый… Почему вы это делаете?
— Мистер Аддисон, я сама себя об этом уже не раз спрашивала…
Она бросила долгий взгляд на дорогу, а потом опять повернулась к Гарри. Ее карие глаза оказались неожиданно глубокими и проницательными.
— Признаюсь вам, что когда я приехала в Белладжио, то уже совсем было собралась отправиться в полицию. Рассказать о вас и вашем брате. И я сделала бы это… если бы не труп, который извлекли из озера прямо перед вашей гостиницей. Это был один из тех людей, которые помогли перевезти вашего брата туда, где он сейчас находится. Всего несколько часов назад он узнал, что его жену убили, и тут же отправился домой…
Елена умолкла, видимо, воспоминание оставалось еще слишком свежим и ей было тяжело говорить о случившемся. Но все же она быстро совладала с собой и продолжила рассказ:
— Сказали, что он утонул. Я сомневаюсь, что это действительно так. С ним были еще двое мужчин. Где они и что случилось с ними, я не знаю. Ну и в результате я приняла решение.
— По поводу?..
Елена ответила не сразу.
— По поводу моего будущего, мистер Аддисон. Господь вручил мне заботу о вашем брате. И не важно, что происходит вокруг — от этих забот Он меня освободил. Вообще-то решение оказалось очень даже простым… — Елена помолчала, глядя Гарри в лицо, а потом перевела взгляд на дорогу. — Видите деревья впереди? Сразу за ними направо отходит грунтовая дорога. Сверните туда.
78
Эдвард Муи стоял голышом с полотенцем в руке. Он только что вылез из ванны, и с него еще капала вода.
— Кто вы такой? Что вам нужно?
Он не слышал, как отворилась дверь, и не имел ни малейшего представления о том, каким образом этот блондин в джинсах и легкой куртке пробрался на второй этаж. А также как ему удалось миновать полицейские караулы Gruppo Cardinale, выставленные вокруг и внутри дома. Кстати, для того, чтобы никто не мог попасть на виллу Лоренци.
— Мне нужно, чтобы вы отвели меня к священнику, — ровным голосом ответил блондин.
— Убирайтесь, живо! Пока я не позвал охрану! — Эдвард Муи яростным движением завернулся в полотенце.
— Не думаю, что вам это удастся. — Блондин вынул что-то из кармана куртки и положил в белую фаянсовую раковину рядом с поэтом.
— И что я должен с этим делать?
Муи скосил глаза на лежащий в раковине небольшой предмет. Неизвестно что, небольшое, завернутое вроде бы в темно-зеленую ресторанную салфетку.
— Разверните.
Эдвард Муи прожег незнакомца гневным взглядом, а потом медленно взял сверток и развернул.
— О боже!
Отвратительного иссиня-бурого цвета. Перемазанный кровью. Ужасающе раздувшийся, облепленный бумажными волокнами от салфетки, ровно отрезанный человеческий язык. С трудом сдержав позыв к рвоте, Муи испуганно попятился.
— Кто вы такой?
— Водитель «скорой помощи» не захотел рассказывать мне о священнике. Даже попытался драться со мной. — Блондин говорил, неотрывно глядя в глаза Муи. — Вы не боец. Телевидение говорит, что вы поэт. Значит, разумный человек. Поэтому я не сомневаюсь, что вы выполните мою просьбу и отведете меня к священнику.
Эдвард Муи смотрел на него как зачарованный. Так значит, вот от кого прятали отца Дэниела!
— Тут слишком много полицейских. Нам ни за что не удастся пройти мимо них.
— Посмотрим, вдруг да удастся, а, Эдвард Муи?
* * *Роскани глядел на предмет (или предметы) — бесформенную массу из человеческой плоти, крови и воды, завернутую в изрезанную одежду, — извлеченный из воды. Обнаружил находку пожилой хозяин виллы, на любовно ухоженной территории которой они сейчас находились. А криминалисты занимались своим делом: фотографировали, записывали, опрашивали вызвавшего полицию человека.
Никто не знал, кто они, вернее, кто они были. За исключением Роскани, ну и, конечно, Скалы и Кастеллетти. Это были оставшиеся — похоже, что двое, — из тех, кто сопровождал отца Аддисона на прогулочном катере до виллы Лоренци.
