Джон Гришэм - Признание
Не был обойден вниманием и сам Пол Коффи. Через несколько лет ему предстояло уйти в отставку, и на склоне лет ему будет что вспомнить и чем похвастаться. Он сумел нейтрализовать яростную защиту Робби Флэка и его команды, сражаясь как лев за справедливость. То, что удалось добиться вынесения смертного приговора при отсутствии тела, только подчеркивало высокий профессионализм и тщательность проделанной обвинением работы.
Спиртное развязало языки. Все с довольным смехом вспоминали, как губернатор поставил на место толпу черных и назвал Драмма чудовищем. Однако они немного притихли, когда Коффи рассказал о поданном менее двух часов назад прошении, в котором какой-то псих утверждал, что убийцей был он. Прокурор тут же всех успокоил, сообщив, что из апелляционного суда уже поступил официальный отказ. Теперь рассматривалось последнее ходатайство — о лжесвидетельстве, — но оно наверняка увязнет в Верховном суде. Коффи с удовольствием заверил гостей, что справедливость вот-вот восторжествует.
Потом перешли к обсуждению пожаров в церквях и на старой фабрике, усиливающегося недовольства черных и предстоящего прибытия войск. Подразделения Национальной гвардии должны были войти в город к шести часам, и мнения, насколько их привлечение оправданно, разошлись.
Коффи жарил на гриле куриные грудки и бедрышки, обильно политые соусом, но главным блюдом вечера он объявил Донти, что было встречено дружным смехом.
В Хантсвилле располагается Университет Сэма Хьюстона, где учатся тысяча шестьсот студентов, из которых 81 процент — белые, 12 процентов — черные, 6 процентов — латиноамериканцы и 1 процент — прочие.
Ближе к вечеру чернокожие студенты стали съезжаться к тюрьме, которая располагалась в восьми кварталах от университета. Хоть попытка не допустить перевозки Донти к месту казни и завершилась неудачей, следующая фаза операции «Объезд» предусматривала организацию акций гражданского неповиновения. Улицы, прилегающие к тюрьме, были перекрыты патрульными штата и хантсвилльскими полицейскими. Власти ожидали массовых беспорядков, и были приняты особые меры безопасности.
Чернокожие студенты собрались за три квартала от тюрьмы и подняли невообразимый шум. Когда Робби вышел из камеры на улицу, чтобы позвонить, он услышал скандирование многотысячной толпы: «Донти! Донти!». Он не видел собравшихся, но в том, что толпа находилась очень близко, никаких сомнений не было.
Только что это меняло? Для маршей и протестов было слишком поздно. Немного послушав, он позвонил в офис. Сэмми Томас с ходу его огорошила:
— Последнее прошение не приняли! Офис закрылся ровно в пять! Робби, документы привезли с опозданием в семь минут. И в офисе знали, что их везут!
Первой реакцией Робби было запустить телефоном в стену и разбить его, но он не мог пошевелиться.
— Из «Группы защиты» звонили секретарю суда за несколько минут до пяти, — продолжала она, — и предупредили, что они уже в пути и вот-вот приедут. Секретарь ответил, что ему очень жаль, что он уже разговаривал с судьей Прадлоу и что они закрываются ровно в пять. Ты меня слышишь, Робби?
— Да. Продолжай!
— Осталось только ходатайство в Верховном суде. Оттуда пока ничего.
Робби облокотился на забор, стараясь устоять на ногах. Его душила ярость, он хотел запустить телефоном о землю, осыпать всех проклятиями, но сейчас требовалось сохранить ясность ума.
— Не думаю, что мы можем рассчитывать на Верховный суд. А ты? — спросил он.
— Вряд ли.
— Тогда, похоже, все кончено.
— Да, Робби, видно, так и есть.
— Знаешь, Сэмми, нам не хватило всего суток. Если бы Тревис Бойетт и Джоуи Гэмбл дали нам всего двадцать четыре часа, мы могли бы остановить этот кошмар и имели бы отличные шансы вытащить Донти из тюрьмы. Двадцать четыре часа!
— Согласна. Что касается Бойетта, то он ждет снаружи прибытия телевизионщиков. Он сам позвонил им, не я, хотя телефон получил от меня. Он хочет все рассказать.
— Пусть расскажет, черт их побери! Теперь пусть все узнают правду! Мне все равно! У Карлоса готова видеозапись?
— Думаю, да.
— Тогда пусть рассылает! Я хочу, чтобы каждая большая газета и телестудия штата получили запись прямо сейчас! Устроим Судный день! Если мы проваливаемся в ад, то сгорим в пламени!
— Все поняла, босс!
Робби слушал скандирование толпы и смотрел на телефон. Кому он мог позвонить? Был ли еще на свете человек, способный помочь?
Кит невольно моргнул, когда за ним с лязгом захлопнулась металлическая решетка. Ему уже приходилось наносить визиты в тюрьму, но никогда раньше его не запирали в камере. Пастор с трудом дышал, в животе образовался ком, и он обратился к Всевышнему с молитвой. Она была очень короткой: «Господи, пожалуйста, придай мне мужества и сил. А потом, пожалуйста, вызволи меня отсюда!»
Донти не стал вставать, когда в камере появился Кит, но улыбнулся и протянул руку. Его рукопожатие было вялым.
