Джералд Керш - Ночь и город
— Нет, — проскрежетал Адам, — не могу, потому что я разбил все свои работы… Они были отвратительны, совершенно никуда не годились. Но я абсолютно уверен, что буду заниматься этим, понимаешь? Даже если это убьет меня; хотя что-то подсказывает мне: если я начну, у меня все получится и мне удастся сотворить то, что не придется разбивать и выбрасывать; то, на что весь мир будет взирать с восхищением, если хочешь знать. Именно этому я и посвящу свою жизнь, Фил, я так решил, и я скажу тебе вот что: как бы я тебя ни жалел, я не позволю жалости остановить меня. Что толку в жалости? По-твоему, я должен позволить ей навеки похоронить себя в этом подвале? Когда в эту самую минуту я мог бы ваять Мыслителя, или Крылатую Нику, или Венеру Сиракузскую? Нет, Фил, все решено, окончательно и бесповоротно. Я ухожу. И это вовсе не из-за твоих слов, а потому, что меня ждет работа.
— Ты будешь голодать, — сказал Носсеросс.
— Я буду жить.
— Нет. В конце концов ты все бросишь и скажешь в сердцах: «А ведь Фил был прав!»
— Никогда, — отвечал Адам.
— Ты понимаешь, что отказываешься от пятидесяти фунтов в неделю?
— Прекрасно понимаю.
— Ради того, чтобы вылепить несколько скульптур?
— Именно так.
— А когда они будут готовы, что тогда?
— Ничего. Когда они будут готовы, я примусь за новые.
— А потом что? Ты начнешь голодать. Ну ладно, ты говоришь, тебя это не волнует. Ты не знаешь, что такое голод. Ну, предположим, ты выучишься, станешь знаменитым скульптором и будешь лепить своих Венер и Аполлонов. Предположим, так оно и будет, но денег тебе это не принесет. Тебе чертовски повезет, если ты сможешь на это жить, но в итоге ты станешь похож на меня — к тому времени, когда ты почувствуешь, что знаешь достаточно, чтобы сделать что-нибудь стоящее, ты будешь уже слишком стар и немощен, слишком потрепан жизнью. А потом ты сыграешь в ящик, и самое большее, на что ты можешь рассчитывать, это то, что твои поделки запихнут куда-нибудь в музей. Мертвый, бесполезный хлам. Но ты этого уже не увидишь. Ты будешь гнить в могиле. Конец.
— Знаю, — ответил Адам, — все это я уже слышал раньше, много над этим думал, и все это чепуха, потому что ты не понимаешь, хоть ты уже старый, ты просто не понимаешь, что мужчина не создан для мягкой постели. Сытое брюхо да теплая конура — это идеал собаки, но не человека. Мир по-прежнему несовершенен, потому что люди слишком заботятся об отдыхе и комфорте. Да, комфорт не для меня. Я чувствую, что должен что-то совершить. Что-то копилось внутри меня сто тысяч лет, и, когда я пойму, что это, и отпущу его на волю, тогда, Фил, все изменится. Ты хнычешь, потому что ты одинок. Я тоже одинок, но я горжусь этим. Мы с тобой совершенно разные, мы из разных миров. Ты одинок, потому что всю жизнь заботился только о собственной выгоде, потому что заперся в этом подвале. А я одинок, потому что не такой, как обычные люди, потому что вижу дальше других, понимаешь? Я знаю, что могу творить, могу созидать и крушить, и, зная это, Фил, я не могу здесь больше оставаться. Ты мне нравишься, потому что ты умен и тебе не занимать упорства, и мне жаль тебя, ибо ты сломался, но я больше не позволю жалости удерживать меня, так что прощай.
Носсеросс поглядел на него, пожал плечами и проговорил:
— Адам, ты просто псих, и когда-нибудь ты поймешь, что я был прав, но, если сейчас ты на коленях будешь умолять меня позволить тебе остаться, я тебя и слушать не стану. Я тебя вышибу пинком под зад. Жалеть меня! Меня! О Боже ты мой! Никто никогда не смел меня жалеть. Я прошел огонь, воду и медные трубы, и никто ни разу не вздумал меня пожалеть. Ты знаешь, сопляк, что я прошел огонь…
— И ради чего?
— Ради того, чтобы заниматься тем, чем хочу.
Адам промолчал и подумал: «Умный, сильный, несгибаемый, как скала, а вершиной всех его мечтаний стал ночной клуб».
Он улыбнулся и протянул руку. Носсеросс сунул руку в жилетный карман и вытащил оттуда толстую пачку банкнот.
— Адам, все равно ты мне нравишься. Вот, держи. Здесь сотня фунтов. И не забывай навещать меня.
— Убери это, — сказал Адам.
— Возьми…
— Нет.