Проклятье, как же Роскани хотелось курить! Взять и стрельнуть сигарету у одного из помощников. А потом у другого. Вместо этого он вынул из кармана завернутый в фольгу шоколадный бисквит, развернул, откусил кусок и отошел в сторону. Он не имел ни малейшего представления, где зарезали этих людей, знал лишь, что их зарезали, причем самым зверским образом. И еще он готов был прозакладывать годовой запас шоколадных бисквитов, что сделал это тот самый любитель орудовать пикой для колки льда.
Остановившись около самой воды, он уставился на озеро. Он что-то упустил. Все случившееся должно было что-то ему подсказать…
— Матерь божья! — Роскани резко повернулся и быстро зашагал по подстриженной лужайке к машине. — Поехали! Живо!
Скала и Кастеллетти тут же покинули криминалистов и кинулись за ним.
То и дело переходя на бег, Роскани поспешил к машине. Там он схватил с приборной панели рацию.
— Говорит Роскани. Немедленно возьмите Эдварда Муи под временный арест! Мы уже едем.
Через секунду Скала, севший за руль, уже крутил баранку. Машина описала узкую дугу, щедро посыпав гравием ухоженный газон. Роскани сидел рядом с ним. Кастеллетти на заднем сиденье. Все трое молчали.
79
Гарри смотрел по сторонам и прислушивался. Сделанная из досок на железном каркасе клеть, поскрипывая, опускалась в щель между отвесными скалами. Яркий солнечный свет сменился полутьмой, а потом и мраком. Где-то там, внизу, находился Дэнни. Наверху остались роща, по которой проходила грунтовая дорога, и грузовичок, спрятанный в кустах неподалеку от опушки.
Прошла минута. Потом вторая. Третья. Никаких звуков, лишь поскрипывание клети и чуть слышное гудение электромотора вдали. А клеть все спускалась и спускалась почти в полной темноте, если не считать нескольких редких ламп, прикрепленных к скале. В их проплывающем свете Гарри видел очертания тела Елены под облачением, ее стройную высокую шею, округлость щеки, изящную переносицу и незамеченный им прежде блеск глаз. Но вдруг иное ощущение отвлекло его внимание от женщины. Запах тины и сырости. Сильный и весьма знакомый. Хотя он не чувствовал его уже много лет.
На мгновение он вернулся памятью к вечеру своего тринадцатого дня рождения. После школы он бродил в одиночестве по лесу — в лесу и стоял этот самый запах болотной сырости, в какой он погрузился сейчас. Жизнь взяла их всех в крутой оборот. На протяжении неполных двух лет они с Дэнни потеряли в результате трагических случайностей сестру и отца, оказались свидетелями поспешного нового замужества матери и были вынуждены переехать вместе с ней в неустроенный дом с нелюбящим их отчимом и еще пятью детьми. Дни рождения, как и прочие личные события, сразу же затерялись в хаосе перемен и порожденных ими растерянности и неуверенности.
И Гарри пребывал в унынии и душевном упадке. Как старший сын и старший брат, он должен был стать опорой дома. Но ни о чем таком не могло быть и речи, ибо в этом доме были два парня старше, чем он, сыновья его отчима, которые всем и заправляли.
Он замкнулся в себе и боялся любых поступков, поскольку опасался, что может случиться что-нибудь такое, в результате чего положение его еще ухудшится. В результате началось его тихое отчуждение от всех остальных. Он водил компанию лишь с несколькими учениками своей новой школы, но больше времени проводил в собственном обществе, много читал или смотрел телевизор, когда его не смотрел кто-нибудь другой, но чаще всего просто гулял в одиночестве, как в тот раз.
Этот день был для него особенно тяжелым — тринадцатый день рождения, день, когда он сменил свой официальный статус, превратился из ребенка в подростка. Он знал, что дома не будет никакого праздника, сомневался, что кто-нибудь вообще вспомнит об этом событии; лучшее, на что он мог надеяться, — это маленький сувенир, ну два, от матери и от Дэнни (на самом деле тоже от матери), которые она вручит ему втихомолку, так, чтобы никто больше не видел, в своей комнате, перед тем как лечь спать. Он понимал, что причиной такого поведения матери является такая же, как и у него, глубокая растерянность и опасение как-то выделить своих детей в этой большой семье, на глазах мужа, который, как она считала, облагодетельствовал ее. Так что празднование его дня рождения превращалось в предосудительное и запретное дело. Как будто он не заслужил праздника или же, что еще хуже, он существовал лишь как имя, как звук. И потому лучшее, что у него оставалось, — это бродить по лесу, убивая время и стараясь не думать обо всем творящемся вокруг.
