Фред Варгас - Заповедное место
— У отца?
— Ну да, в религиозном смысле. У отца Жермена.
— Ты знаешь его настоящее имя?
— Нет. Все называли его только так.
Придя из Конторы и сняв костюм, Данглар в майке и трусах разлегся перед выключенным телевизором и непрерывно жевал пастилки от кашля, чтобы чем-то занять челюсти. В одной руке он держал телефон, в другой очки и каждые пять минут проверял, нет ли звонка. Пятнадцать ноль пять, сообщение из-за границы, с номера 00381. Он вытер платком щеки и прочел текст: «Вышел из могилы. Найти данные на отца Жермена, регента хора в Н. Д. Круа-Фобен».
Из какой могилы, черт возьми? У Данглара мгновенно вспотели ладони, перехватило горло от злости, однако мышцы расслабились: он почувствовал облегчение. И быстро набил ответ: «Почему не связались раньше?»
«Не проходил сигнал, разница во времени. Поэтому лег спать».
И правда, сигнал не мог пройти, подумал Данглар, ощутив угрызения совести. Сегодня он до половины первого просидел в подвале, пока его не выволокла оттуда Ретанкур.
«Из какой могилы?»
«Из склепа 9 Плогойовицев. Там очень холодно. Восстановил ноги».
«Ноги дядиного кузена?»
«Мои ноги. Вернусь завтра».
XLI
Обычно Адамберг не поддавался нежным чувствам. На любую привязанность он смотрел как на ловушку и старался не попадаться. Так стриж пролетает мимо открытого окна, едва задев его крылом, потому что знает: если влететь внутрь, выбраться будет очень трудно. В деревне Адамберг часто видел в домах мертвых птиц, которые не нашли пути назад, на волю. Когда дело касается любви, у человека смекалки не больше, чем у птицы, считал Адамберг. А во всем остальном птицы гораздо смекалистее людей. Как и бабочки, которые не стали влетать внутрь мельницы.
Однако пребывание в склепе, по-видимому, деморализовало его, и чувства вышли из-под контроля: при мысли об отъезде из Кисиловы у него сжималось сердце. Ведь именно здесь ему удалось запомнить новые, очень трудные в произношении слова, а для него это было немалым событием.
Даница выстирала и выгладила красивую вышитую рубашку, чтобы он мог увезти ее с собой в Париж. Сейчас все они торжественно, с улыбкой на лицах, выстроились у входа в кручему: Даница, женщина с тележкой и ее дети, завсегдатаи кафе, Вукашин и Бошко с женой — эти трое со вчерашнего дня ходили за ним по пятам — и другие, незнакомые ему жители деревни. Влад решил остаться тут на несколько дней. Сегодня его конский хвост был аккуратно расчесан и затянут в узел. Адамберг, забыв свою всегдашнюю сдержанность, обнял каждого из них, пообещал приехать еще раз и сказал, что все они стали ему друзьями. Даница была грустна, но ее грусть умерялась тем обстоятельством, что она не знала, о ком из приезжих больше жалеть — о первом, жестком и нервозном, или о втором, мягком и очаровательном. Влад в последний раз произнес «плог», и Адамберг с Вейренком зашагали к автобусу. Они собирались сесть на самолет в Белграде и во второй половине дня прибыть в Париж. Чтобы у них не возникло затруднений в аэропорту, Владислав написал на листке несколько самых нужных фраз по-сербски. Вейренк нес холщовую сумку, в которую Даница сложила еду и питье на дорогу: этого им хватило бы на два дня. Он бормотал себе под нос:
— Приветный, милый край в слезах он покидает,
Злой рок безжалостно влечет его туда,
Где нелюбимый сын спасенья ожидает.
— Меркаде говорит, что стихи у тебя часто бывают корявые, а рифмы — примитивные.
— Он прав.
— Что-то тут не клеится, Вейренк.
— Ясное дело. Размер не выдержан.
— Нет, я про собачью шерсть. У твоего племянника была собака, которая умерла за несколько дней до убийства в Гарше.
— Да, девочка, ее звали Лютик. Он ее где-то подобрал. Это у него была уже четвертая собака. Брошенные дети часто подбирают бездомных собак. А что за проблема с этой шерстью?
— В лаборатории ее сравнили с шерстью, которую Лютик оставила в квартире Армеля. Это та же самая.
— В смысле?
Автобус тронулся.
— В гостиной Воделя убийца сидел на бархатном кресле. Эпохи Людовика Тринадцатого.
— Зачем ты уточняешь, что именно эпохи Людовика Тринадцатого?
— Потому что Мордан, кем бы он ни оказался впоследствии, настаивал на этом. Убийца захотел посидеть на таком вот кресле.