— Меня зовут Кит Шредер, — сказал священник, усаживаясь на стул спиной к стене тесной камеры.
— Робби сказал, что вы — хороший человек, — заметил Донти. Он неотрывно смотрел на пасторский воротничок, будто проверяя, действительно ли его гость священник.
Кит лихорадочно соображал, что бы сказать. Традиционное «Как дела?» прозвучало бы нелепо. О чем говорят с молодым человеком, которому осталось жить меньше часа и чьей смерти можно было бы избежать?
Говорят о смерти.
— Робби сказал мне, что ты не хотел беседовать с тюремным капелланом, — начал Кит.
— Он работает на систему. Система издевалась надо мной девять лет и скоро получит то, чего добивалась. Я не хочу иметь с ней ничего общего.
Кит подумал, что Донти абсолютно прав. Узник сидел ровно, скрестив руки на груди, будто приготовившись к спору о религии, вере, Боге, рае и аде — обо всем, что бы ни пожелал обсудить Кит.
— Вы не из Техаса, верно? — спросил Донти.
— Из Канзаса.
— Акцент. Вы верите, что государство имеет право убивать людей?
— Нет.
— Вы считаете, что Иисус одобрил бы убийство заключенных как меру воздаяния?
— Конечно, нет!
— А заповедь «Не убий» относится ко всем или Моисей просто забыл упомянуть исключение для властей?
— Правительство состоит из людей. Заповедь относится ко всем без исключения.
Донти улыбнулся и немного расслабился.
— Годится. Мы можем говорить. Что вы хотите обсудить?
Киту тоже стало легче, и он был доволен, что проверку прошел. Он ожидал увидеть молодого человека на грани безумия, но ошибся. Похоже, шум, поднятый Робби относительно невменяемости заключенного после стольких лет, проведенных в тюрьме, был не вполне обоснованным.
— Робби говорил мне, — начал пастор, — что ты вырос в вере, что тебя в детстве крестили и что твои родители всегда были набожными христианами.
— Верно. Я верил в Бога, мистер Шредер, пока Бог не оставил меня.
— Пожалуйста, зови меня Кит. Как-то я прочитал историю об одном заключенном, который тоже сидел в подобной камере. О молодом человеке по имени Даррел Кларк из Западного Техаса, кажется, из Мидланда. Он убил нескольких человек при разборках наркоторговцев, его приговорили к смертной казни и отправили в Эллис. Находясь в камере смертников, он начал читать Библию и стал верующим. Когда все апелляции были отклонены и назначили дату казни, его это не испугало. Он ждал смерти, ибо она означала его вступление в царство Божие. Мне кажется, эта история очень показательна.
— И в чем ее смысл?
— А смысл в том, что тебе предстоит умереть, и ты точно знаешь, когда это случится. Такое дано очень немногим. Солдат на поле боя тоже иногда чувствует себя смертником, но всегда есть шанс, что он останется жив. Думаю, некоторые жертвы ужасных преступлений предчувствуют скорую смерть, но у них совсем нет времени, чтобы привести свои мысли в порядок. Ты знал дату казни за много месяцев, а теперь, когда пришел последний час, самое время обратиться к Богу.
— Я в курсе истории Даррела Кларка. Его последними словами были «Отче! в руки Твои предаю дух Мой». Евангелие от Луки, глава 23, стих 46. Последние слова распятого Иисуса перед смертью на кресте. Однако вы упускаете одну важную деталь, Кит. Кларк убил трех человек, убил жестоко и после вынесения смертного приговора не настаивал на своей невиновности. Он был виновен. А я — нет. Кларк заслуживал наказания, но не смерти, а пожизненного заключения. Я же невиновен!
— Верно, но смерть есть смерть, и в конце ты остаешься один на один только с Богом.
— Так вы хотите меня убедить, что в свой последний час я должен вернуться к Богу и забыть эти девять лет?
— Ты обвиняешь в них Бога?
— Да! Послушайте, что со мной случилось, Кит! Мне было восемнадцать лет, я верил в Бога, помогал церкви, конечно, иногда совершал проступки, как и все мальчишки, но ничего серьезного. Когда тебя всю жизнь воспитывают в такой строгости, это естественно. Я хорошо учился, с футболом вышла накладка, но я не подсел на наркотики, не бил людей и не входил в банды. Я собирался учиться в колледже. А потом по какой-то неведомой мне причине вдруг все рухнуло. Я в наручниках и сижу в тюрьме. Моя фотография на первых полосах газет. Я объявлен виновным еще до суда. Мою судьбу решают двенадцать белых, половина из которых добропорядочные баптисты. Прокурор — методист, судья — пресвитерианка, по крайней мере их имена значились в списках прихожан. Еще они трахались, но мы все, наверное, не можем устоять перед зовом плоти. Во всяком случае, многие. Они трахались и делали вид, будто судят меня по справедливости. А присяжные были обычными, не хватавшими звезд с неба гражданами. Помню, когда они приговаривали меня к смерти, я посмотрел на суровые и неумолимые лица этих христиан и подумал, что мы молимся разному Богу. И это правда! Как может Господь позволять своим детям так часто убивать? Ответьте, пожалуйста!
