Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
Я увидел его жену, шьющую костюмы ангелов, целующую их, чтобы скорее зажило.
Я увидел недоразвитого мальчишку-поляка, крадущего фотографии и проявляющего новые.
Я увидел мужчин, строящих дома, наблюдающих за маленькими девочками, которые играют через дорогу, делающих снимки, делающих пометки, строящих новые дома рядом со старыми.
Потом я снова посмотрел на Джорджа Марша, на прораба, умирающего в агонии на ложе из мертвых алых роз.
Джордж Марш. Очень хороший человек.
Но этого было недостаточно.
Я увидел Джонни Келли с молотком в руке, с недоделанной работой.
Но и этого было недостаточно.
Я увидел мужчину, завернувшегося в бумагу, в планы, охваченного темными видениями ангелов, рисующего дома из лебедей, молящего о тишине.
Но этого тоже было недостаточно.
Я увидел того же мужчину, сидящего на корточках в темном углу, кричащего: «Сделай это для меня, Джордж, потому что Я ХОЧУ ЕЩЕ И ПРЯМО СЕЙЧАС».
Я увидел Джона Доусона.
И это было уже слишком.
Я побежал из пещеры обратно по тоннелю, сгорбившись, потом ползком, прислушиваясь к шуму воды, по шахте, ведущей в сарай, его крики — в темноте, их крики — у меня в голове.
У нас был такой хороший вид из окна, пока эти новые дома не понастроили.
Ядополз до лестницы и подтянулся, ободрав спину о край шахты, ведущей к свету.
Я начал подниматься.
Я добрался до самого верха и выполз в сарай.
Она все еще лежала на животе, привязанная к верстаку.
Я лежал на полиэтиленовых мешках, тяжело дыша, покрывшись испариной, держась на одном адреналине.
Она улыбнулась мне, слюни текли по ее подбородку, моча — по колготкам.
Я схватил с верстака нож и разрезал веревку.
Я толкнул ее к шахте и, оттянув ее голову назад за волосы, приставил нож к ее горлу.
— Ты полезешь обратно вниз.
Я развернул ее и пнул по ногам, заставив их провалиться в пустоту.
— Хочешь — падай, хочешь — спускайся по лестнице. Мне по херу.
Она поставила ногу на скобу и начала спускаться вниз, не сводя с меня глаз.
— Пока смерть не разлучит вас, — плюнул я ей вслед.
Ее глаза сверкали в темноте не мигая.
Я развернулся, взял толстую черную веревку и опустил крышку люка на место.
Я схватил мешок цемента и втащил его на закрытый люк, потом еще один, и еще, и еще.
На мешки с цементом я положил мешки с удобрениями.
Я сам сел сверху и почувствовал, как холодеют мои ноги и ступни.
Я встал и взял с верстака навесной замок с ключом.
Я вышел из сарая, закрыл дверь и повесил на нее замок.
Я побежал по полю, зашвырнув ключ в грязь.
Дверь в дом номер шестнадцать по-прежнему была приоткрыта, по телевизору шел сериал «Королевский суд».
Я вошел в дом и посрал.
Я выключил телевизор.
Я сел на их диван и стал думать о Поле.
Потом я прошелся по их комнатам, заглядывая во все шкафы и ящики.
В платяном шкафу я нашел дробовик и коробку патронов. Я завернул его в мешок для мусора и вышел на улицу, к машине. Я положил дробовик и патроны в багажник «макси».
Вернувшись в бунгало, я еще раз осмотрелся, затем запер дверь и спустился по дорожке к калитке.
Я стоял у стены и смотрел на ряд черных сараев, дождь тек по моему лицу, я был весь перепачкан грязью.
Я сел в машину и уехал прочь.
ЛЮБОВЬ.
Повсюду любовь.
Вилла «Шангри-Ла» — в каплях дождя, срывающихся с ее водосточных труб, — одиноко пригнулась под усталым серым небом.
Я поставил машину за очередной грязной изгородью на очередной пустой улице и пошел по очередной печальной подъездной дороге.
Шел снег с дождем, и мне снова стало интересно, имеет ли это хоть малейшее значение с точки зрения гигантских золотых рыбок. Я знал, что Джордж Марш страдал и Дон Фостер, наверное, тоже, но я не знал, какое значение это имеет для меня.
Я хотел пойти посмотреть на больших ярких рыбок, но продолжал идти мимо.
Перед домом не было ни единой машины. Лишь два промокших пакета с молоком стояли на пороге в проволочной корзине.
Мне было плохо и страшно.
Я опустил глаза.
У меня в руках был дробовик.
