Джон Гришэм - Признание
— Куда вы дели тело?
— Скажем так: оно закопано.
— Далеко отсюда?
— Не знаю, часов пять или шесть. Скажу еще раз: если губернатор даст двадцать четыре часа, мы его отыщем. И это докажет мою правоту.
— Что это за парень? — поинтересовался губернатор.
— Серийный насильник с длинным списком судимостей.
— Просто удивительно, откуда они только берутся перед казнью! — воскликнул Ньотон. — Может, Флэк им приплачивает?
Все трое нервно хмыкнули.
Смех на озере стих, когда один из гостей прошел мимо телевизора и увидел, что происходит. Все быстро перешли в гостиную и собрались возле небольшого экрана. Они напряженно слушали, как Бойетт без запинки отвечал на все вопросы.
— Ты раньше встречал этого парня, Пол? — поинтересовался пожилой адвокат.
Коффи отрицательно покачал головой:
— Он в офисе Флэка на старом вокзале. Робби бьется до последнего!
Однако ему не удалось разрядить обстановку — лица присутствующих остались серьезными. Когда Бойетт вытащил кольцо и показал журналистам, в комнате повисла мертвая тишина, и Пол Коффи опустился в кресло.
Поразительную новость услышали не все. Рива в тюрьме, в окружении свиты, ждала, когда их отвезут на машине к месту казни. Неподалеку находились родственники Донти. В течение следующего часа обе группы свидетелей будут почти рядом. В 17.40 родственников жертвы посадили в белый тюремный фургон без опознавательных знаков и менее чем за десять минут доставили к месту казни. Там всех провели в маленькое квадратное помещение двенадцать на двенадцать футов, где не было ни стульев, ни скамеек. Стена напротив входа оказалась задернута шторой, и им объяснили, что за ней помещение, где приговор приводился в исполнение. В 17.45 аналогичную поездку совершили родственники Донти, и их проводили в комнату свидетелей через другую дверь. От семьи Ярбер их отделяла тонкая перегородка, через которую было слышно почти все, даже чей-то громкий кашель.
Все напряженно ждали.
Глава 26
В 17.40 Верховный суд США отклонил прошение о признании Донти невменяемым пятью голосами против четырех. Через десять минут суд отклонил «петицию Бойетта» теми же пятью голосами против четырех. Робби ответил на звонки, выйдя из камеры. Закончив разговор, он подошел к начальнику тюрьмы Джетеру и прошептал на ухо:
— Все кончено. Все апелляции отклонены.
Джетер угрюмо кивнул и сказал:
— У вас две минуты.
— Спасибо.
Робби вернулся в камеру и сообщил новости Донти. Больше рассчитывать не на что — их прошения отклонили. Донти закрыл глаза и глубоко задышал, стараясь осознать случившееся. Он до последнего не переставал надеяться, хотя и понимал, насколько призрачны шансы на отсрочку казни.
Наконец, он сглотнул, выдавил улыбку и наклонился к Робби. Их колени соприкасались, и их лица разделяли всего несколько дюймов.
— Послушай, Робби, ты считаешь, что убийцу Николь когда-нибудь поймают?
Робби снова захотелось ему рассказать о Бойетте, но с этим до сих пор не было окончательной ясности.
— Не знаю, Донти, мне трудно судить. А что?
— Вот о чем я тебя попрошу, Робби. Если этого парня так и не поймают, то все равно будут считать виновным меня. Но если его поймают, обещай, что очистишь мое имя. Ты обещаешь, Робби? Не важно, сколько это займет времени, но ты должен очистить мое имя!
— Обещаю, Донти.
— Представляю, как однажды мама, братья и сестра соберутся у меня на могиле и отпразднуют мою невиновность. Это будет здорово!
— Я тоже там буду, Донти.
— Устройте настоящий праздник прямо там, на кладбище. Пригласите всех моих друзей, поднимите большой шум, пусть весь мир узнает, что Донти Драмм невиновен! Ты обещаешь, Робби?
— Даю слово!
— Это будет здорово!
Робби взял Донти за руки и сжал.
— Мне пора идти. Не знаю, что сказать, кроме того, что защищать тебя было для меня большой честью. Я поверил тебе с самого начала, а сегодня верю еще больше. Я никогда не сомневался в твоей невиновности, Донти, и ненавижу сукиных детей, виновных в том, что происходит. Я продолжу сражаться, Донти, обещаю!
— Спасибо, Робби, за все. Не волнуйся, я в порядке.
— Никогда тебя не забуду.
— Позаботься о маме, ладно, Робби?
— Ты же знаешь, что позабочусь.
Они поднялись и обнялись: оба чувствовали боль и не хотели расставаться. Но у двери уже ждал Бен Джетер. Наконец, Робби вышел из камеры и направился к Киту, сидевшему в конце коридора на складном стуле и горячо молившемуся. Флэк опустился рядом с ним и заплакал.
