Анри Шарьер - Ва-банк
Сколько людей, сломленных и раздавленных безжалостным правосудием и бесчеловечной карательно-исправительной системой, предпочли бы оказаться слепыми в Гранаде! И я один из них.
Глава четырнадцатая
Ночные бары. Революция
Самолет, на который мы сели в Мадриде, совершил мягкую посадку в каракасском аэропорту Майкетия. Нас встречали друзья и дочь. Двадцать минут спустя мы уже были дома. Наши собаки устроили нам радостный прием. Добрая служанка-индианка, ставшая членом семьи, без устали расспрашивала:
– Все ли благополучно в семье Анри, сеньора? Понравилась ли тебе мама Риты, Анри? Я уж опасалась, что вы совсем не вернетесь: шутка ли – сколько там любящих вас людей. Слава богу! Приехали! И снова все вместе.
Да, слава богу, как говорит Мария, мы приехали и снова были все вместе. Более чем вместе, потому что восстановленные связи с родственниками для меня очень важны. Я должен оправдать их доверие, поэтому впредь буду вести себя как можно лучше. Во всяком случае, постараюсь сделать все от меня зависящее.
* * *Борьба за жизнь продолжалась. Мы продали ресторан – я был сыт по горло всеми этими ром-бифштексами с жареным картофелем, утками с ломтиком апельсина, цыплятами под винным соусом – и купили ночной бар «Кати».
Мы стали владельцами ночного бара в Каракасе. Клиенты – только мужчины, поскольку у нас работали свои девочки, которые всегда составят им компанию, чтобы поговорить, а больше послушать, выпить или, если не очень мучает жажда, просто пригубить. Ночная жизнь совсем не та, что днем, куда более напряженная, ни минуты покоя, но зато каждую ночь узнаешь для себя что-то новое, интересное: у каждого посетителя ночного бара открывается второе «я».
Сенаторы, депутаты, банкиры, адвокаты, высокопоставленные чиновники собирались по ночам, чтобы спустить пары, скопившиеся в течение дня под гнетом самодисциплины, желания произвести впечатление человека, ведущего образцовую жизнь, чем бы они ни занимались. А в баре «Кати» каждый раскрывался, выставляя напоказ свое нутро. Это взрыв, отторжение социального лицемерия, которому они вынуждены следовать, отрешенность от всех забот, связанных с работой или семьей, крик свободного человека, раскрепостившегося от условностей и страха перед молвой.
На несколько часов все без исключения молодели. Спиртное помогало отбросить социальные условности и зажить свободной жизнью весельчака. Можно поговорить, разыграть из себя донжуана перед самыми красивыми девушками в баре. Но у нас все было строго, далеко никто не заходил. За дисциплиной следила Рита. Она не позволяла девушкам покидать свои места до окончания работы. Тем не менее все мужчины были вне себя от радости, ведь их внимательно слушали такие прелестные создания (а мужчины любят рассказывать о себе), заполняя часы досуга только красотой и юностью.
Сколько мне пришлось повидать их, уже на рассвете, оставшихся наедине с собой (девушки выходили через другую дверь) и все-таки довольных и успокоенных! Один из них, человек, занимавший очень ответственный пост, наш постоянный посетитель, всегда уезжал на работу к девяти. Я провожал его до машины, как, впрочем, и остальных. Он частенько клал мне руку на плечо, а широким жестом другой обводил ясно выписанный контур гор Каракаса, за которыми занимался новый день. Он говорил мне:
– Ночь кончилась, Энрике, солнце встает за Авиловыми горами. Эта ночь уже прошла, и нет никакой надежды ее продолжить – все уже закрыто. Наступил день с его реальными делами и ответственностью. Меня ждет работа, офис, ежедневное рабство, но разве мы могли бы тянуть эту лямку без таких вот ночей? Однако ночь кончилась, Энрике, девушки разлетелись по своим гнездышкам, и мы остались с тобой вдвоем, как два старых дуралея.
Но, несмотря на все разочарование, неизменно сопровождавшее эти восхитительные и одновременно тягостные моменты, они приходили снова и снова, чтобы повторить ночную мечту, твердо зная наперед, что грядущий день ее безжалостно унесет и рассеет.
И я, крутясь среди них, часто переживал незабываемые мгновения, совершенно выпадавшие из разряда повседневной жизни.
Очень быстро я приобрел и другое заведение – «Мадригал», а затем и третье – «Нормандия».