— Наверно, чтобы почувствовать себя аристократом.
— Да. Подошвы сапог у него были запачканы навозом, несколько катышков остались на полу в разных частях дома.
— Сколько?
— Четыре.
— А знаешь, Армель в детстве упал с лошади и с тех пор он их терпеть не может. Он вообще не герой.
— Он бывает за городом?
— Регулярно, раз в два месяца, приезжает в деревню навестить дедушку и бабушку.
— Я не об этом, — скривившись, сказал Адамберг. — Ты же знаешь, на деревенских дорогах нередко попадается навоз. Он носит сапоги?
— Да.
— Надевает их на прогулку?
— Да.
На секунду оба замолкли, рассеянно глядя в окно.
— Ты говорил о шерсти.
— Да. Убийца оставил ее на кресле. Шерстинки легко пристают к бархату. Это значит, что шерсть была у него на брюках, а стало быть, он принес ее из дому. Если мы предполагаем, что убийца взял у Кромса платок и подбросил на место преступления, то было бы логично предположить то же самое насчет собачьей шерсти.
— Понимаю, — тусклым голосом произнес Вейренк.
— Стащить носовой платок хоть и не просто, но возможно. А как украсть собачью шерсть? Подбирать шерстинки с ковра на глазах у хозяина дома?
— Кто-то мог забраться в квартиру, пока его не было.
— Мы осмотрели его квартиру. Туда не так легко забраться: на внешней двери подъезда кодовый замок, на внутренней — домофон. Допустим, этот человек был близко знаком с Кромсом и знал код. Но ведь ему надо было открыть еще и вторую дверь, а потом дверь квартиры. Ни тот ни другой замок не были взломаны. Более того: наш друг Вейль и соседка по площадке утверждают, что к Кромсу никто не ходил. У него есть подружка?
— Была. Год назад они расстались. А о каком Вейле ты говоришь? О бывшем комиссаре?
— Да.
— При чем тут он?
— Он живет в одном доме с твоим племянником. У них были доверительные отношения. Думаю, Кромс нарочно завел дружбу с легавым, это его забавляло.
— Все не так. Вейль по моей просьбе подыскал ему жилье, когда он приехал в Париж. Я не знал, что они постоянно общались.
— Однако это так. Вейль даже к нему привязался. И заступается за него.
— Это Вейль звонил тебе вчера утром, когда Даница и Бошко возились с твоим конским копытом? На второй телефон?
— Да. Он с самого начала ввязался в это дело. Подозревает, что тут замешаны люди из высших сфер, и выясняет, кто именно. И он дал мне этот телефон. А перед моим отъездом вынул из моего обычного телефона маячок GPS, — добавил Адамберг после небольшой паузы.
— Не самая удачная идея, мягко говоря.
— Плог, — прошептал Адамберг.
— Что значит «плог»?
— Это словечко придумал Владислав, его смысл меняется в зависимости от контекста. Оно может означать «конечно», «вот-вот», «согласен», «понял», «эврика» или «глупости». Это как звук от падающей капли, капли истины.
Обед, заготовленный Даницей, не умещался на маленьком столике в зале ожидания аэропорта: пришлось занять двойной столик, чтобы разложить еду и расставить банки с пивом и стаканчики с кофе. Адамберг вяло пережевывал бутерброд с каймаком и отгонял гадкую мысль, которая лезла ему в голову.
— Если предположить, что в деле замешан Вейль, — осторожно начал Вейренк, — то сразу решится проблема с домофоном. Вейль живет в доме, у него есть ключи. Он знаком с Армелем, это умный, утонченный и, вне всякого сомнения, властный человек, который легко мог подчинить себе такого парня, как Армель.
— Замок на двери квартиры не был взломан.
— Вейль — полицейский, у него есть отмычка. Там обычный замок?
— Да.
— Он заходил в гости к Армелю?
— Нет, но мы знаем это только с его слов. С другой стороны, Кромс часто бывал у Вейля по средам, когда Вейль устраивает ужин для всех.
— Тогда необязательно было заходить к Армелю: в один из таких вечеров Вейль вполне мог стащить у него использованный платок и соскрести с брюк шерстинки. Единственное, чего он не мог, так это намазать подошвы навозом.
— Нет, мог. Там деревянная лестница, консьержка натирает ступеньки и не позволяет входить в грязной обуви. Сапоги и кроссовки положено снимать и ставить в специальный шкафчик под лестницей, на первом этаже. У каждого жильца есть от него ключ. Черт побери, Вейренк, комиссар Вейль прослужил в полиции двадцать лет.
— Вейль ни в грош не ставит полицию. Он любит только эпатаж, изысканную кухню и искусство, причем искусство нетрадиционное. Ты бывал у него дома?
— И не один раз.