Бен Джетер спросил Донти в последний раз, не хочет ли он поговорить с капелланом. Донти отказался. Коридор постепенно заполнили охранники — крепкие молодые ребята с суровыми лицами. Они появились на случай, если заключенный окажет сопротивление и не захочет сам пройти к месту казни. В коридоре закипела жизнь.
Джетер подошел к Робби и позвал:
— Пойдемте.
Робби медленно поднялся, сделал шаг и, остановившись, посмотрел на пастора.
Кит поднял голову и непонимающе взглянул на Робби, все еще надеясь, что все это — кошмарный сон и скоро он проснется в своей кровати рядом с Даной.
— Что?
Робби взял его за руку и сильно дернул.
— Пошли. Мы должны присутствовать на казни.
— Но…
— Начальник тюрьмы дал разрешение. — Он снова дернул пастора за руку. — Вы — его духовный наставник, поэтому можете присутствовать.
— Я так не считаю, Робби. Послушайте, я подожду…
Охранники с ухмылками наблюдали за сценой. Кит видел их лица, но решил не обращать внимания.
— Ну же! — не отставал Робби. — Сделайте это ради Донти! Черт, сделайте это ради меня! Вы живете в Канзасе, где тоже существует смертная казнь. Пойдемте — посмотрите на демократию в действии.
Перед глазами Кита все плыло, он с трудом переставлял ноги. Они прошли мимо огромных охранников и камеры, где на Донти, сидевшего с опущенной головой, снова надевали наручники. Они остановились возле двери, которую пастор раньше не заметил. Она открылась и тут же закрылась за ними. Они оказались в маленькой, тускло освещенной комнатке. Робби, наконец, отпустил Кита и, подойдя к Драммам, обнялся с каждым из них.
— Все апелляции отклонены, — тихо сказал он. — Больше надеяться не на что.
Это были самые длинные десять минут в долгой карьере Гилла Ньютона на государственной службе. С 17.50 до 18.00 его раздирали сомнения, и он никак не мог окончательно определиться. Уэйн настаивал на тридцатидневной отсрочке. Он подчеркивал, что казнь будет всего лишь отложена на тридцать дней, страсти улягутся, и можно будет проверить показания этого безумца Бойетта. Если выяснится, что он говорит правду, то губернатор станет героем. Если, как они считали, он окажется «пустышкой», то Драмма благополучно казнят через тридцать дней. По большому счету никакого вреда политической репутации губернатора нанесено не будет. С другой стороны, если они никак не отреагируют на слова Бойетта и казнят Драмма, а потом действительно найдут тело там, где укажет Бойетт, то последствия даже трудно представить. Тогда пострадают они все, а не только Драмм.
Все так разнервничались, что даже забыли о виски.
Барри, напротив, утверждал, что любая уступка явится проявлением слабости, особенно в свете выступления губернатора перед разъяренной толпой меньше трех часов назад. Казни, особенно громкие, всегда привлекают внимание желающих прославиться любой ценой, и Бойетт — лучшее тому подтверждение. Он просто хочет оказаться в центре внимания и получить свои пятнадцать минут славы. Пойти у него на поводу — ошибка даже не столько с точки зрения закона, сколько чисто политическая. Барри постоянно повторял, что Драмм сам признался в убийстве. Нельзя позволять какому-то извращенцу сеять сомнения в безупречности системы. Драмма судил справедливый суд! И все апелляционные суды — все до одного! — подтвердили обвинительный приговор.
Уэйн возражал, что не было никакой необходимости идти на неоправданный риск. Речь идет всего лишь о тридцати днях, которые помогут окончательно все прояснить.
— Но уже и так прошло целых девять лет! Сколько можно ждать? — парировал Барри.
— Там есть репортеры? — спросил Ньютон.
— Разумеется! — ответил Барри. — Они толкутся здесь весь день.
— Позовите их!
Камеру, куда поместили Донти, и помещение, где приговор приводился в исполнение, разделяло не более тридцати футов. Когда его вели по коридору, заполненному охранниками, одни бросали украдкой взгляды, чтобы увидеть его лицо, другие же, наоборот, смотрели в пол, будто просто охраняли подступы к двери. Что касается осужденных, чаще всего в их расширенных зрачках читались страх и неверие. Кое-кто безучастно переставлял ноги, опустив голову и полуприкрыв глаза, будто смертельная инъекция уже начала действовать. Довольно редко встречались и такие, кто не скрывал ярости и был готов перестрелять всех присутствующих, окажись у кого-то в руках пистолет. Донти Драмм не сопротивлялся — он шел, поддерживаемый охранником за локоть, опустив голову вниз и глядя в пол. Он не хотел никому показать страха, который испытывал, и вообще обозначить, что кого-то замечает.