Я нажал на кнопку звонка и услышал, как по вилле «Шангри-Ла» разнесся колокольный перезвон, думая об окровавленном члене Джорджа Марша и окровавленных коленях Дона Фостера.
К двери никто не подходил.
Я снова нажал на кнопку и постучал прикладом дробовика.
Тишина.
Я толкнул дверь.
Она оказалась открытой.
Я вошел.
— Эй!
В доме было холодно и почти совсем тихо.
Стоя в прихожей, я еще раз позвал:
— Э-эй!
До меня донеслось тихое продолжительное шипение, затем несколько глухих щелчков.
Я повернул налево и вошел в просторную белую гостиную.
Над неработающим камином висела увеличенная черно-белая фотография лебедя, взлетающего с поверхности озера.
Он был не один.
На каждом столике, на каждой полке, на каждом подоконнике стояли деревянные, стеклянные и фарфоровые лебеди.
Летящие лебеди, спящие лебеди, два гигантских целующихся лебедя, шеи и клювы сомкнулись в одно большое сердце.
Два плавающих лебедя.
Вот оно.
Даже на спичечных коробках, лежавших над неработающим камином, — лебеди.
Я стоял, глядя на лебедей, слушая шипение и щелчки.
В комнате было очень холодно.
Я подошел к большому деревянному ящику, оставляя грязные следы на кремовом ковре. Я положил дробовик, поднял крышку ящика и снял иголку с пластинки. Это был Малер.
Песни об умерших детях.
Ярезко обернулся и посмотрел в окно через газон. Мне показалось, что к дому подъехала машина.
Это был всего лишь ветер.
Я подошел к окну и стал смотреть на изгородь.
Там, в саду, что-то было.
На секунду мне показалось, что под оградой сидит босоногая темноволосая цыганская девочка с веточками, застрявшими в кудрях.
Я закрыл глаза, снова открыл их — она исчезла.
До меня доносился слабый равномерный стук.
Я шагнул назад, на толстый кремовый ковер, и чуть не наступил на стакан, лежавший на полу в центре мокрого пятна. Я поднял его и поставил на стеклянный журнальный столик, на подставку с лебедем, рядом с газетой.
Это была сегодняшняя газета, моя газета.
Два огромных заголовка за два дня до Рождества.
УБИТА СЕСТРА ЗВЕЗДНОГО ИГРОКА ЛИГИ РЕГБИ.
СОВЕТНИК ПОДАЛ В ОТСТАВКУ.
На меня смотрели два лица, две пары темных фотоглаз.
Две статьи: одна — Джека, мать его, Уайтхеда, другая — Джорджа Гривза.
Я взял газету, сел на большой кремовый диван и стал читать новости:
Ранним воскресным утром полиция обнаружила тело миссис Полы Гарланд в ее собственном доме в Кастлфорде, после того как соседи сообщили, что слышали доносившиеся оттуда крики.
Миссис Гарланд (32 года) была сестрой Джонни Келли, нападающего команды «Уэйкфилд Тринити». В 1969 году дочь миссис Гарланд Жанетт (8 лет) пропала без вести по дороге домой из школы. Несмотря на тщательные поиски, полиции так и не удалось ее найти. Через два года, в 1971-м, муж миссис Гарланд Джеф покончил жизнь самоубийством.
Полицейские источники сообщили нашему корреспонденту, что смерть миссис Гарланд рассматривается как убийство. Несколько человек оказывают содействие следствию. Пресс-конференция назначена на утро понедельника.
Нам не удалось связаться с Джонни Келли (28 лет) и выяснить его мнение о произошедшем.
Темные фотоглаза: Пола не улыбалась, казалась уже мертвой.
В воскресенье Уильям Шоу, лидер лейбористской фракции и председатель новой городской администрации Уэйкфилда, подал прошение об отставке. Этот шаг потряс весь город.
В кратком заявлении Шоу (58 лет) сослался на слабое здоровье.
Шоу, старший брат министра внутренних дел Великобритании Роберта Шоу, начал свою карьеру в Лейбористской партии с должности в профсоюзе работников транспорта и разнорабочих. Затем он пошел на повышение и стал региональным лидером и представителем профсоюза в Национальном исполнительном комитете Лейбористской партии.
Бывший олдермен, принимавший активное участие в политике Западного округа, Шоу тем не менее выступал в защиту реформы системы местного самоуправления и был членом комитета Редклиффа-Мода[29].
Избрание Шоу в качестве председателя первого городского совета Уэйкфилда было встречено с большим энтузиазмом, поскольку являлось гарантией безболезненного перехода от прежней системы управления Западным округом к новой.
Вчера вечером наши источники в местном правительстве выразили тревогу и опасения по поводу неожиданной отставки мистера Шоу.
