Роберт Ротенберг - Старая ратуша
Грин вновь залез в конверт и вытащил из него второй листик бумаги. Сделав небольшую паузу, он посмотрел на то, что там написано, словно видел это впервые.
— Миссис Макгил, я узнал номер вашей машины и проверил его на получение парковочных талонов. Нашелся всего один. — Он показал ей клочок бумаги. — В ночь убийства ваш грузовичок был припаркован в переулке возле этого дома. Утром я поставил свою машину позади него. — Он посмотрел ей в лицо. — Обычно вы уезжали до шести и не получали квитанций за парковку. Но из-за случившегося вы задержались и вам необходимо было где-то переждать, пока страсти не улягутся. Тут я задумался: куда вам было идти? Неужели вы знали кого-то в этом доме? Но откуда вам было знать кого-то еще?
Минувшим вечером я ездил к отцу смотреть матч. С улицы доносился запах сирени. Наступает День матери. Первый, с тех пор как умерла моя мать. Я обычно дарил ей сирень. И тут я вспомнил про вас, миссис Макгил. Вы же ботаник. И что же, подумал я, дарили вам на День матери ваши девочки, Аманда и Беатрис? Мой отец как-то отметил, что вы назвали их очень по-английски. И тут до меня дошло: Эдна Уингейт — ваша мать. В ночь убийства Кэтрин вы оставались у нее до тех пор, пока все не успокоилось.
Он вновь повернулся к Эдне Уингейт.
— А вам, миссис Уингейт, в то утро нужно было на йогу? Я звонил туда. Все занятия начинались не раньше девяти. Вы пригласили меня на следующее утро, чтобы дать дочери возможность уйти.
Женщины не проронили ни слова. Обычно Грин не был так многословен со свидетелями, но в данной ситуации их молчание было красноречивее слов. Его монолог строился на многочисленных догадках, однако их молчаливая реакция как нельзя более убедительно подтверждала их правильность.
Грин перевел взгляд на Макгил. Он вновь, как фокусник, сунул руку в карман своей куртки и вытащил оттуда пластиковый пакет. В нем лежала тонкая металлическая ложка. К пакету была приклеена большая зеленая бирка с подписью: «Брэйс. Ложка из „Кафе в глубинке“, 20 декабря».
— С меня — ложка, миссис Макгил. Я унес ее из вашего ресторанчика еще тогда, в декабре, — дурацкая привычка все собирать. — Эта ложка была лишь «театральным реквизитом», а не вещественным доказательством. Офицер Кенникот уже давным-давно обнаружил ее отпечатки, и Макгил могла бы это сообразить, если бы имела время подумать. Смысл демонстрации этого предмета заключался в том, чтобы сбить ее с толку. Заставить говорить. — Мы обнаружили несколько отпечатков на ручке с внутренней стороны входной двери квартиры 12А и сравнили их с теми, что на этой ложке. Это ваши отпечатки.
Грин несколько раз мысленно прокручивал в голове, как преподнесет это Макгил. Стоит ли сказать: «квартиры Кевина Брэйса» или даже «квартиры вашего бывшего мужа»? Он решил сказать это исключительно формально. Супруги Брэйс официально не разводились, и Грин хотел дать Макгил понять, что знает об этом. Кроме того, возможно, в душе она по-прежнему относилась к Брэйсу как к мужу.
Макгил с удивлением уставилась на ложку, но не проронила ни слова.
— Если бы ваши отпечатки были обнаружены на каком-нибудь кувшине в кухонном шкафу или на форме для кубиков льда в морозилке холодильника, этому не придали бы значения, — продолжил Грин. — На подобных предметах отпечатки порой сохраняются неделями, а то и месяцами. Однако отпечатки, обнаруженные на таких весьма «посещаемых объектах», как ручка входной двери, принято считать довольно свежими.
Мельком взглянув на Уингейт, Макгил вновь посмотрела на Грина.
Грин не имел оснований арестовывать Макгил. Повестка лежала у него в кармане, и он мог вызвать ее для дачи показаний на предварительном слушании, однако количество возможных вопросов было весьма ограниченно. И сейчас настало время ее разговорить. Ему необходимо было вынудить ее уйти из коридора. Сделав шаг, он подошел поближе — не слишком близко, но так, чтобы дать ей понять, что уходить он не намерен.
— Более того, — продолжил он, понизив голос, — мы обнаружили отпечатки и на металлической скобе за дверью. — Грин все еще держал в руке пластиковый пакет с ложкой. — Мы установили, что мистер Сингх, разносчик газет, войдя в квартиру, за дверь не заглядывал. И когда тот входил, Кевин полностью распахнул дверь, до стены, но когда, спустя несколько минут, на место прибыл офицер Кенникот, дверь вновь была открыта наполовину. Это могло означать лишь одно: когда Сингх входил в квартиру, кто-то стоял за дверью.
