Джонатан Келлерман - Выживает сильнейший
– Здоровье мое, выходит, застраховано. На хорошую сумму?
– Приличную, – улыбнулся Шарави.
– В случае получения травмы?
– Я приму все меры, чтобы с вами ничего не произошло.
– А где же водительские права?
– Для них требуется фото, а мне бы хотелось подождать с ним до четверга или пятницы, чтобы ваша бородка стала выглядеть солиднее. К тому времени я подготовлю и бумаги, касающиеся вашего образования и специальности. Остановимся на программе местных независимых курсов по психологии, которая прекратила свое существование десять лет назад. Если по невероятному стечению обстоятельств вы столкнетесь с однокашником, то скажете, что работали дома, в семинарах не участвовали – это обычное дело.
– Никаких возражений.
– Очень немногие гражданские люди согласятся с такой легкостью перевернуть свою жизнь, Алекс. – Шарави аккуратной стопкой сложил на столе документы.
– Я – мазохист. Честно говоря, думаю, мы слишком уж ударились в шпионские страсти.
– Это лучше, чем другая крайность. Понадобится крыша над головой помимо этой – считайте, что она у вас есть. Я нашел местечко в городе, на авеню Женесси, это в Фэйрфаксе. – Он осмотрелся по сторонам. – Боюсь, там все намного проще, чем у вас здесь, но соседи донимать не станут.
Даниэл достал из кармана кольцо с ключами.
– От входной и задней двери, от гаража, от автомобиля. Машина старенькая, десять лет, но двигатель стоит совершенно новый. Бегает она куда лучше, чем выглядит. Я специально выбрал уродца – зачем переживать из-за угонщиков?
– Похоже, вы продумали абсолютно все, – заметил я.
– Если бы только это было возможно.
* * *Майло явился ближе к одиннадцати, и не один, а с Петрой Коннор, которая и на этот раз была в брючном костюме, только шоколадно-коричневом. Почти нетронутое косметикой лицо ее выглядело значительно моложе.
– Знакомьтесь, – сказал Майло. – Суперинтендант Шарави – детектив Петра Коннор из Голливуда.
Последовало рукопожатие. Коннор посмотрела на меня, затем перевела взгляд на фальшивые документы.
– Выпьете чего-нибудь? – предложил я.
Она отказалась.
– Кофе у тебя остался? – спросил Майло. – А где Робин?
– У себя.
Пока Майло изучал карточку социального страхования, я принес ему кружку.
– Только закончили обсуждение. Пирс присутствовать не смог, Макларен с Хуксом уехали по вызову, так что нас было всего трое: Альварадо, Петра и я.
Она повернула на пальце кольцо с камеей.
– Спасибо, что держите меня в курсе. Я еще раз связалась с родителями Понсико в Нью-Джерси, но, как и тогда, помощи от них не дождалась. А сказать им, что это, возможно, не самоубийство, я не могла, поскольку считала себя не вправе вмешиваться в ход вашего расследования. Покопалась также в прошлом Зины Ламберт и не нашла там ни пятнышка. Из лаборатории она ушла по собственному желанию, никто ее не увольнял, в личном деле ничего настораживающего. Книжный магазин зарегистрирован на нее, так что выходит, работает она как бы сама на себя.
Петра перевела взгляд на Майло.
– Единственной изюминкой нашей беседы явилось то, – сказал он, – что Альварадо раскопал в документации департамента лесопаркового хозяйства некоего Уилсона Тенни, работавшего в парке, откуда был похищен Рэймонд Ортис, и уволенного несколькими неделями позже по причине нарушений дисциплины – отказывался выполнять приказы, приходил на работу когда вздумается, любил валяться на скамейках с книгой или журналом, вместо того чтобы подметать дорожки. Администрация его предупреждала, но в конце концов он получил пинок под зад. Тенни попытался оспорить увольнение, начал угрожать судом и бросаться обвинениями в дискриминации наоборот – он, видите ли, белый, но потом махнул на все рукой.
Майло подал мне фотокопию водительских прав. На снимке Тенни было лет тридцать пять, рост и вес средние. Зеленые глаза, светло-каштановые, до плеч, волосы. Тяжелый взгляд, узкие, поджатые губы. Ничего примечательного.
– Неприятный тип. Терпеть не может этнические меньшинства, зато не прочь почитать в рабочее время. Еще один интеллектуал-самоучка?
– Мы проверили его – чист, как и Ламберт. Устроиться на работу после увольнения не пытался. Правда, с последнего известного адреса – Мар-Виста – куда-то перебрался. Догадаешься, на чем он ездит?
– На фургоне.
– "Шевроле" семьдесят девятого года, с просроченной регистрацией. Это может быть интересно.
