Экземпляр (СИ) - Купор Юлия

Не могло, точно не могло.

— Расскажите лучше о муже, — предложил Муравьев уже более спокойным тоном. — Как поживает Константин? Он так о вас заботится.

— Да нормально он поживает. Он, по-моему, связался с какой-то дурной компанией, хер знает с какой. Ну точно его папаша в девяностые. Вот только сейчас вроде не девяностые. Блин, Григорьев. Как же я по нему перлась в школе.

— По Косте? — переспросил Муравьев, который, судя по его недоуменному выражению лица, пропустил одну серию сериала и теперь не мог понять, что происходит.

PREVIOUSLY ON…

В ПРЕДЫДУЩИХ СЕРИЯХ…

А на деле он целый сезон пропустил или даже два.

— Да по какому Косте, блин. По Григорьеву-старшему, его папаше. По нему сохли почти все девчонки из нашего класса. Хорош был мужик, капец. А ему тогда и лет было мало — ну, чуть больше сорока. Он и сейчас выглядит что надо — Косте до него далеко, хотя ему всего лишь тридцатник. Блин, ну Костя ничем, ну вот ничем не похож на своего отца, даже обидно как-то. Ни внешности, ни харизмы, ни характера.

— Вы не любите своего мужа?

Диана устремила свой взгляд на кошку. Кошке было все равно — она убаюкивающе махала фарфоровой лапкой.

— Да блин. Не знаю. Костя, он, понимаете ли, опрятный. Он не просто опрятный, он опрятный.

При этих словах Муравьев невольно спрятал руки под стол. Манжеты его рубашки были чуть грязноватыми — и это Диана заметила только сейчас.

— Ему хотя бы не противно делать минет, — заключила Диана и, только договорив, посмотрела на Муравьева.

А старому гусю было хоть бы хны.

— Но Григорьев-старший… Черт, я ведь к нему через пол-России летела. Боже, боже, боже, как это глупо звучит. Не нальете мне водички? Говорить сегодня я буду много.

Муравьев нехотя встал, подошел к кулеру и налил Диане стакан холодной воды. Со спины он был похож на Карлсона — этому сходству способствовали перекрещенные на спине подтяжки, как у нуарных сыщиков из сороковых, типа Ниро Вульфа, фаната орхидей, вот только на сыщика Муравьев ни капельки не походил. Он был похож на упитанного мужчину в самом расцвете сил, не хватало только пропеллера. Он вернулся, поставил стакан перед Дианой и снова сел за стол.

— В тот день я сошла с ума, — сделав осторожный глоток, произнесла Диана. — В тот самый день, когда меня отчислили из института и я поняла, что моя жизнь закончилась. И ведь, черт побери, я оказалась права, капец как права — моя жизнь и в самом деле закончилась. Институт экономики и бизнеса Алены Сахаровой — слышали о таком?

— Ни разу. — психиатр недоуменно поморщился.

— Коммерческий вуз-однодневка. Отец запихнул меня туда, потому что начал уже догадываться, что я тупая, как креветка. А я из этого богом забытого места умудрилась вылететь. В общем, в тот день, когда я должна была лететь домой, в Воскресенск-33 — вот еще одно забытое богом место, — я и сошла с ума. Ни хрена не помню из того, что происходило. Куда-то там я ехала, такси вызывала, что-то делала в аэропорту — как взрослая. Но все это будто не со мной происходило. Я даже не видела ничего толком и не слышала. Будто находилась на самом дне, под толщею вод, как глубоководная рыбка. Я даже не помню, из какого аэропорта приехала. Костя утверждает, что из челябинского, мол, у меня билетик даже сохранился. А я упорно помню аэропорт Кольцово, — Диана залпом допила оставшуюся воду. — Но одна мысль крутилась в моей голове как проклятая, и я ее отчего-то помню. Ничего не помню, а эту мысль помню. Я очень-очень хотела трахнуть Григорьева-старшего. Я летела не домой — там бы меня убили сразу, мой отец шутить не будет. Я летела, чтобы трахнуть Григорьева.

— И? — на лице Муравьева отобразился интерес.

— В итоге я трахнула Григорьева, но не того.