Вместе с социалистом Гонсало Дюраном, заклятым врагом режима, денно и нощно готовым драться за интересы владельцев ночных клубов, баров и ресторанов, мы создали ассоциацию по защите заведений этой категории в провинции Миранда и в федеральном округе. Спустя некоторое время меня назначили президентом ассоциации, и мы принялись изо всех сил защищать интересы наших членов против злоупотреблений некоторых чиновников.
Поскольку сногсшибательных идей в моей голове всегда было хоть отбавляй, я превратил ночной бар «Мадригал» в русский кабак «Ниночка», а для придания ему соответствующего колорита обряжал испанца с Канарских островов в форму казака и усаживал его на спокойную по причине преклонного возраста клячу. Им обоим надлежало исполнять службу привратника при кабаке. Но вот беда, клиенты начинали спаивать моего казака, который при жаловании полдоллара в час каждый раз умудрялся нажраться вусмерть. Хуже того, они ухитрялись накачать и лошадь. Она хоть и не прикладывалась к стакану виски, зато очень уважала сахар, смоченный в спиртном, особенно в тминной водке. Результат: подвыпившая кляча и пьяный в стельку казак. Нередко в таких случаях оба привратника пускались в карьер вниз по проспекту Миранда, где находился мой кабак. Этот проспект был одной из главных артерий города, почти всегда перегруженной транспортом. И вот по нему туда-сюда скакал казак и призывал к атаке. Так что представьте себе картину: визг тормозов, когда колеса автомобиля рвут асфальт, сталкиваются машины, ругань и брань водителей, в домах открываются окна, оттуда несутся сердитые крики, требующие прекратить безобразие в такой поздний час. Разумеется, возникали скандалы, которые приходилось улаживать и утрясать, но зато и веселья хватало.
В довершение всего мой единственный музыкант тоже оказался не лыком шит. Немец Курт Ловендаль, органист. Музыкант с руками боксера. Бывало, начнет играть ча-ча-ча на своем органе, да так усердно, что от музыкальных волн стены здания дрожат аж до девятого этажа. Мне в это трудно было поверить, пока швейцар и владелец дома однажды не отвели меня наверх, чтобы я сам смог убедиться. Надо признаться, они не преувеличивали.
Другое мое питейное заведение – «Нормандия» – располагалось в поистине прекрасном месте: как раз напротив штаб-квартиры Национальной службы безопасности. С одной стороны – террор и плохое обращение, с другой – все удовольствия жизни. Хоть раз я наконец-то оказался на правильной стороне. Такое соседство не гарантировало мне личную безопасность: я ввязывался в весьма деликатные дела, от передачи писем политических заключенных к подпольщикам до переписки уголовников. Для тех и других я служил почтовым ящиком.
Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Всего за несколько месяцев диктатура Переса Хименеса расшаталась донельзя. Венесуэлу стало серьезно потряхивать. От диктатора откололись даже привилегированные классы. Он еще держался, но лишь благодаря армии и страшной политической полиции Seguridad Nacional. Шли многочисленные аресты.
А в это время в Нью-Йорке три самых главных политических лидера Венесуэлы, находившиеся в изгнании, разрабатывали план захвата власти. Это были Рафаэль Кальдера, Ховито Вильяльба и исключительный человек – Ромуло Бетанкур. Лидера коммунистической партии Мачадо не пригласили. Однако коммунисты тоже сложили немало голов в ходе истории страны.
Первого января генерал ВВС Кастро Леон попытался поднять своих людей на мятеж: небольшая группа летчиков сбросила несколько бомб на Каракас, в частности на президентский дворец Переса Хименеса. Однако операция провалилась, и Кастро Леон бежал в Колумбию.
А двадцать третьего января в два часа ночи над Каракасом поднялся самолет, уносивший Переса Хименеса с семьей и ближайшими сподвижниками. Воздушное судно было набито до отказа не только живым грузом, но и ценностями. Так что венесуэльцы не зря окрестили его «священной коровой». Перес Хименес знал, что он проиграл партию: армия его оставила. Самолет направлялся прямиком в Сан-Доминго, где другой диктатор, генерал Трухильо, сердечно принял своего собрата.
Когда Каракас проснулся, им уже правила военная хунта во главе с адмиралом Вольфгангом Ларрасабалем, взявшим в свои руки штурвал корабля, с которого сбежала команда вместе с капитаном. Произошла революция. Очень важную роль в ней сыграл молодой человек по имени Фабрисио Охеда. Он мог бы запросто сделать карьеру, добиться высоких постов и привилегированного положения. Но он не позволил себе никаких слабостей и впоследствии стал одним из самых честных и стойких борцов против режима. Он кончил «самоубийством» в застенках полиции. Я его знал и воздаю ему дань уважения. Может быть, придет день и ему поставят памятник.