Они пожали друг другу руки. Носсеросс бросил деньги на стол, крепко стукнул Адама в грудь, выругался и сказал:
— Ты, несносный болван, я люблю тебя как родного сына, так что, если тебе станет худо, обращайся ко мне не раздумывая. Если тебе нужен друг, заходи, моя дверь всегда широко открыта. Заглядывай хоть изредка, а если ты даже и не заглянешь, не забывай своего старого друга Фила Носсеросса. А теперь проваливай.
Перед тем как уйти, Адам в последний раз оглядел кабинет — папки с бумагами, мертвенно-бледный свет газовой лампы, унылая черная громадина письменного стола, Носсеросс, наливающий себе бренди с мрачной сосредоточенностью человека, который свято верит в то, что счастье, истина и цель человеческих стремлений лежат на дне бутылки.
Когда Адам вернулся домой, Хелен изумленно уставилась на него.
— Ты вернулся? — воскликнула она.
— Да.
— Но сейчас половина одиннадцатого, ты опоздаешь.
— Опоздаю? Куда?
— В клуб.
— Я ушел из клуба.
— Что?!
— Я ушел из клуба, — проговорил Адам, не в силах сдержать улыбки.
— Но почему?
— О, я просто решил уйти и ушел.
— Ты, наверное, поругался с Носсероссом.
— Напротив, мы расстались друзьями, он даже умолял меня остаться.
— Так ты что, ушел по собственному желанию?
— Да.
— Что ты заладил «да, да»?! Расскажи мне, что там произошло. Зачем, ну зачем ты это сделал?
— Ну, сперва мы с Носсероссом немного повздорили, — сказал Адам добродушно. — Пришел к нам один японец — так он спросил меня, как, по-моему, не перебрал ли он. А парень уже истратил двадцать пять фунтов, и я ему говорю: «Да, спрячьте подальше ваши деньги и езжайте домой, дескать, банзай, будьте здоровы».
— Какая невообразимая глупость! — воскликнула Хелен, нервно постукивая ладонями одна о другую. — Носсеросс был абсолютно прав, когда устроил тебе разнос. Тебе следовало извиниться.
— Напротив, я послал его к черту.
— Ты и в самом деле безнадежный идиот, Адам.
— А потом Носсеросс умолял меня остаться, — заметил Адам.
— Он умолял тебя остаться, а ты отказался?
— Да. Я сказал ему: «Мистер Носсеросс, я решил покончить с ночной жизнью, чтобы найти свое место под солнцем».
— А твое место под солнцем, видимо, означает скульптуру?
— В общем, да.
— О Боже! И что Носсеросс?
— Он сказал: «Ладно, поскольку ты уходишь, возьми сто фунтов», достал из кармана толстую пачку денег — вот такой кирпич — и протянул ее мне.
— Что ж, это не так уж и плохо, — проговорила Хелен, слегка смягчившись. — С такими деньгами мы можем спокойно открыть собственное заведение. Какая-то сумма у нас уже есть…
— Можем, детка, но не станем, потому что я с возмущением отверг его презренное золото, и деньги вернулись ему в карман.
— Ты совсем ума лишился! И что нам теперь прикажешь делать, позволь узнать?
Адам исполнил неуклюжее подобие чечетки, схватил Хелен за локти, оторвал ее от пола и закружил по комнате, хохоча во все горло:
— Я запру тебя на сыром чердаке, посажу на хлеб и воду и буду лепить тебя обнаженной…
— Отпусти меня.
Она произнесла это с такой неподдельной злобой, что Адам остановился, слегка опешив.
— Что?
— Отпусти меня.
Она оттолкнула его и в сердцах бросила:
— Ну все, это последняя капля. Я думала, в тебе что-то есть. Я думала, что смогу сделать из тебя что-то путное. Я думала, из тебя что-нибудь получится, ты сможешь чего-то добиться. Но ты безнадежен. У меня всегда были сомнения относительно твоей нормальности, теперь же я окончательно убедилась в том, что у тебя не все дома. Ты чокнутый. Ты хуже, чем просто чокнутый, ты эгоист, законченный эгоист, жуткий, ужасный эгоист. Ты отказался от работы, которая приносила тебе сорок фунтов в неделю, потому что решил стать скульптором!..
— Правильно, — кивнул Адам, — именно так я и поступил.
— И ты думаешь, что я после этого останусь с тобой?
— Конечно, а почему нет?
— Да, видно, ты окончательно рехнулся. Так вот, я скажу тебе раз и навсегда: я сыта по горло тобой и твоими дурацкими идеями. Ты словно маленький мальчик, который вбил себе в голову, что станет пиратом или кем-то там еще. Это так же безумно и к тому же совершенно нереально. Ты просто гадкий, мерзкий эгоист; я знаю, что тебе на все наплевать, Адам, но ты хотя бы обо мне подумал — этим ты деньги не заработаешь.
— Моих средств хватит, чтобы протянуть, по крайней мере, год.
— Протянуть! Интересно, что ты под этим понимаешь?
— О, все очень просто: если тратить три фунта в неделю…
— О да, действительно, все очень просто — протянуть год на три фунта в неделю. А что потом?