Все это было вчера, а сегодня Диана сидела за столом, и кухня казалась непривычно маленькой и неуютной, и хотелось уже сдернуть эту дурацкую клеенку со стола, выбросить ее в мусорку, а потом взять да и спалить всю квартиру, чего мелочиться. Фу, какое мещанство, какие дурацкие магнитики на холодильнике, Костя их, что ли, собирал, неудивительно, у него всегда был дрянной вкус, вот что с ним такое произошло после того, как его с завода уволили, вот ведь дурачок, он так и не понял, что я все знаю. Тогда у меня просто не было сил на то, чтоб ему сказать, да е-мое, у меня не было сил на то, чтобы ложку со скатерти поднять, а теперь мне все равно.

Диана зашла в спальню, уселась за компьютер — Костя недавно купил удобное кресло, так занятно на нем было вертеться туда-сюда. В спальне царил полумрак, блэкаут-шторы почти не пропускали дневной свет. Диана включила компьютер и зашла под своим паролем на сайт «Вконтакте». У нее с Костей по дурацкой сентиментальной традиции был один аккаунт на двоих, и он сто лет уже не обновлялся, но благо Диана помнила пароль от своего старого аккаунта, заведенного, когда она еще училась в институте. Оу, фотография не обновлялась с 2006 года. Так-так, найти что-то новенькое. Она порылась на «Яндекс. Диске», нашла приличную фотку, кажется, ее Костя в прошлом году делал, и загрузила новый аватар. Неплохо, неплохо. Распущенные волосы, загадочная полуулыбка, подбородок вперед, на депрессию ни намека. Ненавистное, но, вероятно, довольно красивое лицо.

Диана минут пять листала ленту и уже собралась закрыть сайт, но тут неожиданно пришло сообщение — кто-то хотел добавиться в друзья. Видимо, какой-то донжуан, которому нечем заняться в половине одиннадцатого утра, прельстился эффектной аватаркой. Диана хотела было отклонить приглашение, но тут увидела, кто ей написал, и сердце больно заныло в груди. Либо это чья-то шутка, решила Диана, либо мой насмешливый и беспокойный бог в кои-то веки решил проявить милосердие.

6

Она не сошла с ума после того, как еще пятилетней крохой, тихой и напуганной, ее похитили злые люди, вооруженные до зубов, сердитые и молчаливые, почти как отец; она не сошла с ума, когда ее нарочно сломали, точно бракованную куклу, а потом починили; она не сошла с ума, когда, еще до поломки, впервые посмотрелась в зеркало и расплакалась горькими слезами, оттого что увидела, насколько она уродлива, и голоса в голове, настойчивые, не терпящие возражений, заставили ее разбить проклятое зеркало, и зеркало треснуло, пошел удар по амальгаме, а Дианину руку потом зашивали в травмпункте, и угрюмая медсестра все смотрела на нее исподлобья. «Это точно не насилие?» — задала медсестра дежурный вопрос. «Нет, это я сама», — так же дежурно ответила Диана.

Она не сошла с ума после того, как разбила в доме все зеркала. Потом ей запретили заниматься тем, что хоть на короткое время избавляло ее от чувства собственной никчемности, — модельным бизнесом. Ее хвалили, ей пророчили неплохую карьеру, благо были все данные, но отец, наслушавшись бывалых друзей, убедивших его в том, что это грязный бизнес, сменил курс, и по случаю смены курса произошло несколько семейных скандалов. «Толь, но ей же нравится, Толь, ну она же год в больнице провела — зря, что ли?» — «Мать, замолчи, ты ничего не знаешь, замолчи и меня послушай: шлюху я в доме не потерплю».

Она не сошла с ума после того, как ее любовь, единственную любовь всей ее жизни, разбили и сломали, уничтожили и превратили в кусок бесформенного человечьего мяса, покалечив прекрасное, безупречное тело, еще дышащее, еще живое, и в луже собственной крови и блевотины оставили умирать. Она не сошла с ума, она просто в голос зарыдала, упав ничком на холодный паркет в прихожей, зарыдала, проклиная себя, своего отца и весь этот чертов город, и потом поняла, что не может дышать, что воздух в квартире закончился, начался припадок сродни эпилептическому, ее тело забилось в конвульсиях, и мать вызвала скорую, скорая приехала, молодой фельдшер вколол галоперидол, и Диана успокоилась.

— Будь ты проклята, — наутро сказала Диана, обращаясь к матери.

— Я-то здесь при чем? — удивилась мать. — Проклинай своего отца!