– По идее, он вполне мог находиться на психиатрическом лечении, – заметил я. – Даже в стационаре.
– Альварадо уже начал проверку муниципальных больниц; в частные лечебницы пока решил не соваться. Что касается меня, то я было навестил мистера Буковски из «Менсы», у него свой склад запасных частей к автомобилям. К сожалению, на рабочем месте его не оказалось, а оставлять свою визитку мне не хотелось. Есть какие-либо предложения?
– Нет, – ответил Шарави. – Только информация.
Он кратко повторил то, что я уже слышал о Санджере и фонде Лумиса.
– Пятая авеню, – проговорил Майло. – И вероятное сотрудничество с автором этой дрянной книжонки... может, партнерство с Зиной Ламберт, опека «Спазма»... Как просто у нас бывший клерк становится владельцем магазина!
– Инвестиции под новую утопию, – предположил я.
– А если торговля книжками приносит доход, – вставил Даниэл, – то денежки возвращаются в фонд Лумиса. Неплохой способ отмывания.
– Ты продолжишь проверку поездок Санджера? – повернулся Майло к Шарави.
Тот кивнул.
– А что насчет издателя, мадам Крэйнпул?
– Она живет одна в квартире на Восточной семьдесят восьмой улице, работает допоздна в брокерской конторе и по возвращении домой крайне редко выходит на улицу, разве что в ближайшие магазины.
Даниэл достал из кармана три фотоснимка. Первый упал на стол изображением вниз, и Шарави показал нам второй: высокий дородный мужчина около сорока, с плечами, покатость которых не скрадывал даже отлично пошитый костюм. Темные волосы зачесаны назад, лицо чуть плоское, с крупными чертами, темные глаза прикрыты тяжелыми веками. Одет в строгий серый пиджак и белую рубашку с темно-синим галстуком. В руке плоский кожаный чемоданчик. Снимок был сделан в тот момент, когда мужчина с озабоченно-деловым видом шагал по многолюдной улице.
Третий запечатлел встревоженного вида даму с поджатыми губами, лет на десять старше мужчины, в просторном бежевом свитере и темно-зеленых брюках. Стянутые в пучок каштановые волосы, массивные золотые серьги, золотая оправа очков. Широкое, еще более плоское, чем у мужчины, лицо.
Мне пришла в голову мысль: не может ли она быть родственницей Санджера?
– Хороший вопрос, – отозвался Шарави. – Попробую уточнить.
Я всмотрелся в снимок Хеллы Крэйнпул. Камера застала ее в движении, но отличная оптика не позволила контурам расплыться: женщина выходила из магазина с двумя объемистыми белыми пакетами. В витрине за ее спиной виднелись яблоки и апельсины. На одном из пакетов надпись «д'Агостиньо».
– Он торопился на деловой обед, – пояснил Даниэл. – А ее мы отловили в субботу, в походе по овощным лавкам на Лексингтон-авеню.
– Вид у обоих не слишком-то радостный, – отметила Петра Коннор.
– Наверное, бремя высшего разума тоже давит на плечи, – процедил Майло.
Шарави поднял со стола первый снимок: Фэрли Санджер в красной спортивной майке и парусиновой шляпе, симпатичная блондинка и двое светловолосых детишек сидят в притянутой канатом к пирсу моторной лодке на фоне зеленой водной глади.
У Санджера то же уныло-озабоченное лицо, женщина, похоже, чем-то напугана. Дети от фотографа отвернулись, видны лишь их тонкие шеи и пшеничные волосы.
– Рокуэлл не стал бы писать с них семейную идиллию, – заметила Петра.
Майло спросил, нельзя ли ему получить снимки в свое распоряжение, и Даниэл, объяснив, что сделал достаточно копий, тут же протянул их ему.
Про себя я отметил, что до приезда Майло Шарави ни словом не обмолвился о фотографиях – ждал коллегу.
Профессиональная солидарность. На меня она не распространяется.
– Далее. – Майло не хотел терять времени. – Убийство Мелвина Майерса. Я разговаривал с миссис Гросперрин, директором школы, где он учился. Сначала она отозвалась о Майерсе как о безупречном молодом человеке. Настолько безупречном, что мне захотелось чуточку надавить на нее. В результате директриса признала: временами он был хуже зубной боли. Невыдержан, постоянно искал повода к ссоре, любил выставить себя жертвой дискриминации инвалидов, вечные жалобы на опеку со стороны школы вместо действительно равноправного отношения к слушателям. Учебная база не та, предметы не те. Гросперрин считает, в этом виновата мать, которая носилась с ним, как наседка с цыплятами. Говорит, что Майерс воображал себя крестоносцем. Пытался превратить школьный совет самоуправления в подобие античной республики: глас студентов – глас Божий.