Макгил неотрывно смотрела на пластиковый пакет с ложкой. В какой-то момент Грину показалось, что она вот-вот вырвет пакет у него из рук и убежит.
На лестнице послышались шаги: кто-то быстро поднимался. Дверь позади Макгил распахнулась. В дверях стоял запыхавшийся офицер Кенникот. На нем, как и велел Грин, был деловой костюм с галстуком, а из-под мышки торчала небольшая папка. Своим появлением Кенникот словно отрезал — в большей степени психологически — все пути к отступлению.
— Это офицер Кенникот, — произнес Грин будничным тоном, будто они вчетвером чуть ли не каждый день встречались по ночам в коридоре Маркет-плэйс-тауэр. — Он вновь повернулся к Эдне Уингейт. — Может, мы зайдем выпьем чаю?
Уингейт молча кивнула в ответ. Без лишних слов Макгил просто прошла вперед. Уингейт последовала за дочерью, а Грин пропустил перед собой Кенникота.
Они сели за круглый кухонный стол со стеклянной столешницей. Все молчали. Макгил достала пачку сигарет, стукнула по дну пачки, но выбить сигарету не получилось.
— Сорвалась, детектив, — словно поясняя, сказала она сидящему напротив нее Грину. — Хотела бросить, но не удалось. — Она вновь стукнула по пачке — на этот раз оттуда показался фильтр сигареты.
Грин улыбнулся. Макгил хотела выиграть время. По ее непроницаемой внешности он пытался определить, что в большей степени владело ею в данный момент — потрясение, злость, яростное упорство, стремление выкрутиться или все принять. Главное — то, что она говорила. Она не отрицала ни наличие отпечатков, ни то, что находилась в квартире 12А в день убийства Торн. А это уже немало, поскольку отпечатки — однозначное доказательство, как он утверждал.
Он решил, полностью сменив тему и тем самым несколько ослабив бдительность, застать их врасплох.
— Миссис Макгил, несколько месяцев назад я встречался с вашей дочерью Амандой. Еще до рождения ребенка. Я слышал, она родила девочку — вашу первую внучку, а вашу, миссис Уингейт, первую правнучку. Поздравляю.
Макгил словно преобразилась. Она даже чуть оттолкнула от себя пачку сигарет. Целлофановая обертка слегка скрипнула по столешнице. Ее лицо озарила лучистая улыбка.
— Шаннон завтра исполняется четыре месяца, а маленькому Гарету в Калифорнии уже шесть недель. Странно: вы смотрите на своих детей, и вам кажется, что они никогда не вырастут. И вдруг у них появляются работа, супруги, семьи. И вот теперь — дети.
Грин кивнул.
— Это заслуженная радость, миссис Макгил. Особенно после того, что произошло с вашим сыном.
Ее настроение изменилось в одно мгновение. Она яростно схватила пачку сигарет.
— Похоже, вы изучили всю мою жизнь, а, детектив? Чертовы социальные работники. — Казалось, она впервые потеряла самообладание.
Уингейт посмотрела на Макгил. Мать и дочь. На ее лице отразилась давняя боль.
— Тогда все было иначе. — Грин наблюдал за ее лицом. — Я понимаю, как тяжело, когда с вами так обходятся.
— Понимаете? — Она побагровела. — Откуда вам знать, каково родителям, когда у них забирают ребенка?
Грин так стиснул кулаки, что ногти впились в ладони. Он на секунду вспомнил о Ханне — потерянной дочери своего отца. Ему вдруг стало жутко от мысли, что он так никогда и не узнает, что еще потерял его отец.
— Тогда им было все равно — они просто забирали у вас детей. — Макгил вновь стукнула по пачке сигарет. — А потом на вас навешивают ярлык плохой матери, и все.
Грин кивнул.
— Я читал отчеты. У Кевина-младшего была тяжелая форма аутизма, и с двухлетнего возраста…
— «Мамаша-холодильник» — вот как они прозвали меня. «Только собой и занимается». Это из-за того, что я оставила Кевина на полчаса в кроватке. — Горечь едва проступила в ее голосе, точно чуть заметный мох на скалистой горной породе. — «Помощь детям» заставляла меня читать книги и статьи этого кретина Бруно Бетельхайма. Наибольший восторг вызывала у них «Джоуи: механический мальчик» — про ребенка, которого спас и оградил от злых и бездушных родителей добрый понимающий доктор. Чертова сказочка!
Грин кивнул. Макгил абсолютно права. Знакомясь с этой историей, он кое-что прочел о весьма противоречивом психологе Бруно Бетельхайме. В пятидесятых годах доктор Б., как он любил себя называть, вывел новую теорию лечения слабо изученного тогда заболевания — детского аутизма. Бетельхайм, заявив, что учился с Фрейдом, во всем винил родителей — в основном матерей, которые, по его утверждению, подсознательно желали смерти своим детям. Особенно мальчикам. Даже самые добросовестные из мамаш порой оказывались под подозрением.
